Евгений Сухов - Волчья каторга Страница 3

— А в полицию вы по поводу этих двоих обращались? — спросил судебный следователь по наиважнейшим делам.

— А то! — Клавдия Васильевна посмотрела на Воловцова, как на больного. — В тот самый день и пошла, когда те типы возле нашего дома папиросы курили. Только мне в участке ответили, что ничего-де поделать не могут, поскольку никакого состава преступления у этих двоих покудова не наблюдается. Мол, стоять граждане российской империи могут где угодно и когда угодно. И курение папирос, мол, покуда нашим законодательством не запрещено. Месяц, ровно месяц Гриша дома безвылазно просидел, бедняжка, — покачала женщина головой, едва не плача. — Все дела свои забросил, убытку неисчислимого сколько понес. И я его не пускала, да и он сам из дома не рвался, мести со стороны кацовской родни опасался. И не напрасно. Только из дому вышел, так его в первую же поездку и убили…

Стасько хотела еще что-то добавить, поперхнулась и быстро отвернула лицо в сторону.

— Ясно, — подытожил нелегкий разговор со вдовой коммивояжера Стасько Иван Федорович. Что эта Зинаида Кац могла заказать Григория Стасько — и к гадалке не ходи. Женщины — создания на месть падкие и всегда готовы ее совершить. Хлебом их не корми, дай только подлость, а то и жестокость какую обидчику своему содеять. А тут — мужа у женщины отняли. Кормильца. Такая запросто могла кого-либо из родни подговорить на убиение коммивояжера. За деньги, конечно, которые, надо полагать, у Зинаиды Кац имелись. Ныне такие времена пошли, что и за сотенную, не моргнув, пришить могут…

— Да вы не сумневайтесь, господин хороший, — аккурат в унисон мыслям судебного следователя произнесла Клавдия Васильевна, снова повернувшись к нему. — Эта Зинка Кац — настоящая убивица моего мужа Гриши и есть…

— Вы, значит, в этом уверены, — скорее констатировал, нежели спросил Иван Федорович.

— Уверена! — воскликнула вдова коммивояжера и для пущей убедительности истово перекрестилась…

«Бутырки»…

Нечто отчаянно-безнадежное присутствовало в самом этом слове. Будто на что-то важное, что прежде составляло мечты и душевные чаяния, обрушилось навсегда, и оставалось лишь в сердцах махнуть рукой, всем разом, дескать, «ну, и хрен с ним»…

Само словечко — «бутырки» — пришло с Волги и означало не что иное, как человечье жилье на отшибе. Бутырки и были раньше таковым жильем: на месте тюремного замка на обочине дороги, некогда ведшей в город Дмитров, стоял скромный починок, выросший в небольшую деревню в полсотни с лишком дворов — вотчину боярина Никиты Романова-Юрьева.

Молодой царь Петр превратил деревню в солдатскую слободу, где квартировался полк полковника Матвеева. И стала деревня большой казармой…

Екатерина Великая поселила в старые казармы бравый гусарский полк, прозванный по месту дислокации Бутырским. А в одна тысяча семьсот семьдесят первом году гусарские казармы были отданы под тюремный острог. К нему крепко прилепилось старое название — Бутырки, то есть тоже поселение и тоже на отшибе. Собственно, так оно и было в действительности, тюрьма и есть обочина жизни…

После пугачевского бунта надобность в таких вот «обочинах жизни» возросла многократно. И императрица Екатерина Алексеевна отдала распоряжение: вместо деревянного острога выстроить каменный тюремный замок, чтобы держать уголовных, а тем более государственных преступников за крепкими мурованными стенами в большей строгости, нежели в прежние времена. Дабы отнять охоту у каждого сидельца бунтовать супротив существующих самодержавных устоев и совершать законопротивные проступки лишь только из одной боязни вновь угодить в Бутырский острог.

Строительство было поручено надворному советнику архитектору Матвею Казакову. Он исполнил все в точности по чертежам, полученным от самой императрицы: храм Покрова Пресвятой Богородицы с четырьмя тюремными корпусами, примыкающими к храму.

Тюрьма получилась мощная и угрюмая: раз попал, во второй — не захочется. Однако простояла она недолго: тридцать лет назад все четыре корпуса снесли, и по проекту губернского инженера-архитектора Шимановского была, практически, выстроена новая тюрьма с корпусами и башнями, не менее впечатляющая и угрюмая, нежели прежняя. В одной из башен, Пугачевской, прозванной так вначале сидельцами, а затем и администрацией Бутырок, поскольку в ней еще до реконструкции тюремного замка сиживал в кандалах казачий царь Емельян Пугачев, ожидала окончания следствия Зинаида Захаровна Кац, в девичестве Жилкина…

Не менее получаса понадобилось Ивану Федоровичу, чтобы войти в тюремный замок, получить «добро» на посещение заключенной, дойти до Пугачевской башни, где томились женщины, ожидавшие суда и последующей ссылки, подняться почти в кромешной темноте по узкой винтовой лестнице и попасть в одну из одиночек, где находилась Кац. Всего камер в башне было четырнадцать. Кац сидела в «светлой камере», имеющей небольшое оконце, забранное решеткой изнутри и проволочной сеткой снаружи. Стало быть, имелись в башне и «темные камеры», очевидно, вовсе без оконцев и напрочь лишенные света… Но и в камере Кац светлого, собственно, ничего не было: дневное освещение гасилось решеткой и сеткой, толстые стены темнели от сырости, и все это, скорее, напоминало подвал в средневековом замке, нежели современную тюрьму, сравнительно недавно выстроенную…

Когда лязгнули запорами двери и Воловцов вошел в камеру, на него обрушился поток сырого и затхлого воздуха. Так пахнет из погреба с проросшей картошкой, когда открываешь его крышку и делаешь по лестнице первые шаги вниз.

Камера была небольшой, если не сказать, крохотной. У самого входа — отхожее место и рукомойник. Чуть далее у оконца — металлические стол со стулом, привинченные к полу, и кушетка-нары, прикрепленные к стене. На этом меблировка камеры заканчивалась. На кушетке лицом к двери сидела и смотрела на Воловцова женщина лет под сорок, в своей одежде, в которой, видимо, и была арестована и привезена в крепость.

— Здравствуйте, — сдержанно поздоровался Воловцов и присел на стул, сразу почувствовав холод железного сиденья. — Я судебный следователь Воловцов, назначен Департаментом уголовных дел Судебной палаты расследовать дело об убийстве и ограблении в городе Дмитрове коммивояжера Григория Ивановича Стасько.

Женщина молчала и смотрела на Воловцова, как ему показалось, довольно безучастно.

— Вы разрешите задать вам несколько вопросов? — мягко спросил Иван Федорович.

— Задавайте, — пожала плечами Зинаида Кац. — Только я к убийству Григория Стасько не имею никакого отношения. Это ведь Клавка меня сюда упрятала, верно? За неосторожные слова…

— Неосторожные слова? — удивленно поднял брови Воловцов. — Хм… Которые сбываются в первый же выезд коммивояжера из дома? Если вы считаете это простым совпадением, то следствие так не считает…

— Да послушайте! — Кац уже не казалась спокойной и безразличной. — Точно такие же слова могла и сама Клавка сказать, если мой муж, к примеру, сдал бы его полиции, например, за растрату казенных средств. Сгоряча все что угодно можно сказать. Но это не значит, что за словами обязательно последует обещанное действие…

— Может быть, — вынужден был согласиться Воловцов. — Однако это не она, а вы пообещали, что Григория Стасько убьют, как «шелудивого пса». Причем прилюдно. И ваше обещание сбылось…

— Ну, слова — это еще не доказательство, — зло произнесла женщина. — И на суде меня оправдают…

— Не факт, — спокойно возразил ей Воловцов.

— А если меня не оправдают, то это будет означать, что вы почем зря осудили невинного человека, — вновь огрызнулась Зинаида Кац.

Воловцов внимательно посмотрел на женщину, теперь он понимал обманчивость своего первого впечатления, дух в ней был не сломлен. — А настоящий убивец преспокойно будет разгуливать себе на свободе и злорадствовать. Вам как, спокойно будет спаться после этого?

— Если вы расскажете, кого наняли для убийства Стасько, и будете искренне помогать следствию, может, вас только отправят на поселение… — не очень убедительно произнес Иван Федорович.

— Хрен редьки не слаще, — криво усмехнулась Кац. — Только я никого не нанимала. А слова эти, признаюсь, сказала сгоряча. Зря сказала… И на этом все.

Она подняла глаза и уперлась взглядом прямо в Воловцова. Иван Федорович понял, что на этом и правда все. Больше она ему ничего не скажет. А главное: если он не отыщет настоящего убийцу или нанятого Кац исполнителя, ее на суде действительно оправдают. Вне всяческого сомнения… 

Глава 3. Графский сын, или Знаки и знамения надлежит примечать

На селе сказывали, что он — графский сын. Лез в драку, когда его так называли местные пацаны, даже если они были вдвое его старше. Однажды, когда ему в очередной раз разбили в кровь нос, он пришел к матери и напрямую спросил, правда ли, что он графский выблядок и, главное, что это значит?