Александр Арсаньев - Буря в Па-де-Кале Страница 29

Я дернул за шнур сонетки.

– Федор, – обратился я к появившемуся лакею с ливрее, – кликни-ка Пахома в гостиную!

– Кого? Пахома? – нахмурился тот. – Чего это здесь дворник забыл?

– Нет, мир точно сошел с ума! – возмутился я. – Кликни Пахома!

– Ну, хорошо, барин, хорошо, – Федор попятился к двери. Судя по всему, он никогда еще не видел меня таким рассерженным.

– Мира, и как ты только с ними со всеми управляешься?! – всплеснул я руками.

Индианка в ответ только очаровательно улыбнулась. Ее глаза так и говорили: «Чего только не сделаешь из одной любви к тебе!»

Эти огромные черные глаза были всепрощающими, такими же, как глаза на иконописных ликах, под которыми горела лампада.

Неожиданно у меня закружилась голова, и я присел на маленькое канапе возле камина.

– Что с тобой? – Мира бросилась ко мне, путаясь в своем сари.

Японец тоже встревожился:

– Дайте-ка нам все же осмотреть вашу рану!

Теперь мне деваться было некуда, и я позволил им делать все, что они хотели. Оказалось, что ранение мое нагноилось, и Мире пришлось промыть разорванные края. Она отправилась в свою комнату «демонов» за индийскими снадобьями. К то время, когда японец сделал мне перевязку, на пороге гостиной появился дворник Пахом в сопровождении Федора. Последний топтался на месте и комкал в руках свою шапку.

– Чего изволите, барин? – осведомился он.

– Расскажи мне, не видел ли ты кого прошлой ночью возле старого флигеля? – взволнованно поинтересовался я. – Возле той двери, которая досками заколочена.

– Так, прошу прощения, – замялся дворник Пахом, – к вам через эту дверь, что… заколочена иногда разные люди приходят!

– Ну, а в эту ночь? – насторожился я. Мне показалось, что Пахому что-то известно.

– Заходил один человек, – пожал плечами дворник.

– Так чего же ты мне раньше-то не сказал?! – воскликнул я. – Если бы я мог знать…

– Так я думал, он с вашего ведома, – протянул Пахом. – Вы мне следить-то за черным ходом не поручали!

– И то верно, – произнес я со вздохом. – Прежде никогда не бывало такого, чтобы моей потайной дверью воспользовался какой-нибудь злоумышленник! Но ты мне, любезный, скажи как этот неизвестный выглядел?!

– Из благородных, видать, – пожал плечами Пахом, – холеный барин, одет богато! И еще маска на нем такая странная была, ну, словно он на бал-маскарад собрался! Я, правда, ничего такого не заподозрил… Ведь вы у нас, Яков Андреевич, любите всякого рода странности! Все у вас секреты, да потайные двери!

– Значит, в маске, – проговорил я задумчиво.

Выходило, что мой старый «приятель» с английского фрегата, едва не пристреливший меня в Кале, был еще жив и все еще охотился за письмом. Тот самый незнакомец с инициалами: «А» и «В» из записки графини! Значит, Филипп несколько преувеличил свои заслуги…

– В маске, в маске, – эхом отозвался Пахом. – Я еще было хотел его спросить, куда это он направляется! Да он так грозно на меня посмотрел! И палец к губам приложил, мол, молчи… Ну, я и промолчал!

– Ну, ладно, ступай Пахом, – отпустил я дворника. – Не твоя вина, что злодей пробрался в мой кабинет!

На следующее утро я собрался к кузине Божене, чтобы расспросить ее про Лизу Данилину, которая, кажется, слыла в свете единственной подругой Ольги Александровой.

– Мне не нравится, что ты поедешь к Божене, – обиженно проговорила Мира. – Я, конечно, понимаю, что для дела тебе это нужно. Но…

– Мира, до тебя у меня никогда не было человека ближе ее, – заметил я, прикалывая запонки, играющие на свету брильянтами чистой воды. – Тебе не зачем меня ревновать к Зизевской!

– А я и не ревную, – проговорила индианка запальчиво. – Отправляйтесь, куда хотите? Неужели вы полагаете, Яков Андреевич, что без вас у меня не найдется дела?! – Мира всегда переходила на «вы», когда сердилась.

Я в ответ только пожал плечами и приказал закладывать лошадей. Я должен был застать Божену Феликсовну еще до раута.

На этот раз мне повезло – гости моей кузины еще не начали съезжаться. Я не увидел у входа ни одной достойной внимания кареты, ни одного важного экипажа.

– Яков Андреевич! – Божена Феликсовна поспешила навстречу мне, шелестя бархатными юбками. – Чем мы обязаны такому счастью?! Насколько мне известно, ты, Яков, уже несколько дней, как вернулся из своей заграничной поездки!

– Я хотел иметь с вами свидание tete-a-tete, – проговорил я в свое оправдание.

– Ты, Яков, как всегда, собираешься использовать меня в корыстных целях, – усмехнулась Божена, сверкнув ослепительной улыбкой. Ей удивительно шла ее мареновая масака со шлейфом и длинные грозди сапфировых сережек в ушах.

– Я так соскучился, – воскликнул я, заключая ее в свои объятия.

– Довольно драпироваться! – Божена изобразила на лице праведный гнев. – Называй вещи своими именами! Чего ты хочешь знать от меня на этот раз? Какие-нибудь очередные сплетни? Я слышала, что твой фрегат потерпел крушение! Или это всего лишь сплетни?

– Сплетни, – отозвался я, усмехнувшись. Мне не хотелось углубляться в воспоминания.

– Так значит, это правда, – проговорила Божена Феликсовна взволнованно. – Ты подвергался такой опасности! Мне не хотелось в это верить, – заявила она, усаживаясь в низкое кресло с ножками в виде кариатид, словно сошедших с модных рисунков Персье или Фонтена.

– Я все еще продолжаю подвергаться опасности, – заметил я вкрадчиво. – Помните, дорогая Божена, я говорил вам о некоей известной особе по имени Ольга…

– Из Франции дурные вести пришли, – отозвалась Божена. – Поговаривают, что Марья Антоновна в трауре, да и Государь нынче не весел…

– Люди не врут, – проговорил я в ответ. – Вы не могли бы представить меня Елизавете Данилиной?

– Так это был не несчастный случай! – догадалась Божена.

Я молча кивнул в ответ.

– Ну, хорошо, раз тебе поручили найти убийц…

– С чего вы взяли? Я же не полицейский! – уклончиво проговорил я в ответ.

– Кого вы хотите провести, Яков Андреевич? – усмехнулась Божена, хлопнув меня по руке сложенным веером. – Мне ли не знать характера ваших занятий?

– Дорогая Божена Феликсовна, мой ангел, считайте так, как хотите, но представьте меня Данилиной! – воскликнул я, поднося к губам ее хрупкую ручку с изящными пальчиками, унизанными драгоценными перстеньками.

– Я же уже пообещала, – укорила меня Божена. – А вон и ее карета, кстати, подъехала! Выезд-то у Елизаветы Артемьевны роскошный, – с восторгом проговорила она, выглядывая в окно. – Фамилия у нее известная, да и друзья влиятельные!

– Не сомневаюсь, – ответил я и тоже выглянул в окно, из-за тяжелой драпированной занавески. – Красавица, – оценил я миловидную женщину, которая выходила из экипажа.

– Вдова уже, – не замедлила сообщить мне кузина. – Ее муж – князь Данилин погиб на Кавказе.

– Ей и двадцати пяти нет, мне кажется, – проговорил я задумчиво. – Бедняжка!

– Ну что ты, Яков, бог с тобою, – махнула рукой Божена. – Ее муж был пренеприятнейшим человеком, тираном и деспотом! Она сейчас только свободу получила и никак ей надышаться не может!

– Милая моя Божена, – улыбнулся я, – если вас послушать, то все мужья непременно тираны и деспоты! И как вас только терпят светские львы?!

– Еще как терпят, – игриво усмехнулась Божена, сверкнув сапфировыми глазами.

Мне не приходилось сомневаться в ее словах. Поклонников у моей сумасбродной кузины всегда хватало. Шарма Зизевской хватило бы на десятерых!

Камердинер важно объявил о прибытии княгини Данилиной.

– Ну, вот, – вновь усмехнулась Божена, – сегодня твой день! Так что, лови удачу! Не сомневаюсь, ты узнаешь от нее что-нибудь эдакое… Только не забудь тогда поделиться со мной! Лиза – особа тонкая! Поет, рисует, художественные салоны посещает, поэтому и обхождения требует соответствующего, – подмигнула она.

– Не сомневаюсь, – прошептал я ей на ухо, когда в голубую гостиную моей обожаемой родственницы впорхнула юная княгиня Елизавета Артемьева.

Она была черноволоса, черноглаза, с правильным овалом лица и такими же правильными чертами, мраморной белизны кожей, большим, но красивым ртом и нежным ровным румянцем на щеках. Волосы Данилиной были завязаны широкой лентой и заколоты шпилькой с бирюзой, обрамленной брильянтами, продетой в шиньон. Она утопала в черном креповом платье с сильно декольтированным корсажем, перехваченным муслиновым поясом цвета турецкой лазури. Прекрасные, словно выточенные из мрамора каким-нибудь античным ваятелем, руки Лизы были обнажены. На шее – колье из нескольких рядов белого жемчуга, в ушах – серьги из жемчуга и бирюзы.

Я невольно подумал о том, что она смогла бы соперничать красотою с графиней Ольгой.

– Позвольте представить вам моего двоюродного брата, – обратилась Божена к Данилиной. – Кольцов Яков Андреевич. Прошу любить и жаловать!