Елена Семёнова - Ели халву, да горько во рту Страница 3

…Лес внезапно закончился, и взору Георгия Павлович предстал большой усадебный дом с высоким парадным крыльцом.

– Ну, вот, дорогой доктор, мы и прибыли, – улыбнулась Елизавета Борисовна, останавливая лошадь. – Добро пожаловать в моё поместье! Надеюсь, ваше пребывание в нём будет для вас приятным!

– И я на это надеюсь, любезная Елизавета Борисовна, – с иронией отозвался Жигамонт. – Надеюсь, ваши приведения мне его не испортят.

К экипажу подошёл крепкий, жилистый старик с густой бородой и низко поклонился княгине.

– Здравствуй, Анфимыч, здравствуй! – улыбнулась Олицкая, подавая старику руку.

Анфимыч помог Елизавете Борисовне спуститься на землю.

– Вот, милый Георгий Павлыч, это и есть мой кучер. Анфимыч. Вы ему можете ничего не говорить. Он вас всё равно не поймёт. Он понимает только меня. Так я говорю, Анфимыч?

Старик закивал и начал делать княгине какие-то знаки. Олицкая нахмурилась:

– Антон опять пьян? Да когда же только прекратится это безобразие! Мало того, что этот олух царя небесного совершеннейшим образом предаётся безделью, так ещё и позорит наш дом! Хлеб ешь, а беса не тешь! Избаловались все…

Доктор Жигамонт с интересом наблюдал странную сцену, опершись на свою тяжёлую, дабы ежеминутно тренировать руки, трость с набалдашником в виде совы с малахитовыми глазами.

– Удивляюсь я, Елизавета Борисовна, – сказал он, улыбаясь. – Как это вы понимаете, что он вам «говорит»?

– Привыкла уж. Он ведь при мне с младенчества. Анфимыч у нас книги любит.

– Что же, он грамоте учён?

– Его мой покойный отец учил. Дивный был человек, царствие небесное. Писать, правда, не выучил, но прочесть кое-что Анфимыч может. Правда, тяжело ему это, а потому кроме Святого Писания он ничего не читает, а его уж, должно, наизусть выучил. Он картинки разные любит. Особливо, как в книжках они. А, когда так, так он их в своём чулане по стенам расклеивает. Радуется, как дитя малое.

Анфимыч ещё раз поклонился барыне, взял лошадь под уздцы и увёл её.

– Идёмте же, – сказала Елизавета Борисовна. – Вы, должно быть, голодны с дороги? Я скажу на кухне, чтобы вас накормили обедом.

– Премного благодарен.

– Мне нужно будет теперь заняться делами. В этом доме, милый доктор, ими занимаюсь одна я. Остальные сплошь бьют баклуши да за то ждут туши. Владимир пишет проекты преобразований имперского размаха, на меньшее он никак не согласен, Антон пьёт и развлекается… При этом оба они меня ненавидят за то, что отец их завещал именье мне. Можно подумать, будто они могли бы управлять им! Я уже и при жизни отца их все дела вела, а они? Только пользовались плодами моих трудов. Ещё на меня же и лают… Володичка и Родя слишком молоды ещё, чтобы помогать в хозяйстве. Управляющий наш, Лыняев, хитрая бестия. Он, конечно, угрём изовьётся, хозяйствовать умеет… Но он вор, как и все управляющие, а потому за ним глаз да глаз нужен. Так что вы уж простите меня, что до вечера я оставлю вас. Мой сын Родя покажет вам дом и отведёт к дяде Алексею. Он, вы увидите, милейший старик. И вам будет чрезвычайно рад, так как он скучает, не имея благодарных слушателей своих воспоминаний, а их у него хватило бы на несколько томов. Дядюшка прелестный рассказчик, но беда, что все домашние слышали его рассказы уже много раз, и им надоело. Мне некогда, а Машенька ещё слишком юна, чтобы всё в них понимать… Вы уж доставьте старику удовольствие. Скучно вам не будет, уверяю. Дядюшка ведь очень многое знает. Живая история. Он даже кое-что записывает из своих воспоминаний. О Севастополе, например… Ну, да он вам сам расскажет!

– Я почту за честь быть ему представленным, – ответил Жигамонт.

Они поднялись по белой лестнице на крыльцо, и навстречу им тотчас выбежал стройный белокурый юноша лет двадцати, одетый чрезвычайно скромно и просто. Он радостно улыбнулся княгине:

– Доброго утра, матушка!

– Да уже день на дворе давно, дорогой мой, – ласково улыбнулась княгиня, целуя сына. – Вот, познакомься, это мой добрый друг – доктор Георгий Павлович Жигамонт.

Молодой человек учтиво поклонился:

– Рад приветствовать вас, доктор. Родион Александрович Олицкий к вашим услугам.

– Родя у нас готовил себя к духовному поприщу, милый Жорж. Он лишь недавно прибыл из семинарии и удивил меня, заявив, что сомневается, стоит ли ему возвращаться туда.

– Вот как? – приподнял брови доктор, обращаясь к юноше. – Что же, вы разочаровались в своём призвании?

– Нисколько, Георгий Павлыч. Просто дух академизма, царящий в семинарии, показался мне пропитанным латинством. Мы изучаем западный опыт, забывая свой, писания наших святых отцов предаются забвению, тогда как католические мистики исследуются во всей полноте. Я ожидал, что обучение в семинарии приблизит меня к Господу, но на деле же в тамошних учёных речах я вижу всё: ум, глубину знаний, даже таланты – но только не Бога. И это удручает меня. Иногда мне кажется, что иные наши богословы сами не веруют в Господа. А не может внушать веру тот, кто не верит сам…

– Родя, прости, что прерву тебя, дорогой, – княгиня взяла сына под руку. – Мне нужно заняться делами, а доктор устал и проголодался с дороги. Покажи ему дом и распорядись насчёт обеда. Комнату приготовили ещё накануне, ты знаешь.

– А вы, матушка, не будете обедать?

– Нет-нет, я попрошу Дашу принести мне в кабинет кофе и грильяж. Более ничего теперь я не хочу. Милый Жорж, извините меня! – Олицкая пожала руку Георгию Павловичу и вошла в дом.

– Пройдёмте же и мы, – пригласил Родя гостя. – Вы не взыщите, что я говорю столь пространно. Это мой грех, я знаю, утомлять любого своими суждениями.

– О, что вы! – Жигамонт протестующе поднял руку. – Мне было бы весьма интересно продолжить этот разговор. Я не слишком сведущ в вопросах религии, но то, что вы говорите, мне показалось верным и интересным.

– Спасибо. Ах, доктор, мне больно видеть, в каком положении находится наша церковь. Монастыри развращаются, учёные богословы и даже священники впадают в католицизм, эту гангрену христианства, туда же склоняется просвещённая публика, в которой веру подменил мистицизм, основанный на чувствах и лишённый духа, или уж вовсе – материализм, превращающий человека в гордого своей слепотой слепца… Простые священники, особенно в провинции, часто невежественны, распущены, даже пьяны. Наши литераторы потратили немало чернил, высмеивая попа. Это крайне, крайне дурно, но, однако же, нет дыма без огня, и, надо признать, что сами недостойные служители Божии дают тому причину. Ах, какой бедой это всё может обратиться для нас!

– Так вы твёрдо решили оставить семинарию?

– Не знаю, доктор. Признаться, я растерян. Конечно, Богу научить нельзя, это понятно, ибо его можно только сердцем узнать, но, вот, легко же отвратить. Знаете ли вы, что среди семинаристов есть такие, кто в Бога не верит? Они учатся там, чтобы лучше изучить предмет, который потом намереваются ниспровергать…

– А что же вы намерены делать далее? Хотите быть священником? Или поступить в монастырь?

Родион поднял на доктора крупные, как у матери, только светло-серые, глаза и, помедлив, ответил:

– Нет, доктор… Я, в сущности, не имею желания становиться ни тем, ни другим, но я хотел бы проповедовать Бога, нести его учение людям. Этого сейчас ужасно не хватает. Правда, не уверен, вправе ли я… Ведь сам я столь черён, столь растерян, что сумею ли выразить то, что хотел бы? Нет, я не хотел бы писать учёных статей, спорить… Я, вообще, очень не люблю, когда о Боге спорят. В спорах Бог теряется… Но лишь нести Слово Его, исполнять Его Волю.

– В таком случае, вам остаётся положиться именно на Его Волю…

– Да-да. Вот, и отец Андроник говорит мне то же самое. Отец Андроник с недалёкого времени служит в нашем приходе. Это удивительный человек. Вам непременно нужно с ним познакомиться!

– Уверен, что так оно и будет, потому что надеюсь задержаться у вас на какое-то время. Раз уж, наконец, я вырвался навестить вашу любезную матушку, так уж и загощусь, сколь обстоятельства позволят.

– Матушка будет очень рада, – улыбнулся Родион. – И я тоже. Ах, я всё-таки бессовестно рассеян! Ведь матушка же наказала распорядиться насчёт обеда, а я утомляю вас своими разговорами. Приказать подать обед в столовую?

– Не стоит беспокоиться, – ответил Жигамонт. – Я не столь великая птица, чтобы брезговать кухней.

– Тогда идёмте, – кивнул молодой князь.

Родион провёл Георгия Павловича на кухню, где хлопотала молодая румяная девушка с полными руками и весёлым лицом.

– Даша? А где Фоминична?

– Так вышла она, Родион Александрович. Скоро возвертается. Что прикажите? – отозвалась девушка, с любопытством косясь на гостя.

– Подай нам с доктором что-нибудь пообедать.

– Извольте, барин. Нынче ушица стерляжья у нас есть, отбивные телячьи, пирожки со вчерашнего дня оставались… Сейчас Фоминична придёт – будем с нею ужин готовить. А насчёт обеда нынче не распоряжались…