Антон Чиж - Смерть носит пурпур Страница 3

В приятных мыслях он не заметил, как опустели коридоры. Пора было закрывать класс. Таккеля сдал ключ, попрощался со сторожем, который жил при гимназии, и вышел на свежий воздух, в котором уже явственно пахло весной. Таккеля вдохнул полной грудью и понял, как хорошо жить. Он сравнительно молод, у него отличные перспективы, чего доброго, дослужится до инспектора, мелкие неурядицы в семейной жизни счастливо одолел, а новых не предвидится.

Для начала он решил прогуляться по Набережной улице до Волконской, а там пройтись вдоль Екатерининского парка. Он шел неторопливо, как полагается достойному члену общества и уважаемому учителю. С ним уже раскланивались горожане, особенно те, чьим детям не давался французский язык. На поклоны Таккеля отвечал сдержанно, чтобы не терять марку. Он был весь такой строгий и чистый, всегда в аккуратно выглаженном служебном сюртуке и шинели.

Таккеля все еще обдумывал возможности, одну приятнее другой, когда на его пути оказался какой-то прохожий, не желавший уступить дорогу. Учитель не желал неприятного инцидента в публичном месте и хотел мирно обойти невоспитанного субъекта. Но ему не уступили дорогу. Это было несносно.

– В чем дело? – строго поинтересовался он.

– Господин Таккеля, если не ошибаюсь?

Таккеля окинул взглядом субъекта, позволившего такую дерзость. Вид его был потерт, одежонка поношена, а лицо погрызено оспинами. При этом глазки незнакомца бегали, а краешек рта слегка подергивался. Кем бы он ни был, общаться с подобными личностями учитель гимназии не станет.

– Что вам угодно?

Субъект оскалил гнилые и мелкие зубки.

– Это не мне угодно, а вам… – проговорил он, дыхнув прямо в лицо мерзким запахом гнилой капусты.

– Поди прочь, милейший. А не то крикну полицию…

Мерзкий человечек даже обрадовался.

– Полицию? Вот это да! А что, зовите… Мы им и расскажем кое-что любопытное…

Таккеля не сразу понял, о чем толкует этот тип. Трудно предположить, что прямо на улице средь бела дня вот так преподнесут историю, о которой он старался забыть и надеялся, что возврата к ней не будет никогда. Человек же откуда-то знал столь мелкие подробности, что оторопь брала.

– Так будем полицию звать?

Нельзя было поддаваться. Надо было прогнать его и идти своей дорогой. Но Таккеля не хватило духу.

– Что вам угодно? – опять спросил он. И в тот же миг понял, что из него теперь душу вынут. Так и случилось. Человечек предъявил требования, исполнить которые было невозможно. При этом нарочно добавил, что, если нужная сумма не будет предоставлена в срок, все документы сразу попадут на стол директора гимназии. Со всеми вытекающими последствиями.

– У меня нет таких денег, – признался Теккеля.

– А уж это не моя печаль, – ответили ему. – Не будет денег, про гимназию можете забыть. Да и про Царское Село тоже. Жить вам тут будет затруднительно…

– Хорошо, я что-нибудь придумаю…

– Вот и чудесно! Только думать полагается до срока. После будет поздно…

Человечек юркнул в сторону и пропал из виду. Как и не было вовсе. Таккеля еще подумал, что, может быть, это дурацкий розыгрыш. Но сам же и признал: для шуток тема совсем неподходящая. Знать эту историю не полагалось никому. Да и кому о таком расскажешь. То, что угрозу приведут в исполнение, он не сомневался. Подобные субъекты не знают ни жалости, ни сострадания. Вырвут из горла.

Таккеля прикинул, сколько сможет собрать до назначенного срока. В лучшем случае у него будет половина суммы. Где брать остальное? На что жить? Куда бежать? Ответить на эти вопросы учитель не мог. Вскоре он пришел к неизбежному выводу: спасти его может только чудо. Если знать, как к нему обратиться.

4

В иерархии Царского Села сразу после коменданта стояло царскосельское Дворцовое управление. Вся забота о статуях, беседках, парках, дворцах и тех, кто в них обитает и царствует, лежала на этих приятных господах. Служить в управлении было мечтой многих чиновников, но лишь избранным доставалось подобное счастье. Вместе с местом и не самым крупным жалованьем перед чиновником открывались такие перспективы личного обогащения, что жалованье можно было не платить вовсе. Любой подряд, который заключало управление, оплачивался всегда, и цена его не обсуждалась, потому что экономить на священной особе монарха никому бы в голову не взбрело. А проверять законность трат – тем более.

Чиновник Марков попал на службу года три назад и прекрасно освоился. В результате чего у него появился свой домик, милая супруга Лизочка, принесшая с собой неплохое приданое, и очаровательные детки. Марков по-своему был счастлив и не мечтал о большем. В конце апреля 1896 года он завтракал в обычное время и поглядывал в окно, за которым вовсю бушевала весна.

Телосложение у него было крепкое, если не сказать мужицкое, а руки сильные. Этими руками он держал тонкую чашку с некоторой опаской. Лизочка завтракала напротив, тараторя без умолку. Марков не слушал, погрузившись в свои мысли, влезать в которые супруге не следовало. Да и никому не рекомендовалось.

У двери раздался звонок колокольчика. Для гостей было слишком рано. Наверное, принесли утреннюю почту. И точно: горничная внесла на подносе конверт грязно-желтого цвета. Почтового штемпеля на нем не было, зато четко выведенная надпись, почти печатными буквами, адресовала конверт «г-ну Маркову в собственные руки». От кого пришло послание, было не ясно.

Марков не стал пользоваться ножом, а надорвал край. Внутри лежало что-то твердое. Он только взглянул и сразу же сунул содержимое обратно. При этом следовало еще не подать вида, чтобы супруга ничего не заметила. Но она заметила.

– Что там? – спросила она.

– Ерунда, по службе, – ответил Марков, пряча конверт на коленях под скатертью. – Не дают покоя даже дома.

– Как ты много трудишься! – воскликнула Лизочка. – Что они себе думают! Нельзя столько работать, у тебя же семья и дети! А ты на службе пропадаешь все вечера, иногда и ночью держат. Это никуда не годится. Я понимаю, какая ответственность на тебе, но мы скучаем без тебя, нашего дорогого папочки… Ты и сегодня придешь поздно?

Он пробормотал что-то невнятное, ссылаясь на долг и службу, чмокнул жену в темечко и поскорее ушел в кабинет. Дверь осторожно закрыл на ключ. И только тогда, усевшись за стол, позволил себе взглянуть на фотографии.

Марков прекрасно знал, когда и где были сделаны эти снимки. Вот только не знал, что его снимали. Об этом ему забыли рассказать. И ведь место ему так рекомендовали. Редкое место для провинциального городка, прямо сказать. Без вывески, и не каждого туда пустят. Но если уж попал, любое желание, о каком и мечтать не смеешь, исполнится. А его желания касались столь деликатного предмета, что и говорить о них можно лишь намеками. А тут – пожалуйста: снято на фотографический аппарат. Что же это такое?

Пошарив внутри конверта, Марков нашел записку. В ней сообщалось, что эти снимки вместе с негативами можно выкупить без последствий для службы и семейного положения. Такой подход устраивал, за исключением одной мелочи: за веселые картинки просили такие деньги, каких у Маркова не было при всех его заработках. В примечании к письму указывалось, что, если к назначенному сроку сумма не будет предоставлена вся и целиком, снимки отправятся по начальству. На чем мечты о семейном счастье и благополучии можно забыть. Чиновнику Дворцового управления иметь тайные пороки дозволялось, только если дело касалось пьянства. За увлечения Маркова выгоняли без разговоров и будущей пенсии. Тут и сомнений быть не могло. Он понял, что деваться некуда. В полицию с такими картинками не пойдешь, чего доброго, сам окажешься за решеткой. А куда еще идти?

На этот счет появилась одна идея. И хоть была она несколько сумасшедшей, но в сложившихся обстоятельствах можно было попробовать. Ничего другого все равно не оставалось. Не продавать же дом!

Марков дал себе зарок: если обойдется и он получит помощь, со всем прежним завяжет раз и навсегда. И даже станет примерным семьянином. Как ни трудно и тяжело ему будет проводить вечера дома, а не на службе. Лишь бы все обошлось.

5

В раскрытое окно влетел май. Май играл занавесками, подмигивал солнечными бликами, шумел перестуком колес. Май принес аромат, в котором свежесть ветра мешалась с запахами хлебных лавок Апраксина двора, конским пометом и уличной пылью высохших луж.

Эдуард Дмитриевич вдохнул, поморщился и подумал, что с превеликим удовольствием приказал бы задраить окна и наглухо закрыть их шторами. Только будет еще хуже. Вместо наглых запахов весны придет духота и полное томление ума. А этого допускать нельзя. Управляющий Государственным банком империи должен сохранять ясный ум, несмотря ни на какую погоду.

Погоду тайный советник Плеске не любил в принципе, как источник постоянного беспорядка и изменений. Приемная его и кабинет располагались в здании банка, зажатом между Екатерининскими каналом и Садовой, самой шумной, торговой и крикливой магистралью Петербурга. В довершение несчастий окна выходили на эту суетливую улицу. Будь воля господина управляющего, он бы перегородил Садовую коваными цепями и расставил жандармов, чтобы никто не смел под окнами его банка, то есть Государственного банка, торговать пирожками, лаптями, медовухой, пряниками, дешевыми книжонками и еще невесть какой ерундой.