Гонсало Гинер - Тайна масонской ложи Страница 3

— Да, это я, — твердо ответил мужчина.

— Писец Руис, прошу вас записывать все то, о чем здесь сейчас будут говорить. А вас, альгвасил Манрике, я попрошу зачитать приказ относительно этого человека.

Женщина стала переводить полный ужаса взгляд с одного из присутствующих на другого, тщетно пытаясь понять, что же здесь происходит. Один из альгвасилов развернул состоящий всего из одного листа документ и с торжественным видом начал оглашать его.

— «В Мадриде, в двенадцатый день декабря тысяча семьсот сорок шестого года от Рождества Христова, в присутствии главного инквизитора королевства преподобного дона Франсиско Переса Прадо-и-Куэста и главы иезуитов дона Игнасио Кастро доводим до сведения дона Антонио Росильона, проживающего в Мадриде и являющегося камердинером его превосходительства сеньора дона Сенона де Сомодевильи, маркиза де ла Энсенады, что в связи с поступившими в святую инквизицию в недавнее время сведениями против него, дона Антонио Росильона, выдвинуто тяжкое обвинение. Он считается с этого момента арестованным представителями инквизиции, и на основании предоставленных им полномочий они должны незамедлительно препроводить его в тюрьму, где он и будет находиться до окончания расследования».

Женщина, вцепившись в руку мужа, начала плакать, а он с изумлением и тревогой слушал эти зловещие слова. Наконец альгвасил закончил читать.

— Также сообщаем вам, что начиная с этого момента будет сделана опись всего вашего имущества и оно будет находиться под арестом до тех пор, пока не закончится разбирательство по этому делу.

— Я требую сообщить мне, в чем меня обвиняют! — гордо вскинув голову, заявил Росильон.

— Я требую… — передразнил его епископ. — Могу вас заверить, что в вашем положении у вас уже нет возможности что-либо требовать, в том числе и каких-либо разъяснений. Уж лучше призадумайтесь, чиста ли ваша совесть. Мы, конечно, не откажем вам в милосердии, если вы покаетесь в совершенном преступлении. Однако вам необходимо проявить при этом надлежащее рвение, чтобы у нас не возникло сомнений в том, что ваше покаяние искренне.

— Это настоящий произвол! — Росильон еще больше повысил голос. — Нужно немедленно сообщить маркизу об этом безобразии.

— Если вы хотите смягчить свою участь, то лучше как можно быстрее сознайтесь, ибо, прежде чем прийти к вам, мы — как вы, наверное, и сами догадались — сообщили о своих намерениях маркизу, и с его стороны не последовало каких-либо возражений. — В отличие от помрачневшего обвиняемого, инквизитор злорадно усмехался, как будто испытывал особое удовольствие от происходящего. — Итак, нам необходимо отвести этого обвиняемого в тюрьму! — ехидно сказал он своим подчиненным. — И немедленно составьте опись его имущества! — обратился он к писцу.

Оба альгвасила придвинулись к Росильону, готовые применить физическую силу в случае его малейшего сопротивления. Они уже привыкли к тому, что редко кто из обвиняемых не пытался спорить и сопротивляться. Поскольку они оба были и повыше ростом, и покрепче Росильона, они считали, что без особого труда справятся с ним, если придется применить силу. Однако произошло нечто совершенно неожиданное: жена Росильона почти с кошачьим проворством бросилась на одного из альгвасилов, уже собравшегося было схватить ее супруга за руку, и вцепилась ногтями в его лицо с такой яростью, что оставила на его щеке три глубокие царапины, причем так близко от глаза, что чуть было не угодила в него острыми ногтями. Затем она метнулась ко второму альгвасилу, однако он на долю секунды опередил ее и дал ей такую оплеуху, что она отлетела к стене и упала на пол. Альгвасил тут же повалился на нее сверху и так придавил ее своим телом, что почти лишил возможности двигаться. Все остальные тем временем набросились на Росильона и, несмотря на его яростное и отчаянное сопротивление, сумели совладать с ним и связали его по рукам и ногам, а альгвасил своей мускулистой рукой при этом так сдавил Росильону шею, что тот едва мог дышать.

— Я не позволю вам забрать моего мужа!

Придавленная к полу вторым альгвасилом женщина беспрерывно брыкалась и кричала, царапая ногтями своего противника, пытавшегося утихомирить ее. И пока она предпринимала ни к чему не приводившие усилия, в ее мозгу лихорадочно проносились жуткие мысли, среди которых доминировала мысль о том, какая ужасная участь, по-видимому, ожидает и ее мужа, и ее саму. Она испытывала неимоверные страдания от того унижения, которому подверглась, однако хуже всего для нее было осознание того, какую тяжкую душевную травму может получить ее дочь Беатрис, если она сейчас войдет и станет свидетельницей творящегося здесь грубого насилия. Она почувствовала, как ей безжалостно заломили руки за спину — так резко, что едва не вывихнули плечевой сустав. У нее ручьем полились слезы, причем даже не столько от боли, сколько от бессильной ярости, хотя боль постепенно вытесняла ярость. Затем ей начали связывать толстой веревкой запястья, а еще одной веревкой щиколотки, почти лишая ее возможности двигаться.

— Ну, теперь эта вонючка хорошо связана и больше не доставит нам хлопот.

Эти слова, произнесенные хриплоголосым альгвасилом, больно задели Росильона, но единственное, что он мог сейчас сделать, — это выразить робкий протест.

— Я прошу вашу милость, чтобы объектом ваших усердий являлся только я и чтобы вы избавили от подобного унижения мою жену, которая ничем не провинилась перед святой инквизицией.

— Мы с удовольствием так бы и поступили, если бы были уверены, что она не станет создавать нам проблем, — ответил иезуит. — Однако здравый смысл подсказывает нам, что нужно попридержать ее еще некоторое время.

— Вы — грязные паршивые псы! — крикнула женщина и тут же получила сильный удар по лицу, от которого потеряла сознание.

В отличие от Росильона, охваченного отчаянием из-за невозможности противостоять подобному бесчинству, ни епископ Перес Прадо, ни иезуит Кастро не испытывали каких-либо угрызений совести, наблюдая за насильственными действиями своих подручных. Правда, не испытывали до тех пор, пока не заметили девочку, которая, услышав шум происходившей здесь возни, появилась из-за двери, ведущей в соседнее помещение. Когда инквизитор встретился глазами с этой маленькой невинной девочкой, ему вдруг стало ее жаль, и он решил как можно быстрее покончить со всем этим.

Он приказал освободить женщину от пут — тем более что она все еще была без сознания — и как можно быстрее увести обвиняемого. Один из альгвасилов уже начал освобождать женщину от веревок, помогая себе короткой шпагой, когда на него со спины вдруг набросилась только что вошедшая девочка. Она стала молотить своими кулачками по спине человека, который связал ее мать и, похоже, намеревался насильно увести из дому ее отца. Малышка, толком не понимая, что происходит, тем не менее инстинктивно почувствовала нависшую над ней неведомую грозную опасность и, напрягшись всем телом, бросилась на этого человека. Навалившись на него со спины, она направила свои усилия на те места, которые, как ей казалось, являлись самыми уязвимыми, а именно на уши и шею, и стала лупить по ним кулаками и царапать их. Раздавшиеся резкие окрики отца так и не смогли удержать ее от этого бесполезного порыва, однако от этих окриков пришла в сознание мать, причем как раз в тот момент, когда альгвасил, разозлившийся из-за назойливых попыток девочки причинить ему вред, грубо отшвырнул ее, в результате чего она упала на пол. То, что случилось дальше, происходило под ошеломленными взглядами окружающих настолько быстро, что никто не успел произнести даже слова, и единственным раздавшимся звуком был сдавленный крик женщины, в сердце которой вонзился смертельный клинок, оказавшийся между ней и альгвасилом как раз в тот момент, когда она попыталась наброситься на своего мучителя. Она невольно схватилась руками за холодную сталь шпаги и за руку альгвасила, впившись взглядом в его глаза, а затем замертво рухнула наземь.

Маленькая Беатрис неподвижно сидела на полу в некотором отдалении, совершенно спокойно наблюдая за тем, как убийца вытаскивает свое острое оружие из груди ее матери. Затем этот человек с обескураженным видом вышел из комнаты вслед за всеми остальными, не выказывавшими никакой жалости по отношению к оставшейся без матери маленькой девочке.

Перекошенное от гнева лицо вошедшего в библиотеку епископа Переса Прадо свидетельствовало о том, что в ходе только что проведенного ареста не обошлось без эксцессов. Хозяев уже и без того волновал вопрос, чем же был вызван раздававшийся шум, а теперь, когда они увидели лицо епископа, им еще больше захотелось узнать, что все-таки произошло во время ареста.

— При выполнении нашей святой миссии случилось непредвиденное несчастье! — Епископ рухнул в кресло с такой силой, как будто ему на плечи давила Вселенная. — Поверьте мне, это была всего лишь трагическая случайность! — Он начал тереть себе глаза носовым платком, словно бы пытаясь избавиться от ужасного видения. — Какое горе! — продолжал бормотать епископ, так и не сообщая ничего вразумительного.