Джон Робертс - Заговор в Древнем Риме Страница 29

— А из чего получают шелк? — осведомился я. — По этому поводу существуют самые разные теории.

— Думаю, тебе доводилось слышать то же, что и мне, — ответил он. — Одни считают, что его добывают из растения вроде льна. Другие полагают, что его плетут гигантские одомашненные пауки. Иные верят, что шелк изготавливают из волос женщин, что, на мой взгляд, менее всего вероятно. А еще бытует мнение, будто его получают из крошечных гусениц, которые питаются листьями тутового дерева. Но как бы там ни было, из него производится самая легкая, самая прочная и самая красивая материя.

Он сам был чуть ли не полностью облачен в такую ткань.

— Мой царь передал много тюков шелка полководцу Помпею, когда мы заключили альянс против Митридата и Тиграна.

— А ты тогда выступал в роли дипломатического представителя?

— Нет, в роли главнокомандующего военных сил Парфии.

Сама мысль о том, что этот расфуфыренный, разукрашенный женоподобный иноземец может возглавлять армию, показалась мне нелепой. Я подумал, что, скорее всего, как это водится в монархиях, он сумел так возвыситься благодаря близкому родству с царем. Разумеется, в тот вечер я и представить себе не мог, что беседую с самым могущественным человеком Парфянской империи. Цари в Парфии не обладали подлинной властью. Их избирали знатные семьи скифского происхождения, самой влиятельной из которых был род Сурена. Спустя десять лет после нашего разговора эти люди сумели показать Крассу и всему Риму, что ни шелк, ни косметика не способны смягчить скрывающейся под ними воинственной свирепости.

Появились Аврелия с Орестиллой, которые привели с собой Красса. Обменявшись льстивым приветствием с послом, Красс при первой же возможности отвел меня в сторону. Породнившись недавно с нашей семьей, он стал проявлять ко мне больше благосклонности. По крайней мере, сейчас.

— Деций, передай своему отцу, что он может целиком положиться на мою поддержку в предстоящих выборах цензоров, — произнес он.

— Отец будет очень рад это услышать, — заверил его я. — Твоя поддержка — залог успешного исхода выборов.

В моих словах не было большого преувеличения.

— Быть избранным только половина дела, — напомнил он мне. — Надеюсь, твоему отцу повезет с коллегой по должности больше, чем мне.

Красс имел весьма неудачный опыт цензорства. Он и его коллега, великий Катулл, не могли сойтись во мнениях ни по одному вопросу. Каждый только и делал, что отменял распоряжения другого. В конечном счете обоим пришлось сложить свои цензорские полномочия, даже не завершив переписи населения, которая считалась их первостепенной обязанностью.

— Ты же знаешь моего отца, — сказал я. — Он найдет общий язык с кем угодно. Но более всего ему бы хотелось, чтобы Гортал прервал свое уединение и претендовал бы на должность цензора. Им уже доводилось работать вместе, и у них это неплохо получалось. Однако Гортал утратил вкус к публичной деятельности и отошел от дел, с тех пор как Цицерону удалось высоко подняться.

— Я потолкую с Горталом, — пообещал Красс. — Насколько мне известно, он не станет противиться лишний раз надеть тогу претексту. Главное — убедить его в том, что работать ему придется с единомышленником.

— Это сослужит отцу хорошую службу.

Красс, слегка пригнувшись, тихо сказал:

— Ты доверяешь этим парфянам? Они еще противнее, чем египтяне! Попомни мои слова, Деций. Как только у нас появится повод, мы тотчас начнем поход против этого народа. Даже если мне придется взять расходы за эту кампанию целиком на себя. Вот тогда мне понадобятся легаты. А это хорошая должность для молодого человека, чтобы заработать себе репутацию воина.

— Весьма польщен твоим предложением. Непременно буду иметь его в виду.

Честно говоря, я дал себе клятву никогда не связываться с Востоком, равно как и с возглавляемыми Крассом военными походами. И должен сказать, что ни разу в жизни об этом решении не пожалел.

— Молодец! — Он похлопал меня по плечу. — Удачи тебе на завтрашнем празднике!

Как только мы расстались с Крассом, ко мне подошел Катилина.

— Деций, — обратился он ко мне. — Я слышал, что ты возглавляешь команду Субуры? Прими мои поздравления.

— Послушай, Луций. Мне сегодня уже столько раз напомнили о выпавшей на мою долю участи, что боюсь потерять всякое удовольствие от этого вечера.

Катилина широко улыбнулся.

— Думаешь, придется несладко? — с усмешкой проговорил он. — Но в этом-то и заключается весь смысл. Волнение и слава — именно это составляет ценность нашей жизни.

В этом был весь Луций Сергий Катилина. Большой двенадцатилетний подросток, который так и не стал взрослым. Молодой Марк Антоний оказался человеком того же сорта. У них обнаружилось множество общих качеств.

— А ты сам когда-нибудь выступал в этой роли? — полюбопытствовал я.

— Конечно. Был капитаном команды Священной дороги приблизительно в твоем возрасте — во времена консулата Карбона и Цинны. После этого мне пришлось пролежать в постели целый месяц. Но слава того стоила.

— В нынешнем году мне выпала особо опасная участь, — заметил я.

— Это верно. Священную дорогу в этом году возглавит Публий Клодий. Этот маленький… — Он огляделся. — Надеюсь, Клодия нас не слышит. Никак не могу взять в толк, как эта женщина может быть сестрой такой мерзкой рептилии, как Публий. — Он снизил голос и заговорил заговорщическим тоном: — Послушай, Деций. Я собираюсь дать тебе в поддержку нескольких своих парней. Правда, не все из них живут в Субуре. Но кто об этом узнает?

Я нуждался прежде всего в доверии и опеке своих соседей, но при этом приветствовал любую возможность, которая могла сблизить меня с Катилиной.

— Благодарю тебя. Обычно в таких случаях все ограничивается большой свалкой. Но есть опасения, что Публий со своими молодчиками воспользуется возможностью, чтобы меня убить.

— Именно об этом я и думал. Не бойся, мои парни за тобой приглядят. И… — он выдержал многозначительную паузу, — после праздника я организую здесь небольшое собрание. Придут только серьезные люди, ты ведь понимаешь, что я имею в виду. Могу тебя заверить: от этой встречи во многом зависит твое будущее.

Именно на это я и рассчитывал.

— Если буду в состоянии передвигаться, то непременно приду.

— Ладно, ладно. И… — он слегка ткнул меня в бок, — Аврелия тобой увлечена. Это как нельзя лучше устраивает ее мать.

Орестилла как раз подошла к нам, и Катилина обнял ее за плечи, что в более благовоспитанном обществе могло быть воспринято как дурной тон. В те времена все еще считалось признаком развращенности публично проявлять свою любовь И касалось это не только поведения на улице или на Форуме, но и на таких вот приемах, где подобное выражение привязанности воспринималось как дерзость. Окажись здесь Катон, он наверняка потребовал бы отправить Катилину в ссылку. Лично я находил этот обыкновенный жест вполне благородным. Даже худшие из мужчин были способны на привязанность и искупительную любовь, а Сергий Катилина не принадлежал к худшим, что бы о нем ни говорили.

— Мы наконец закончили все приготовления. — Она скользнула рукой по его широкой талии. — Пошли. Пора приступать к трапезе. Все уже умирают от голода.

Во время обеда я пытался понять, чем было вызвано мое внезапное расположение к Катилине. Уж не тем ли, что он поведал мне насчет Аврелии? А не решил ли он воспользоваться ею в качестве приманки? Не хотелось в это верить, но желание убедиться в правдивости его слов лишило меня покоя. С тех пор как я стал об этом думать, удовольствие от вечера померкло. Мое место за столом оказалось довольно близко к парфянскому послу, от которого так разило духами, что у меня пропал аппетит и я даже не рискнул выпить вина, чтобы не потерять формы накануне предстоящего через два дня праздника. Застольная беседа также не вдохновляла меня. Почти ничего из нее не запомнилось, несмотря на то что я был вполне трезв.

Когда обед закончился и нанятые акробаты начали свое выступление, я встал из-за стола и пошел прогуляться по саду, который оказался довольно большим для дома, расположенного в пределах городской стены. Чтобы использовать пространство наилучшим образом, его перегородили лабиринтом живых изгородей, причем достаточно высоких, чтобы закрыть ближайшие дома. Можно было прогуливаться по дорожкам среди растительности, представляя себя в каком-нибудь загородном имении. То там, то здесь мерцали огоньки ламп и факелов, а в маленьких рыбных прудах журчали фонтанчики.

На миг у меня в душе воцарилась безмятежность. Интриги и Праздник лошади, казалось, были где-то далеко. Из укромных уголков сада по другую сторону изгороди до меня доносился чей-то шепот и другие, еще более интимные звуки. Оказывается, не я один сбежал от суеты званого приема, чтобы уединиться. Чей-то голос тихо позвал меня по имени, и когда я обернулся, то увидел перед собой женскую фигуру, едва различимую в тусклом свете лампы.