Оливер Пётч - Дочь палача Страница 30

По телу старика снова прокатилась волна боли. С большим трудом он смог совладать с голосом и просипел:

– Дело выходит из-под контроля.

Его правая рука царапала полированный хрусталь стакана. Нельзя сдаваться сейчас, останавливаться, только не теперь, когда цель так близка…

– Это может нас всех погубить, не только тебя или меня, а весь род, ты понимаешь? Наше имя навеки останется оскверненным!

– Ерунда, – ответил другой и откинулся на стуле. – Это же дети, кто им поверит. Хорошо, что все это дело с ведьмой затянулось. Сначала пусть дети уберутся, а потом можно и ведьму сжечь. Тогда нас никто и не подумает заподозрить.

Он встал и направился к двери. Дела не терпели отлагательства, иначе здесь всё вконец разорится. Здесь не хватало такого, как он. Такого, кто принял бы на себя управление. Они все его недооценили.

– А что с самим договором? – спросил старик, силясь выбраться из-за стола. – Им хорошие деньги заплатили!

– Положись на них, они справятся. Может, уже сегодня. – Он отворил дверь и вышел из комнаты.

– У них еще пять дней, – крикнул старик ему вслед. – Пять дней! Если дело не будет улажено, то я пошлю людей за убийцами! И сомневаюсь, что ты тогда получишь хоть геллер!

Он и договорить не успел, как его собеседник захлопнул тяжелую дубовую дверь. Теперь изнутри доносился лишь приглушенный крик.

– Через пять дней ты помрешь, – пробормотал он, зная, что старик не слышит его за закрытой дверью. – И если не дьявол тебя заберет, так я отправлю тебя в ад сам.

Когда он шел по балкону с роскошными резными перилами, взгляд его устремился над крышами домов к лесу, который темной и молчаливой стеной высился перед воротами. Его охватил страх. Этот человек по ту сторону стен – от него всего можно ждать. Что будет, когда детей не станет? Разве остановится? И не станет ли он сам следующей его жертвой?

Они явились ровно в полдень. Предваряли шествие четверо стражников, за ними следовали секретарь и трое свидетелей. Якоб Шреефогль был бледен лицом, он не спал целую ночь; жена то и дело вскакивала от кошмаров и принималась звать Клару. Кроме того, еще донимало похмелье после попойки с лекарем. Он не помнил точно, что именно тогда рассказывал Фронвизеру-младшему. Но ощущение складывалось такое, что говорил он вчера куда больше, нежели слушал.

Впереди него шел Михаэль Бертхольд. Пекарь привязал к поясу букетик из полыни, чтобы тот уберег его от колдовства. Что-то бормоча, он перебирал в руках четки. А когда вошел в тюрьму, перекрестился. Шреефогль покачал головой. Пекарь, видимо, уже винил Штехлин в том, что у него так часто подгорал хлеб и развелось столько мышей в пекарне. Если Штехлин превратится в пепел, а хлеб так и будет подгорать, он, скорее всего, начнет выискивать новую ведьму, подумал Шреефогль и сморщил нос. Резкий запах полыни не давал дышать.

Следующим внутрь вошел Георг Августин. Сын могущественного рода извозчиков напоминал Шреефоглю юного лекаря. Как и он, родовитый отпрыск был одет по последней французской моде. Бородка острижена, черные волосы гладко расчесаны, бриджи до икр великолепно скроены. Он озирался вокруг, и в зелено-голубых глазах застыло отвращение. Сын благородного рода к подобной обстановке не привык.

Когда шонгауцы заприметили из своей камеры, что явились благородные господа, они принялись трясти решетку. Георг Ригг все еще был бледен, но всхлипывать перестал.

– Ваше сиятельство, – крикнул он судебному секретарю. – Одно словечко…

– Что такое, Ригг? Кто-то пожелал дать показания?

– Выпустите уж нас. Жена со скотиной одна не управится, дети…

– Никто не выйдет отсюда до тех пор, пока не рассмотрят его дело, – перебил его Лехнер, не оборачиваясь. – Это касается и твоих дружков, и аугсбургца, запертого в амбаре. Закон един для всех.

– Но, ваше сиятельство…

Лехнер уже спускался по лестнице. В камере пыток было тепло, почти жарко. В углу стояла жаровня, и в ней сверкали раскаленные докрасна угли. В отличие от прошлого раза все было прибрано и стояло готовым. С потолка свисали новые тросы, смазанные тиски и клещи лежали на сундуке в нужном порядке. Посреди комнаты на стуле сидела Штехлин в разорванной одежде. Гладко обритая голова ее клонилась вперед. Позади женщины со скрещенными руками возвышался палач.

– Ну, Куизль, как вижу, все готово. Хорошо, очень хорошо, – сказал Лехнер, потер ладони и занял свое место. Свидетели расселись по правую руку от него. – Тогда начнем. – Он повернулся к знахарке, которая никак не отреагировала на их приход. – Штехлин, ты меня слышишь?

Знахарка и головы не подняла.

– Я спрашиваю, слышишь ли ты меня?

Марта так и не шевельнулась. Лехнер подошел к ней, приподнял ее лицо за подбородок и хлестнул по щеке. Только тогда знахарка наконец открыла глаза.

– Марта Штехлин, ты знаешь, зачем ты здесь?

Она кивнула.

– Хорошо, и все-таки я поясню еще раз. Ты подозреваешься в ужасном убийстве детей Петера Гриммера и Антона Кратца. Помимо этого ты, вероятно, прибегнув к помощи дьявола, похитила Клару Шреефогль и одновременно подожгла склад.

– А мертвая свинья у меня в сарае? Как же мертвая свинья? – Михаэль Бертхольд вскочил со своего места. – Еще вчера она каталась в грязи, а сегодня…

– Свидетель Бертхольд, – вскинулся на него Лехнер. – Вы будете говорить, только когда вам дадут слово. Сейчас мы выясняем нечто более важное, нежели дохлые свиньи, – судьбу любимых всеми нами детей!

– Но…

Взгляд секретаря заставил Бертхольда замолчать.

– Итак, Штехлин, – продолжил Лехнер. – Признаешь ли ты себя виновной в означенных преступлениях?

Знахарка покачала головой. Губы сжались в тонкую линию, по щекам катились слезы. Она беззвучно плакала.

Лехнер пожал плечами.

– Тогда начнем допрос с пристрастием. Палач, начинай затягивать тиски на пальцах.

Теперь на своем месте не усидел Якоб Шреефогль.

– Но это же бессмыслица! – воскликнул он. – Штехлин давно сидела в тюрьме, когда убили маленького Кратца. И ни к похищению моей Клары, ни к поджогу она не может быть причастна!

– А люди разве не утверждали, что сам дьявол забрал вашу Клару? – спросил Августин-младший, который сидел рядом с ним. Он изучал сына гончара и чуть ли не смеялся. – Может ведь быть такое, чтобы Штехлин попросила дьявола все это сотворить, пока сама она сидела здесь?

– Почему тогда она не попросила, чтобы он и ее освободил из тюрьмы? Я не вижу во всем этом никакого смысла, – ответил Шреефогль.

– Пытка откроет нам правду, – снова заговорил секретарь. – Продолжай, палач.

Якоб повернулся к сундуку и взял тиски. Они представляли собой железную скобу, которую можно было сжимать, вращая винт. Он взял большой палец на левой руке знахарки и вставил в отверстие. Шреефогль подивился невозмутимости Куизля. Еще вчера он яростно возражал против пыток, и юный лекарь обронил за выпивкой, что палач был категорически не согласен с арестом Штехлин. А теперь надевал ей на пальцы тиски…

Однако и сама знахарка, похоже, смирилась со своей судьбой и почти безучастно подала руку палачу. Он повернул винт. Один раз, второй, третий… По телу женщины прошла мелкая дрожь – и ничего больше.

– Марта Штехлин, признаешься ли ты теперь во вменяемых тебе преступлениях? – спросил монотонно секретарь.

Она снова покачала головой. Палач затянул еще. Никакого внимания. Только губы сжались плотнее – в тонкую бледно-розовую линию.

– Проклятье, ты там затягиваешь вообще? – спросил Михаэль Бертхольд.

Куизль кивнул. В доказательство он разжал тиски и поднял руку женщины. Палец превратился в один сплошной синяк, из-под ногтя сочилась кровь.

– Дьявол ей помогает, – прошептал пекарь. – Господь всемогущий, защити нас…

– Так не пойдет, – покачал головой Лехнер и отложил на стол перо, которым собирался делать записи. – Стража, подайте мне сундук.

Двое служащих поднесли секретарю небольшой сундук. Лехнер поставил его на стол и открыл.

– Взгляни, ведьма, – сказал он. – Все эти вещи мы нашли у тебя дома. Что скажешь?

К изумлению Якоба Шреефогля и остальных, он вынул из сундука мешочек и высыпал себе на ладонь черно-коричневые зернышки и показал их свидетелям. Шреефогль взял несколько. От них шел легкий запах разложения, и по форме они отдаленно напоминали тмин.

– Семена белены, – провозгласил секретарь. – Важная составляющая для мази, которой ведьмы натирают свои метлы.

Шреефогль пожал плечами.

– Мой отец, да помилует его Господь, заправлял такими пиво. Вы и не подумали обвинить его в колдовстве.

– Вы ослепли? – прошипел Лехнер. – Доказательства налицо. Вот… – Он достал маленькую игольчатую коробочку, напоминавшую каштан. – Дурман! Тоже компонент для ведьмовской мази, и тоже найден у Штехлин! И еще вот… – Он показал всем связку мелких белых цветов. – Морозники, недавно собранные! Тоже колдовское растение!