Валерия Вербинина - Сапфировая королева Страница 31

– Я не верю словам, – последовал ответ. – Я верю только в конкретные дела. Пару минут назад вы угрожали выдать меня королю местной мрази, а теперь утверждаете, что я должна вам доверять? – Она пожала плечами. – Мое доверие можно заслужить, но вряд ли – таким образом.

– Я думаю, Амалия Константиновна, – после паузы проговорил игрок, – вы и сами прекрасно понимаете, что я бы никогда не смог повредить вам. Только… – Рубинштейн замялся. – Скажите, задание, которое вы выполняете, опасно?

– Нет, – отозвалась баронесса. – Хотя, если Валевский сумел привлечь на свою сторону Хилькевича, у меня могут возникнуть некоторые затруднения.

Рубинштейн почти не сомневался, что истинной целью Амалии был вовсе не Валевский, но по лицу молодой женщины он уже понял, что она ничего ему не скажет. Баронесса Корф умела хранить секреты, и в особенности секреты служебные. Поэтому игрок не стал настаивать и предложил собеседнице руку, чтобы вернуться в дом.

– Вы, кажется, забываете, что я всего лишь горничная, – ответила Амалия с улыбкой.

И уже вновь перед Рубинштейном была Дашенька, которая и смотрела иначе, чем Амалия, и говорила иначе, и даже голос у нее был другой. Причем казалось, что маску молодая женщина надела без малейшего видимого усилия. Невольно игрок подумал, что в Амалии пропала великая актриса.

Поняв, что внизу больше не будет ничего интересного, луна хотела уже скользнуть за облако, но случайно взглянула за ограду особняка – и застыла в небе.

А за оградой стоял высокий золотоволосый юноша, хорошенький, как Иван-царевич, и с бьющимся сердцем прислушивался к разговору двух собеседников в саду.

Вася Херувим знал, что Дашенька должна сопровождать свою госпожу на большой бал. Вход туда самому Васе был, само собой, закрыт, но тут его золотую голову осенила идея.

Идея эта состояла в том, что нет ничего проще, чем перемахнуть через ограду, проникнуть в сад, пробраться в дом, отыскать в нем Дашеньку и сказать ей что-нибудь приятное. К примеру, как он ее любит. Заодно можно и спросить, не согласится ли она стать его женой, потому что без нее Вася не мыслил себе жизни.

Но события повернулись не так, как рассчитывал юный вор, потому что, едва он подошел к ограде и стал примеряться, как бы перелезть через нее, в саду нарисовался противный молодой брюнет в безукоризненном костюме и завел с Дашенькой какой-то странный, ни с чем не сообразный разговор.

Из разговора стало ясно, что Дашенька – никакая не Дашенька, а сама баронесса Корф, что она презирает преступников, а стало быть, и Васю в том числе, и что она вовсе не милая, веселая и добрая девушка, а коварное, двуличное существо, которое ведет какую-то свою особую игру. Впрочем, Вася заметил также, что, несмотря на все это, противный брюнет явно был к ней неравнодушен.

Вася подождал, когда Амалия и Рубинштейн удалятся из сада, потоптался на месте, почесал в затылке и в конце концов решил рассказать обо всем дяде, который наверняка сумеет посоветовать что-нибудь стоящее. Вспомнив, что Агафон Пятируков сегодня вечером отправился в особняк Хилькевича, Вася что было духу побежал туда.

Впрочем, в особняке он не застал никого, кроме Семинариста и слуг. На настойчивые расспросы молодого человека Семинарист наконец процедил сквозь зубы, что Хилькевич удалился на важное дело, что Пятируков его сопровождает и что они захватили с собой того самого варшавского молодчика, которого Семинарист еще недавно стерег.

…В то время, как полицмейстер де Ланжере смотрел на большой фейерверк с террасы губернаторского особняка, держа под руку жену и то и дело поглядывая на свою многолетнюю любовницу, скромно стоявшую поодаль, в его доме хозяйничали незваные гости.

Они отодвинули стол в большой гостиной и сняли со стены картину, за которой обнаружился сейф. Валевский, сбросив сюртук и засучив рукава, принялся за дело. Хилькевич нервно поглядывал на часы, а старый вор с любопытством смотрел на манипуляции поляка. Прошло около десяти минут.

– По-моему, ни черта у тебя не выходит, – промолвил Пятируков.

Валевский прижал палец к губам, и в следующее мгновение Хилькевич услышал щелчок отворяемой дверцы.

– Готово, – сказал Валевский, поднимаясь на ноги и вновь застегивая манжеты рукавов.

Хилькевич отодвинул его, подошел к сейфу и стал рыться в нем. Внутри лежали пачки денег, какие-то конверты, при виде которых у короля дна заблестели глаза, и бриллиантовый гарнитур, который де Ланжере собирался подарить своей новой пассии, актрисе, на день ее ангела.

– По совести, – заметил поляк, надевая сюртук, – мне следовало бы спросить с вас процент за удачно проведенное дело.

– Ага, – согласился Пятируков и аккуратно приложил его старинным подсвечником по голове.

Валевский упал, и тогда Хилькевич вместе со старым вором подтащили поляка к тонкой колонне в углу комнаты. Пятируков достал наручники, которые предусмотрительно захватил с собой, и замкнул одно кольцо вокруг запястья Валевского, а другое – вокруг колонны.

Когда Валевский открыл глаза, он увидел, что намертво прикован наручниками к колонне, а Хилькевич, сердечно улыбаясь, закрывает пустой сейф и вешает картину на место.

– Прощай, Леон, – ухмыльнулся Пятируков. – Не обессудь, но мы обещали отдать тебя баронессе Корф целым и невредимым. А договор дороже денег, как говорится.

– Да, – вмешался Хилькевич, – на всякий случай, если ты упомянешь о нашем участии в деле, учти, что я не забыл про барышню Русалкину. Подумай сам, хочешь ли ты получить в тюрьме посылку с ее головой.

– Ага, – весело подтвердил Пятируков. – Не дрейфь, Леон. Годы в тюрьме пролетят быстро, и оглянуться не успеешь, как выйдешь на волю.

Он помахал поверженному взломщику рукой, Хилькевич учтиво поклонился на прощание, и оба мерзавца удалились, унося с собой добычу.

Оставшись один, Валевский попробовал высвободить руку, но у него ничего не получилось. Тогда Леон стал ругаться – сначала по-польски, потом по-русски, затем по-французски и под конец вспомнил даже испанскую брань, притом что в Испании никогда не бывал.

Как раз когда он припоминал разные сильные выражения, в голову ему пришла мысль, а не получится ли разогнуть хоть одно звено цепи наручников. Оглядевшись вокруг, Леон заметил на полу тот самый подсвечник с амурами, которым Пятируков ударил его по голове. Амуры смотрели жалобно, и на лицах их выразилось полное смятение, когда Валевский не без труда дотянулся до подсвечника и стал колдовать над цепью.

Он был так увлечен своим занятием, что даже не заметил, как позади него растворилась дверь. А потом…

Нет, положительно сегодня был не его день. Ибо Валевский уже второй раз за несколько минут получил удар по голове, причем на сей раз удар оказался таким внушительным, что вор полностью отключился.

Когда же он все-таки включился обратно в реальную жизнь, в лицо ему светило солнце, а затылок чудовищно ломило, как после похмелья. Валевский приподнялся на локте, соображая, где именно может находиться, но так и не сообразил.

А лежал Леон на берегу какой-то реки. Наверху, на набережной, стоял сухопарый старик с Владимиром в петлице и строго смотрел на распростертого поляка.

Валевский встряхнул головой и сделал попытку встать на ноги. Тут его начало качать, качать, раскачивать, как корабль в бурю, и он едва не упал.

– Эх, молодежь! – осуждающе молвил старик, качая головой. – Не умеете пить, так бы и не брались! Вот в наши времена, помнится, мичман Канарейкин…

Но Валевский не слышал окончания фразы про мичмана, который, судя по всему, завтракал водкой, обедал ромом, а ужинал исключительно чистым спиртом, после чего дожил до ста лет и умер совершенно счастливым. Разинув рот, Леон уставился на приличных размеров надпись за спиной старика.

Надпись гласила: «Добро пожаловать в город Херсон».

Глава 17

Следователь Половников тщательно запер дверь кабинета. Затем сел за стол, вынул из особой папки список похищенных у танцовщицы Агаты ценностей и пододвинул его к себе, после чего извлек из кармана сапфировое ожерелье, найденное вчера Дианкой, и принялся список изучать.

Изучение списка не оставило никаких сомнений: принесенное собакой украшение действительно является частью императорской парюры и значится в общем реестре под нумером 7.

«7. Ожерелье. Золото, сапфиры и бриллианты; сапфиров 46 штук, не считая мелких, огранены по большей части в форме капли; бриллиантов же 270 штук, в основном круглой огранки».

Половников вздохнул, на всякий случай пересчитал крупные сапфиры в форме капли и убедился, что их ровно сорок шесть, не больше и не меньше. Не остановившись на том, он пересчитал и бриллианты и выяснил, что их действительно двести семьдесят.

Теперь самое время было идти к начальству и предъявить найденную драгоценность, но отчего-то Половников не торопился. Он сидел, покачиваясь на стуле, весьма шатком, потому что другого на работе ему не выдали, невзирая на беспорочную службу, и размышлял.