В тот день… - Вилар Симона Страница 27

Озар знал – тот, кто живет возле градских укреплений, обязан и содержать их в надлежащем виде. Это важная обязанность, на нее даже из казны выделяют средства на починку, однако правителям выгодно, когда сами градцы заботятся о принадлежащем им участке стены. А за это их двор никогда не будет потеснен, никто их на новое место не сгонит, пока род живет, да и почет и ласка князя им будет. Вот люди в роду Колояра следили за состоянием стены: сверху было видно, что в кладке меняют бревна, – среди совсем почерневших от времени и непогоды были заметны и новые. Лещ и мастеровой Стоян осматривали их, хотя уже и свет был не тот, и ветрено перед грозой.

Озар же больше туда глядел, где под Хоревицей раскинулось урочище Гончары. Само название указывало, какие ремесленники там селятся, копают на склонах глину. Неподалеку протекал ручей Киянка, что для работы мастеровитого гончарного люда самое оно. Такой житнице, как Киев, без посуды никак нельзя, да и всякие иные поделки: плошки, подсвечники, лампы, игрушки, свистульки – все для градцев оттуда. Так что урочище Гончары всегда шумное и бурливое. Правда, сейчас, уже под вечер, даже там стихала жизнь. Можно еще встретить идущую с ведрами на коромысле девицу или группу о чем-то переговаривающихся ремесленников на изгибе дороги, но матери уже скликали детей к вечерней трапезе, и было видно, как легкие дымы поднимаются над похожими издали на снопы крышами: в урочище Гончары не особо богатый люд жил, вот и селились в легких хатках-мазанках под соломенными кровлями. В таких простецких жилищах был свой резон: если случится набег, то ремесленники с семьями успеют схорониться на киевских возвышенностях за тынами и городнями, а если порушат их мазанки, то возвести их заново из плетня и глины невеликий труд.

Озар казался задумавшимся, но, когда Лещ хотел пройти мимо, резко окликнул его.

– Чего тебе? – остановился тот, поправил войлочный колпак на голове.

Нос у Леща в пол-лица, а глаза маленькие, колючие. Не нравился ему подосланный Добрыней волхв-доглядник, ох как не нравился.

Но Озар начал с ним издалека. Отметил, что городня у их двора исправно содержится, что хорошо уложены бревна, все сверху глиной замазано от возгорания. От такой похвалы Лещ невольно подобрел, стал объяснять, что если понадобится чинить городню, то лучше сейчас, пока цена на лес еще невысока. А там, как погода установится, плотницкий старейшина пришлет к ним умелых рублеников[72], чтобы уложить новые лесины. Вот завтра по светлому времени Лещ еще раз все осмотрит как следует и пошлет доложить градскому вымышленнику, что и как у них.

Озар вздохнул:

– Сейчас эти новообращенные почитатели Христа старый покон не чтут, вот и рубят без толку все, что им глянется. А ведь ранее на порубку всегда кликали волхва, дабы тот выполнил заклинание положенное и спросил ствол – готов ли тот послужить не себе, а человеку? Да и лешего угощали, чтобы дал добро на порубку. А нынче… Того и гляди опустеют чащи вокруг Киева от такого рьяного бездушного усердия.

– То старые обычаи, – отмахнулся Лещ. И хитро прищурился: – Только помнится мне, что, когда было велено большое капище в Киеве возводить, ваши волхвы не сильно лешему кланялись, а рубили все, что понравится. Я не забыл еще, как у Кловского ручья, почитай, целую рощу отменных сосен извели, не особо горюя.

– А тебе, как погляжу, Лещ, не нравятся наши старые обычаи? – спокойно спросил Озар. – Гляжу, ты тут самый охристианившийся в доме Колояровичей. Вон какой крест у тебя, даже с чеканным узором.

Он протянул руку, чтобы коснуться креста, но Лещ ее удержал, посмотрел на волхва исподлобья:

– Я в этом доме давно служу. И помню времена, когда Дольма только начал к христианам хаживать, сам его часто сопровождал. А то, что хозяевам любо, то и мне по сердцу. И не только мне – все наши решили, что пойдут креститься. Хозяин никого силком не тянул. А тут собрал всех и сказал свое слово. И мы не перечили.

– Так уж и не перечили, Лещ? Вон Бивой твой не явился на обряд. Да и Жуяга упирался.

– Не сильно-то Жуяга и упирался, – буркнул Лещ.

– Понятно, что не сильно, когда за спиной Дольмы его кат-хазарин маячил. И уж тот проучил бы любого…

– Ну, допустим, тиуна нашего, Творима, никто бы плеткой бить не стал. Но и он сразу согласился. Творим служил тут, еще когда Дольма только брался хозяйствовать. И верно служил. Они приятельствовали, а Дольма хоть и следил за работой тиуна, но доверял ему, советовался, порой и по душам они толковали. Да что я говорю… Посмотрим теперь, кому верен Творим – только хозяину или вдовую хозяйку поддержит в память о Дольме.

Озар припомнил свой разговор с управляющим. Тот говорил, что, дескать, Дольма всякое ему сказывал за чаркой меда, а значит, и впрямь они не только о делах беседовали.

Лещ, решив, что уже наговорились, хотел было пройти, однако Озар удержал его.

– Ты вот сам, Лещ, что думаешь – кто Дольму порешил? Со слов многих выходит, что ты совсем рядом с ним был, когда беда случилась.

– Это кто же такое сказал? – резко вскинулся челядинец. – Когда Моисей орать начал, я только тогда и понял, что неладное произошло. А до этого…

– Что до этого, старый пес?

Теперь Озар смотрел на Леща строго, внимательно, глаза словно кремневые сделались. И старик как будто согнулся под его взглядом. Стал поправлять колпак, сопел носом, один раз оглянулся туда, где застыл уже начавший спускаться с лестницы Стоян.

Озар заметил это:

– Вот-вот, и он говорил, и скотник ваш Медведко подтвердил, что ты возле купца держался. Да и девки-чернавки что-то такое сказывали.

– Я просто хотел, чтобы хозяин видел мое усердие, – вздохнув, потупился Лещ. – Я ведь и правда искренне пошел на обряд. Не как Жуяга после приказа, не как Моисей, которому до Христа столько же дела, сколько мне до соломы лежалой… Скажу тебе, что хазарин наш лишь для вида пошел в Почайну, а на деле только своему Яхве и поклоняется, оберег его в виде хазарской звезды вместо креста носит. А я так… я за милую душу. Сынок мой… Эх… Не пошел он, заупрямился. Зато мы с Голицей сразу согласились. Мы-то ведь многим обязаны Колоярову роду. Еще мать моя холопкой у самого Колояра была, я тоже на этом дворище вырос. По сути, и не бывал нигде, все в службе, все в заботах. И добры были со мной хозяева. Даже Вышебор, уж до чего лют бывает, а все же как еще парнишкой безбородым вернулся из похода Святослава на вятичей, то и мне добро великое сделал. Я уже был в поре, когда жену надо выбирать. А я холоп… Кто за такого пойдет? Но тогда у нас повариха прежняя хворать начала, ей нужна была помощница. Вот мы с Вышебором и отправились на рынок рабов, выбрать девку-помощницу во двор. А там Голица моя… Тогда еще не моя, просто пленница из вятичей. Их тогда много привезли в Киев. И такая она была… бойкая. Огрызалась на покупателей, зубы не давала смотреть, кусалась. Ее и брать поэтому не желали. А мне она сразу глянулась. Вышебор посмеивался тогда, но заметил, что дерзкая пленница мне понравилась. Расспросил ее, узнал, что стряпать умеет, и купил. И ведь не столько для хозяйства брал, сколько для меня. Вот с тех пор мы с Голицей и вместе. Так что роду Колояровичей я многим обязан. Вышебор судьбу мою сложил, а Дольма меня поднял над челядинцами. Как я мог зла кому-то из них желать?

– Ну а Радко?

– Что Радко? Радомил рос у меня на глазах, я его на руках качал. Да я за него…

– И все же теперь ты Мирине служишь, – заметил Озар, вспомнив, как Лещ удержал Радко, когда тот чуть не бросился на вдову Дольмы.

Лещ понял. Сопел носом, хмурил седые кустистые брови.

– Если ты и впрямь так умен, как поговаривают, ведун, то сам должен понимать. Беда была бы, если бы эти двое сцепились. Раньше Дольма мог их по местам ставить и лад в доме удерживать, да только теперь им непросто будет. После смерти Дольмы Радко должен был хозяином тут стать, а Мирину в чащи древлянские отправили бы, как бесплодную. Дали бы ей лишь то, что по брачному ряду положено, – и восвояси.