Юлия Яковлева - Укрощение красного коня Страница 3

Губы товарища Кошкиной сжались в ниточку. Ясно: тем самым.

Зайцев забрал лежавший перед ней список. Убрал за отворот пиджака. Он чувствовал, как в детской игре в горячо и холодно: тепло, тепло. Хвостик поводка, который вел к Алексею Александровичу, явно торчал здесь. Одна из синих фамилий. Что ж, найдем этот хвостик – потянем.

Он поблагодарил товарища Кошкину со всей возможной сердечностью.

Зайцев хлюпал по жиже, чувствуя, как спину напекает солнцем.

– Гр-р-па! – па!

Он чуть не взвился на месте. Лохматая собачонка скалилась, норовила тяпнуть за икру. А поделать ничего не могла – цепь.

– Гр-р-р-па! – па!

Зайцев ухмыльнулся. Таких волкодавов тренируют, а на цепи – черт знает что, скамейка для ног. С опозданием заметил, что ощутил удар гадливого ужаса, когда шавка залаяла. Ужас прошел. Гадливость – нет.

Он не успел в этом разобраться. Позади стукнула фрамуга, и голос Кошкиной громко позвал:

– Товарищ Зайцев!

– Гр-р-р, – не унималось около будки, где-то под ногами. Позванивала цепь.

Он обернулся.

– Вас к телефону, – неестественно пискляво сообщила Кошкина.

Что еще за фокус? Может, о чем-то подумала, передумала и теперь решилась поговорить с глазу на глаз? О чем?

Он зачавкал по грязи обратно. Ботинки уже отяжелели от глины.

К его удивлению, черная трубка действительно лежала на столе. Кошкина сделала в ее сторону знак бровями. Демонстративно отошла, мол, не слушаю. Сняла с вешалки и принялась натягивать толстую ватную куртку. Куртка была продрана в нескольких местах, торчала грязноватая вата. Не хотелось воображать зубы, которые это сделали.

Зайцев остановился с трубкой в руке. Вспомнил шумное звериное дыхание, легкий бег к реке – за ним. Ощущение бьющегося животного в руках. Ледяные объятия реки, еще не сбросившей лед. Серебряные пузыри изо рта.

Кошкина ответила вопросительным взглядом на его слишком долгий.

Зайцев отвернулся, поднес трубку к уху.

– Зайцев. Слушаю.

Он на миг понял, что готов был услышать голос Алексея Александровича.

Ухо защекотал тенорок Крачкина.

– Вася? Хорошо, что застали тебя.

– Я уже еду.

– Пряник разбился, – гробовым тоном произнес Крачкин. И умолк.

– Какой Пряник? – Молчание. – Ты что, пьяный? – попробовал пошутить Зайцев. Но от молчания в трубке веяло чем-то настоящим.

– Поезжай прямо на Семеновский ипподром, – быстро выдавил Крачкин.

Разъединили.

– Все в порядке? – вежливо спросила товарищ Кошкина, застегивая петли своей чудовищной куртки.

Крачкин не только был совершенно трезв, но даже не шутил. Все лицо его, вся фигура словно подобрались и сжались. Он был расстроен. Видно было даже издалека, едва Зайцев спрыгнул с трамвая у бывшего Семеновского плаца.

Там еще до революции разбили ипподром: поставили павильон, сколотили трибуны, насыпали беговые дорожки.

А еще раньше – вешали людей. Политических преступников.

Крачкин поджидал у входа. Махнул рукой.

Зайцев подошел. В несколько мгновений он перелистнул свою память, как перелистывают одним движением книгу – фр-р-р-р. Но не припомнил никого по кличке Пряник. Ни вора, ни притонщика, ни бандита, ни беспризорника, ни морфиниста, ни скупщика краденого, ни мелкого жулика. Ни жучка-букмейкера.

На ипподроме играли – по-крупному, по-мелкому и совсем уж микроскопически деля одну рублевую ставку на двоих. Ставили официально – в кассах. И неофициально – у тут же вертевшихся жучков. Эту компанию Зайцев не знал. Здесь облапошивали, да, но не убивали, потому вторая бригада этой публикой не занималась.

– А нас-то почему вызвали?

– Хоть «здрасьте» бы сказал.

– Здравствуй, Крачкин.

– Ты подумай, – пробормотал Крачкин, пропуская его вперед. И огорченно покачал головой.

На полу пустых трибун сквозняк гонял бумажную поземку. Смятые, разорванные билетики битых ставок валялись повсюду. Зайцев пнул ногой бумажные хлопья.

– Играют, – подтвердил Крачкин.

Казино в городе позакрывали совсем недавно, вместе с нэпмановскими ресторанами и прочими злачными частными лавочками. Но азарт за пару лет из граждан выветриться не успел. Ипподром, вернее его тотализатор, остался единственным в Ленинграде местом, где всякий, не только оперный Герман, мог убедиться, что наша жизнь игра и сегодня ты, а завтра я.

Маячила фигура милиционера в форме, выставленного на всякий случай.

Зайцев уже видел свернутый остов коляски, беспомощно задравшей два искалеченных колеса. Наездник в полосатой куртке лежал лицом вниз.

Его можно было принять за брошенный с большой высоты манекен. Руки врозь, ноги носками наружу. На лицо осела пыль, моментально свалявшаяся в крови. Бахнула магниевая вспышка рядом, запечатлевая положение тела. Но Зайцев уже и так впитал все детали. Он замедлил шаг. Хотел присесть рядом с телом. Но Крачкин вдруг толкнул его: дальше, мимо. Там уже стояли все. Зайцев удивленно повиновался. Подошел.

Люди расступились, впустили его. Крачкин присел к плоской горе, накрытой простыней. Скорбно и бережно отвел край полотна.

– Какая потеря, – покачал он головой. – Какая удивительная лошадь.

Зайцев увидел острые уши, разметавшуюся гриву на мощной шее в потеках высохшего пота, огромные ноздри на лепной голове. Медно-коричневый блеск шкуры, наконец, осветил в его памяти нужный факт. Перед ним лежал легендарный рысак по кличке Пряник – данной, как легко догадаться, за масть.

Резкий угол, под которым была повернута голова, говорил, что шея лошади сломана.

Зайцев нахмурился.

– Какая потеря, – повторил Крачкин.

Зайцев оставил Крачкина покачивать головой, а других в последний раз глядеть на знаменитого жеребца-рекордсмена. И вернулся к трупу наездника.

Милиционер, поставленный для острастки зевак, двинул по забору кулаком. Помогло на несколько секунд, и к щелям снова прилипли глаза. Несчастья всегда привлекают толпу.

Ворота ипподрома уже впустили санитарную машину, та описала дугу по пустой беговой дорожке. Санитары выгрузили носилки. Терпеливо дожидались разрешения забрать тело в морг.

Самойлов неприязненно глянул на Зайцева и снова уставился на разбитую куклу в полосатой куртке. Показал пальцем на смятые восьмеркой колеса поодаль.

– Вылетел из коляски. Ударился о борт. Хрясь – и тю-тю.

– Несчастный случай на производстве? – пробормотал Зайцев.

– Он. Лошадь то ли споткнулась, то ли ногу подвернула. Короче, полетела через голову на полном скаку. Коляска штопором. Вылетел из нее только так. Не повезло человеку.

– Свидетели?

– Полный ипподром.

– М-да. Бедняга.

– Коня жалко.

Зайцев рассердился: дался им всем этот конь.

– Лошадь, Самойлов, животное, конечно, симпатичное. Четыре ноги, пятый – хвост. Только какого черта нас сюда выдернули?

Несчастный случай. И, как всегда, в панике звонят в уголовный розыск. Хотя достаточно «Скорой».

– Он не мог споткнуться! Он просто не мог!

Зайцев и Самойлов обернулись одновременно. К ним спешил толстенький невысокий пожилой человек с круглой седой бородкой. От бега из кармана выскользнуло пенсне, болталось на шнурке, хлопая по серому кривому пиджачишке. Видно, служащий ипподрома.

– Пряник не мог споткнуться, – запыхавшись выпалил толстяк. – Не такая это лошадь!

– Мог не мог. А споткнулся, – буркнул Самойлов. – Вы, товарищ, кто?

– Вы из уголовного розыска, верно? Все верно? Потому что это я вас вызвал!

Самойлов рассердился.

– И напрасно сделали, гражданин. За ложный вызов, между прочим, мы вас самого привлечь можем. Несчастный случай, а вы нас от дел отрываете.

– Он не ложный! Не несчастный! Не споткнулся! При таком правильном длинном беге, как у Пряника, это исключено.

– Со всеми бывает, – буркнул Самойлов.

– Убийство! Среди белого дня – убийство!

– Погодите. Вы кто? – прервал его Зайцев.

– Я Бутович.

С таким видом, будто все его знают.

– Очень хорошо. – Самойлов сделал знак милиционеру, гонявшему зевак. Мол, прибери, твой кадр.

– Имя-отчество у вас есть, товарищ Бутович?

– Бутович. Яков Иванович.

– Товарищ, мы запишем имя и фамилию, – примирительно ответил Зайцев. И даже показал блокнот.

– Гражданин, отойдемте. – Милиционер потянул его за локоть.

– Вы должны меня выслушать! – Гражданин Бутович, очевидно, почувствовал в Зайцеве поддержку и теперь не сводил с него черных горячих глаз. – Тело Пряника должен немедленно осмотреть ветеринар! Судебный эксперт! Уверяю вас! Надо взять анализы! Обмерить! Его нужно сфотографировать, пока не поздно!

– Зачем? – искренне удивился Зайцев.

– Как? – вскинул брови Бутович. – Это же шедевр!

Терпение у Самойлова лопнуло.

– Вы дворник? Техник? Кассир? Работник ипподрома? Нет? Проводите гражданина за территорию. Свидетельские показания снимем в свою очередь. Если понадобится.

Последняя фраза ясно говорила, что показания Бутовича Якова Петровича уголовный розыск заинтересуют вряд ли.