Татьяна Романова - Сизые зрачки зла Страница 30

«Сам виноват, – подсказал ему внутренний голос, – тридцать пять лет, давно мог бы жениться, сейчас уже имел бы дюжину детишек».

Но что теперь жалеть о прошлом? Его не изменить. Впрочем, Платон все равно не женился бы. Все эти годы ему казалось, что брак неминуемо затянет его на место отца. Воспоминание о гробе в зеркальном зале родительского дома, навсегда закрыло для него двери к счастливой жизни. Тоска обожгла сердце. Если так пойдет, он может и не дождаться отставки: пистолет к виску, вот и все, долгожданное освобождение от всех бед.

«Так нельзя, если я сдамся и выкину такой фокус, что будет с Малышом? Жадная дальняя родня растащит поместья, а что потом? – мучился Платон. Собрав остатки воли, он приказать себе: – Поумирал и хватит! Пора подниматься и жить дальше».

Горчаков добрался до того места, где обычно переходил на другую сторону проспекта, до конюшни осталось – рукой подать. Он ступил на мостовую и сделал первый шаг, когда с набережной Мойки навстречу ему свернула тройка, тянувшая тяжелую карету. Сонное очарование тишины сразу развеялось. Уступая дорогу экипажу, Платон шагнул назад и замер на краю проезжей части. Разворачиваясь, карета, почти задела его, и он увидел в окне бледное лицо матери своего арестованного подчиненного Чернышева. Дама нежно обнимала спящую на ее плече юную девушку. У той были броские черные волосы и изящные черты тонкого лица. Вспомнив свою неудачную попытку объясниться с этим семейством, Платон представил и высокомерную Велл. Девушка в карете походила на нее, но казалась моложе. Графиня сидела, прикрыв глаза, и не заметила Платона, а он мгновенно вспомнил то острое чувство унижения, когда красотка с прозрачными фиалковыми глазами выставила его за дверь.

«Интересно, где она теперь?» – подумал он.

А ведь подумал не впервые… Все четыре месяца, прошедшие с той скандальной встречи, ему хотелось объяснить семье Чернышевых, а если быть совсем честным – то именно надменной Велл, что он не трус и не подлец, а просто такой же попавший в переплет родственник, как и они сами. Поэтому и снились Платону прозрачные глаза под прямыми черными бровями, впрочем, они часто вспоминались и при свете дня. Но что он мог сделать? Его уже один раз выставили из дома. Встретить графиню Чернышеву и ее дочерей в обществе было невозможно – они никуда не ездили. Стать под окнами и кричать: «Вы меня не так поняли!» – но тогда его точно заберут в сумасшедший дом. Нет, вариантов исправить ситуацию не просматривалось, а теперь графиня Чернышева уезжала из столицы.

«Ей дали на подпись такую же бумагу, что и мне, – догадался Платон, – свиданий больше не будет».

Помочь графине не мог никто, кроме всесильного Чернышева. Может, тот тоже выставил ей счет, как и Горчаковым, и женщине пришлось заплатить? Интересно, что этот хитрец потребовал со своей родни? Платон ни на минуту не сомневался, что ставку Чернышев не снизит ни для кого. Скорее всего, тот нацелился на состояние графа Владимира, но тогда его бедной матери и сестрам придется навсегда переселиться к тетке. Александр Иванович Чернышев оказался безжалостным противником.

Платон добрался до конюшни, разбудил дежурного, дождался, пока тот оседлает его любимца – белого, как сметана, Цезаря, и выехал на прогулку. Пролетев Конюшенную, он понесся в сторону Летнего сада. Город просыпался: открылись ставни лавок, у дворянских особняков мели улицу дворовые, посвистывали лошадям извозчики. Платон пришпорил коня и полетел к узорной решетке Летнего сада, надеясь вновь остаться в благословенном одиночестве.

В саду действительно еще никого не было, он один скакал по пустым аллеям. Было в этом что-то фантастическое. Платону даже показалось, что если он крикнет что-нибудь в тишину прекрасного сада, то его слова упадут в реку бытия. И он закричал:

– Господи, дай мне еще один шанс!

Горчаков и сам не понял, чего он просил. Вернуть доверие младшего брата? Или не забирать полк? А может, он просил избавления от одиночества? Однако слова вырвались, и значит, так было нужно. Необъяснимое предчувствие, что его жизнь вот-вот изменится, родилось в душе Платона. Он больше не жалел о том, что отдавал, и теперь смотрел вперед. Как ни смешно, но именно Летний сад и быстроногий Цезарь вернули его к жизни – дальше он собирался идти сам.

К тому времени, когда он добрался до своего дома, улицы уже шумели, прохожие бежали по делам, а по проезжей части спешили экипажи, даже у его собственного крыльца стояла ямская карета. Он поднялся к себе и отворил дверь. Ординарец выбежал ему навстречу, но выглядел тот каким-то потерянным.

– Ваше сиятельство, – пробормотал он, – тут такое дело…

– Что случилось? Известие о Борисе?

– Нет, про Бориса Сергеевича ничего не сообщали.

– Да? Так что же? – уже спокойнее осведомился Платон.

– Там в гостиной две барышни сидят, они сказали, будто вам – сестры.

– Кто?.. – изумился князь.

– Они так сказали, – замялся ординарец и тихо добавил: – дамы ведь, не выгонять же их.

– Я разберусь, – пообещал Платон и направился в гостиную.

На диване, держась за руки, замерли две юные девушки, скорее всего, им было лет по пятнадцати, не более. Сильно схожие в тонких чертах овальных лиц, они разительно различались красками: одна была рыжей, с яркими зелеными глазами, а вот вторая – синеглазой брюнеткой. Сестры? Но в их роду рождались только мальчики, у него не было даже кузин. И вдруг Платон понял, что ординарец сказал правду. Юная брюнетка казалась знакомой – она очень напоминала его мать. В холостяцкой квартире Платона действительно сидели сестры – дочери его матери от второго брака.

При его появлении девушки замерли, у обеих на лицах проступила скованность. Платон отметил, как их пальцы сжались еще сильнее, а спины выпрямились. Гостьи опасались плохого приема и старались держаться независимо. Он подошел к ним и поклонился, пытаясь выглядеть как можно радушнее.

– Меня зовут Платон Горчаков, – представился он. – Вы хотели меня видеть?

Девушки, как по команде, поднялись и, все так же держась за руки, молча стали перед ним. Платон не торопил их, давая возможность справиться с волнением. Наконец рыжеволосая чуть заметно выступила вперед, как будто закрывая собой сестру, и объявила:

– Мы приехали сюда по решению матери. Она велела нам разыскать вас.

– Я очень рад, – мягко подбодрил ее Платон. – Можно мне узнать ваше имя?

– Меня зовут Полина, а мою сестру – Вероника ди Сан-Романо.

Девушка говорила по-русски чисто, и только чуть заметный певучий акцент выдавал в ней иностранку. Ее синеглазая сестра тоже вступила в разговор:

– Нас крестили в православной церкви как Прасковью и Веру, можно называть нас и так.

– Не нужно называть нас так, – возмутилась рыжеволосая, – лучше уж, как мама звала.

Но Платона их перепалка больше не интересовала, он зацепился за сказанное Полиной слово.

– Вы сказали «звала», почему? – тихо спросил он, уже поняв, что все кончено.

– Потому что мама умерла… – со слезами в голосе объяснила Полина, а Вероника всхлипнула вслед за ней. – Теперь, по ее завещанию, вы – наш опекун.

Осознав, что ему нужно немедленно выпить, Платон налил себе полстакана анисовой. Появление в доме сестер перевернуло его жизнь с ног на голову. Щемящая боль, родившаяся в его груди из-за смерти матери, переплеталась с просыпающейся нежностью к юным родным существам. Но и ревность тоже не дремала – ведь именно сестрам, а не им с Борисом, досталась последняя любовь матери. Полина передала брату мягкий сафьяновый портфель с документами. Там лежали метрики и паспорта сестер ди Сан-Романо, завещания их родителей и письмо, адресованное ему. Платон до сих пор так и не решился открыть его. Что написала ему мать? Судя по тому, что рассказали сестры, она получила его письмо с известием о Борисе. Горчаков сделал изрядный глоток анисовой и вспомнил рассказ сестер.

Дочери-двойняшки были единственными детьми графа Теодоро и княгини Горчаковой, ставшей в Италии графиней Катариной. Новая семья матери слыла очень богатой. Банк, принадлежащий Сан-Романо на протяжении уже нескольких веков, процветал. Граф очень любил свою красавицу-жену, а дочек боготворил. Сестры искренне считали, что их маленький рай будет существовать всегда, но во дворец Сан-Романо пришла гостья, открывающая все двери. В Риме началась эпидемия холеры. Граф распорядился срочно паковать вещи, чтобы выехать на виллу в горах, отъезд удалось подготовить за несколько часов, только вот утром половина слуг уже лежала пластом, а к вечеру слег и сам хозяин. Тогда мать посадила двойняшек в экипаж и отправила их вместе с русской няней Марусей на виллу.

До лежащей высоко в горах маленькой деревушки и десятка вилл, разбросанных на склонах вокруг нее, болезнь не добралась, все здесь были здоровы. Девушки успокоились и стали ждать приезда родителей. Тем страшнее оказался полученный удар. В письме, доставленном из дома, мать сообщила, что отец их скончался, а сама она больна. В том случае, если она не выживет, графиня Катарина приказывала дочерям немедленно выехать в Россию к старшему брату. Слуга, привезший письмо, сообщил перепуганным девушкам, что их матушка так и не смогла победить болезнь и скончалась на следующий день после того, как им написала. Он передал юным графиням сундук, куда их мать сложила все драгоценности и деньги, найденные в доме. Там же лежал и портфель с документами.