Иван Любенко - Лик над пропастью Страница 28

От искусственной, неестественной красоты на душе стало еще тоскливее, и горный инженер воротился в камеру. Он улегся на топчан, подтянул колени к животу и принялся громко стонать. Вскоре его окружили вернувшиеся с прогулки заключенные. Слонимский велел Мурашкину кликнуть коридорного надзирателя и вызвать врача. Как позже выяснилось, «тюремный Гиппократ» — доктор Крист — уже собирался домой. Это был довольно полный человек с маленькими, будто фарфоровыми ножками, с плешивой головой, носом картошкой и в круглых очках-консервах. Он присел на топчан, понажимал рукой на живот арестанта, справился, где болит, и заключил:

— Вероятно, аппендицит, возможно гнойный. Вам, милостивый государь, в госпиталь надобно. Срочно.

Белоглазкин поднял умоляющие глаза:

— Меня будут оперировать?

— Скорее всего. Собирайтесь. Я распоряжусь, чтобы вас доставили незамедлительно. Отдам свою пролетку.

Согнувшись, точно старик, и едва передвигая ноги, Илья поплелся на выход. Сердобольный Акакий Мстиславович осенил его спину крестным знамением и что-то тихо запричитал вслед.

Доктор действительно постарался, и задержки не случилось. Белоглазкин с непокрытой головой и в изрядно помятом костюме вышел за ворота губернской тюрьмы. Его сопровождал уже немолодой солдат из военного госпиталя. Он был вооружен винтовкой с примкнутым штыком. Своими седыми обвислыми усами служивый напоминал одного из персонажей известной картины «Казаки пишут письмо турецкому султану». По всему было видно, что он еще не свыкся с ролью конвоира, и оттого, вероятно, обращался к степенному арестанту уважительно, то и дело добавляя «вашество».

Впереди раскинулась шумная Петропавловская площадь. Был ясный и по-осеннему теплый день. В город опять ненадолго заглянуло бабье лето. Где-то неподалеку снова жгли листья, и едкий молочный дым постепенно завоевывал улицу. Белоглазкину вдруг стало грустно оттого, что все вокруг теперь казалось чужим, будто расположенным по другую сторону жизни. А ведь в неволе он прожил всего несколько дней.

По тротуарам сновали прохожие. У лавок торговцы нахваливали свой товар. И никому не было дела до его беды.

Откуда-то сверху раздался надрывный птичий крик. Подняв голову, арестант увидел синее небо, и тучки, выстроившиеся в ряд, точно девицы на выданье. Мимо них летела стая журавлей. Вожак уверено держал курс на юг. Неожиданно сорвалось несколько капель дождя. Птицы возмущенно заклекотали и начали снижаться, опускаясь где-то там, за Павловой дачей. Кучер поднял полог пролетки. На стекле правого керосинового фонаря экипажа еще виднелась полустертая, проведенная нетвердой рукой надпись: «13». «Надо же! — усмехнулся коммерсант. — Снова 13. Будем надеяться, что это простое совпадение». — И тут же он мысленно осведомился у своего второго «я»:

— Совпадение или нет? — Ответа не последовало. — Что молчишь, искуситель? Говори! — Но «второй» молчал, будто и не было его никогда.

— Сидайте, вашество. Ехать пора! — устало вымолвил конвоир. Дождавшись, пока Белоглазкин займет место, он тяжело плюхнулся рядом.

Коляска с каучуковыми шинами, лакированными крыльями и бархатным сиденьем покатила по мостовой. Извозчик лихо управлял умной лошадкой. Улица сменялась улицей. До Военного госпиталя оставалось каких-нибудь два квартала, а горный инженер все никак не мог решиться на побег. От напряжения сводило скулы и тряслись руки. Дальше медлить было нельзя. И неожиданно для самого себя он вдруг выпрыгнул из пролетки и побежал, прямо по улице, по дороге. И казалось ему, что и у него, как у тех журавлей, на свободе выросли крылья.

— Стой! — послышалось сзади. — Стой! Стрелять буду!

Но этот окрик уже не мог его остановить. Ноги несли беглеца навстречу ветру. О том, что он бежит прямо по дороге, Белоглазкин понял тогда, когда увидел впереди себя бричку, груженную крынками с молоком. И в тот момент, когда он ринулся к проходному двору, — раздался выстрел, потом второй… и страшной силы удар бросил его на мостовую. Падая, он увидел, как на ехавшей навстречу телеге разлетелся огромный кувшин и молочный ручеек потек по булыжникам. В груди стало горячо, точно его проткнули раскаленным шилом. Инженер перевернулся на спину. Перед глазами стояли те же барышни-тучки и старые тополя печально махали облетевшими кронами. Прямо перед собой Илья увидел плачущее лицо маленького человечка. Это был «второй». Только теперь он почему-то состарился и стал походить на конвоира, который задыхался, взмахивал руками и без конца приговаривал:

— Да как же это, вашество? Куды бег? Зачем?

— Вот и все, — одними губами прошептал арестант и, улыбнувшись, смежил веки. Он уже не слышал, как высоко в небе с надрывным клекотом над ним пронеслась журавлиная стая.

18

Покушение

Новость о неудавшемся побеге Белоглазкина потрясла город сильнее, нежели субботнее известие об отыскании председателем Ставропольской ученой архивной комиссии Г.Н. Прозрителевым древнего захоронения в Мещанском лесу.

«Да что там раскопки! — судачил народ. — Кто бы мог подумать, что глава «Ставропольско-Кубанского нефтяного товарищества» — интеллигентный и состоятельный молодой человек — оказался кровавым злодеем! Он не только хладнокровно расправился с двумя жертвами, но еще и дерзнул на побег!»

Зато судебно-следственная власть вздохнула с облегчением и умыла руки: оба дела — по убийству Тер-Погосяна и Маевского — были закрыты по причине смерти обвиняемого.

Клим Пантелеевич о случившемся не ведал. В тот самый момент, когда его недавний клиент последний раз взглянул на мир, Ардашев вместе с доктором Нижегородцевым и Фон-Нотбеком охотился на фазанов неподалеку от станции Палагиада. Сезон на пернатую и водоплавающую дичь открылся недавно. Оплатив всего три рубля и получив свидетельство, можно было ходить не только на птицу, но и на диких зверей почти круглый год.

Последние два дня погода баловала людей. Вот и теперь вечер стоял тихий, безветренный. Да и сама местность — два убранных пшеничных поля и близость воды — как нельзя лучше подходила для фазаньего рая. А впереди лежали угодья, не тронутые ни человеком, ни скотиной. Это было бескрайнее степное пространство, заросшее высокой, давно высохшей травой. Вдали, почти на горизонте, отражая закат, блестела на солнце река. С ее камышовых берегов взлетали стаи уток и лысух. Прямо посередине русло изгибалось, точно розовая лента, и образовывало естественный островок: прибежище гаршнепов, туруханов, бекасов, травников, мородунок и камнешарок. Река разлилась и местами превратилась в широкий лиман.

Фон-Нотбек охотился с легавой. Она бежала впереди и поднимала дичь. Испуганная птица взмывала свечкой вверх, а потом, если выстрел оказывался неточным, планировала еще саженей на шестьдесят-семьдесят. Фазан летает плохо. Повторные взлеты его изнуряют. И если его вспугнуть еще раз, он вряд ли поднимется. Спасение самец пытается найти в густой траве. По земле он носится чуть ли не со скоростью страуса и весьма крепок на рану. Догнать подранка в камышовых дебрях человеку не под силу, но собака это делает без особого труда.

Ардашев в английской кепке, свитере, темной кожаной тужурке, клетчатых брюках, заправленных в высокие ботинки из буйволовой кожи, выглядел темным пятном на фоне желтой жухлой растительности. Не имея легавой, он подстерегал «петуха» около кустарника дикой маслины из отсидки на «жировке». Именно туда рано утром или поздно вечером слетаются на прокорм разноперые красавцы. В руках у него была любимая курковая тулка.

Нижегородцев с берданкой, переделанной под охотничье ружье, затаился в другом конце поля — там, где плотной стеной стоял переспелый дикий подсолнух.

Расстояние между приятелями было безопасное: более ста саженей. Вдалеке слышались только пальба Фон-Нотбека и лай его пойнтера.

Неожиданно со стороны доктора раздался выстрел, и вверх взмыла птица. Пролетев немного, она стала снижаться как раз перед дикой маслиной. Клим Пантелеевич взвел курки, вскинул ружье, развернул туловище немного вправо и, выбрав упреждение, нажал на спусковой крючок — фазан камнем свалился вниз. Вдруг опять грохотнуло, и с Ардашева неожиданно слетела кепка. Упав на землю, он отполз сажени на две. Последовал еще один выстрел — пуля вздыбила пыль совсем рядом. Приникнув к земле, присяжный поверенный дозарядил двустволку крупной картечью и зигзагом бросился в сторону камышовых зарослей. Третий выстрел не заставил себя ждать — пуля в щепки разнесла цевье курковки и повредила ружейный ствол. Бросив двустволку, Ардашев выхватил из-за пояса браунинг и ринулся к поваленному дереву. Вскинув пистолет, он занял положение для стрельбы с колена и открыл огонь. В ответ донесся треск сухого камыша. Стрелок убегал. Ардашев устремился за ним. Впереди послышалось несколько весельных всплесков.