Макс Коллинз - Похищенный Страница 30

– Меня зовут Брекинридж, – громко сказал полковник, пытаясь перекричать непрестанный лай собаки. – Это детектив Геллер из чикагской полиции.

– Чикаго? – спросил Гаглио. – Что вы делаете здесь?

– Это вас не касается, – вежливо ответил я, лягнув пса. – А вот вы сами что здесь делаете, мне это совершенно непонятно.

– Вы чрезвычайно неучтивый молодой человек, детектив Геллер, – сказал Кондон.

– Я всегда такой, когда гости приезжают в два часа утра.

Брекинридж сказал:

– Если вы готовы, полковник Линдберг ожидает встречи с вами.

– Я всегда готов, – с улыбкой сказал Кондон.

Мы прошли через гостиную, от нас не отставал совершенно обезумевший от лая Вэхгуш; если кто и спал в этом доме, то теперь обязательно проснулся. Брекинридж посадил Гаглио и Розенхайна на софу, и пес сразу принялся рычать на них; сложив руки на коленях, они взирали на него испуганными глазами, словно девушки без кавалеров во время кадрили.

Линдберг не сел с ними; он мерил свой кабинет шагами и выглядел изможденнее, чем обычно. Он даже не причесался, его моложавое лицо потемнело от щетины; он был в коричневых брюках и накинутой поверх майки кожаной летной куртке.

– Добрый вечер, полковник Линдберг, – сказал Кондон, с важным видом выступая вперед и протягивая руку, как если бы жаловал медаль. – Я бы узнал вас везде, сэр.

Тем самым Кондон попадал в компанию избранных, включающую все население Соединенных Штатов в возрасте от трех лет и выше.

– Позвольте мне сказать, что все патриоты-американцы благодарны вам за ваши мужество и отвагу... и мы с вами в эти тяжелые для вас минуты.

Линдберг с усилием изобразил на лице улыбку и сказал:

– Доктор Кондон, мне хотелось бы посмотреть на письма, которые вы получили.

– Конечно, сэр. С превеликим удовольствием.

Еще бы не удовольствие – передать письма о выкупе терзаемому мукой отцу.

Линдберг внимательно просмотрел письма и положил их на стол.

– Нейт, – сказал он. – Генри.

Мы подошли к столу и тоже посмотрели на них. Их содержание отражало то, что я уже слышал по телефону, однако орфография, вид и подписи были такими же, как в ранее полученных писем.

– Они аутентичны, – сказал Линдберг.

Мы не стали спорить.

Потом он искренне улыбнулся Кондону и сказал:

– Доктор, это очень любезно с вашей стороны, что вы приехали сюда. Надеюсь, мы не причинили вам слишком много беспокойства.

Кондон искоса внимательно посмотрел на меня, однако сразу улыбнулся Линдбергу.

– Никакого беспокойства, полковник. Я хочу, чтобы вы знали, что главная моя цель – это служить вам. Можете мной распоряжаться, как хотите.

Линдберг взглянул на меня, я завращал глазами.

– Расскажите о себе, доктор, – сказал Линдберг.

– Я являюсь профессором педагогики в Фордхеме и директором средней школы номер двенадцать в Бронксе.

– Вы давно преподаете?

– Пятьдесят лет, – гордо проговорил он. – И за это время я пропустил лишь девятнадцать часов. Ну и ну...

– Великолепное достижение. А где вы родились?

Он приподнял голову, словно по стойке смирно.

– В самом красивом месте мира – Бронксе! Я прожил там всю свою жизнь.

Я сел. Интересно, думал я, поделили они мои три бакса в гараже, или, может быть, Диксон приберег их для меня?

– У вас есть семья? – спросил его Линдберг.

– Жена и трое замечательных детей.

Линдберг посмотрел на меня. Я покачал головой. Он посмотрел на Брекинриджа, который пожал плечами.

– Профессор, – сказал Линдберг, – мы будем очень рады, если вы поможете нам передать похитителям выкуп, который они требуют за возвращение моего сына.

О Господи!

– Это для меня большая честь, сэр... Но я для вас посторонний человек. Я предпочел бы, чтобы вы вначале проверили мой статус.

– Мы так и сделаем, – сказал я.

– Вы останетесь у нас на ночь? – спросил Линдберг. – Уже поздно, и завтра мне хочется о многом с вами поговорить.

– Конечно. Я с радостью останусь, если можно будет сделать так, чтобы завтра к четырем часам пополудни я попал в Фордхем. У меня там лекция.

– В четыре вы будете там.

– В гостиной меня ждут два хороших друга, полковник...

– Боюсь, для них у меня не найдется места. Мне очень жаль.

– Они бы с радостью встретились с вами перед отъездом.

– Хорошо, – сказал Линдберг, и мы все прошли в гостиную, где он вежливо пожал всем руки под аккомпанемент гавканья Вэхгуша. Линдберг выразил свою благодарность, и Гаглио и Розенхайн заверили всех нас, что они никому не расскажут о событиях этой ночи. Когда они уходили, я вежливо сказал им, что они поступят очень благоразумно, если будут держать язык за зубами.

Линди, Кондон и Брекинридж негромко беседовали в гостиной, когда в комнату, словно видение, вошла женщина в розовом шелковом халате.

Энн Линдберг с лицом белым, как мел, и блестящими глазами спросила:

– Есть какие-нибудь новости?

Линдберг подошел к ней, нежно взял за руку и подвел к доктору Кондону. Он объяснил, что профессор получил записку от похитителей в ответ на письмо, опубликованное им в газете, в котором он предлагал себя в качестве посредника.

– Доктор Кондон, – сказал Линдберг, – собирается передать выкуп, и мы сможем снова увидеть Чарли.

– Спасибо, доктор, – сказала она, внимательно глядя на него влажными глазами. – Вы очень добры.

– Дорогая моя, – сказал он, робко приближаясь к ней, – вы не должны плакать. Если хоть одна слеза капнет из ваших глаз, то я немедленно перестану заниматься этим делом.

Она улыбнулась – как мне показалось, абсурдности его слов – однако он воспринял это как приглашение обнять ее за плечо.

– Дитя мое, – сказал он, – я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуть вам вашего мальчика. – Он поднял указательный палец свободной руки, словно политик, делающий важное заявление. – Вы разговариваете с человеком, который однажды выиграл премию в двадцать долларов за то, что представил в газету «Хоум Ньюз» новогодний зарок следующего содержания: «Я буду по мере своих сил и во все времена помогать всем, кто находится в беде».

– Вот как, – сказала Энн.

– Клянусь, это правда, – торжественным тоном произнес он.

Линдберг деликатно освободил Энн из объятий Кондона, и профессор весело сказал:

– Вы только посмотрите на полковника! Мне кажется, он ревнует супругу к такому старику, как я!

Энн рассмеялась нервным смехом.

– Доброй ночи, доктор, – сказала она. – Доброй ночи, Генри, Нейт.

Линдберг проводил ее к лестнице. Вернувшись, он сказал:

– Благодарю, профессор. Моя жена не смеялась с той ночи, как украли Чарли.

Кондон снова поклонился; он стоял прямо передо мной, и я с трудом удержался от того, чтобы не дать ему пинком под зад.

– Боюсь, я не смогу даже предложить вам удобной кровати, – сказал Линдберг. – Все спальни в доме заняты.

– Я понимаю.

– Не знаю, устроит ли вас раскладушка...

– Разумеется.

– Генри, – сказал Линдберг, – отведите, пожалуйста, доктора наверх в детскую. Раскладушка, на которой спал Нейт, по-прежнему стоит там.

Брекинридж кивнул и повел профессора наверх.

– Нейт, – тихо проговорил Линдберг, взяв меня за руку, – вы не против того, чтобы остаться здесь на ночь?

– Нет. Ведь уже несколько часов, как наступило утро.

– Если я соберу для вас несколько одеял, вы переночуете в детской?

– Вы хотите, чтобы я присмотрел за этим напыщенным старым дураком?

– Считайте, что так. Мне кажется, он искренен.

– К тому же он ужасная зануда.

– Таких людей немало. Вы готовы разделить с ним комнату хотя бы сегодня ночью?

– Конечно.

Когда я вошел в темную детскую, свет из коридора упал на Кондона, и я увидел, что он стоит на полу на коленях в теплых кальсонах, обхватив руками перекладины детской кроватки. Его густой голос огласил детскую.

– О великий Иегова, яви милость Свою и да освятит она имя Твое и Твоего бессмертного сына. Я клянусь, что приложу все усилия, а если будет нужно, то посвящу всю свою оставшуюся жизнь тому, чтобы помочь этим несчастным родителям.

Он заметил меня, но продолжал:

– Позволь мне увенчать жизнь свою этим великим достижением. Позволь мне успешно завершить свою миссию на земле во славу Твоего святого имени и имени Твоего божественного сына. Аминь!

Он встал. Повернулся ко мне:

– Детектив Геллер? Я вас не заметил.

– Понятно. – В руках у меня была куча одеял и подушка, которые я бросил в середине комнаты.

– Постелите себе постель, дедуля. На раскладушке буду спать я.

Он расстелил одеяла и заснул раньше меня; даже его храп показался мне напыщенным.

Когда я проснулся, он был уже одет и рылся в сундуке с игрушками у окна.

– Что, черт возьми, вы там делаете? – рявкнул я.

Это напугало старого болвана; он вздрогнул, повернулся и сказал: