Филлис Джеймс - Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе Страница 33

Маркленд: Сэр, я вижу, вы опять за свое. Пытаетесь меня уверить, что купили у еврея сюртук в субботу? Что-то у вас не сходится. Самый последний еврей не станет заниматься в субботу торговлей.

Подозреваемый: Я принял его за еврея. Темноволосый мужчина, он продавал поношенную одежду».

Должно быть, в Хертфордшире и Йоркшире, где Маркленд и Кэппер набирались первого опыта в качестве магистратов, было не много подобных кэхиллов, поэтому долгий допрос, зачастую не имевший никакого отношения к делу, демонстрирует полное отсутствие взаимопонимания между ними. Кэхилл явно старался подыграть трем легковерным джентльменам и тщетно пытался дать им понять, что его история о жене в Бате и последующих военных злоключениях несусветная чушь. Судьи ставили его в тупик не меньше, чем он их – наглый, не желающий покаяться негодяй.

Затем вызвали ночного сторожа Ингэлла – одного из тридцати пяти пожилых мужчин, нанятых приходом Святого Георгия. Он показал, что в ночь, когда убили Уильямсонов, с девяти вечера до семи утра подозреваемый никак не мог находиться в постели, поскольку он видел его в расположенном неподалеку пабе миссис Пичи «Новый журавль». Это было примерно в одиннадцать часов. За миссис Пичи послали и попросили постараться вспомнить вечер 19 декабря. Женщина задумалась, а затем сказала, что в пивной зал заходил мужчина неприятной наружности – потребовал пинту пива и хлеба на пенни. «А теперь, миссис Пичи, – обрадовался обнадеженный Маркленд, – пожалуйста, оглядитесь. Нет ли в этом зале человека, который в тот вечер заглядывал в ваш дом?» Женщина указала на Кэхилла. Очень похож, но она не уверена. А вот у ее дочери сомнений не было – это был в самом деле Кэхилл. Тот сделал необыкновенно удивленное лицо и принялся доказывать свое алиби – пытался убедить магистратов, что был в это время дома в Ромфорд-роу. Но время было уже позднее, и заседание суда отложили.

Когда в понедельник в полдень слушания продолжились, дознание в Шэдуэлле и вовсе превратилось в фарс. Поскольку ожидали компанию ирландцев и распространился слух о католических заговорах, в состав суда ввели священника, преподобного Тируэлла. И в этот день, что бывало нечасто, в суд явился старший магистрат Стори.

Сторож Ингэлл, который в субботу утверждал, что вечером, когда убили Уильямсонов, видел подозреваемого в одиннадцать часов в пабе миссис Пичи, теперь, увидев его, заявил, что нисколько не сомневается в том, что это был совсем другой человек. Миссис Пичи тоже обуяли сомнения. Только Сьюзен была непоколебима в своей уверенности, что задержанный – тот самый мужчина, который заходил в «Новый журавль». С той лишь разницей, что тогда на нем была шляпа.

Подозреваемому приказали надеть шляпу.

«Вопрос: Похожа она на ту шляпу, которая была на нем в тот раз?

Ответ: Да. Только тогда он ее больше надвинул на лоб».

В этот момент магистраты решили, что задержанный очень похож на Уильямса.

«Вопрос: Не было ли у него баков?

Ответ: Были. Чуть не до самого подбородка.

Вопрос: Не мог ли тот мужчина быть другим человеком?

Ответ: Не думаю.

Вопрос: Вам приходилось видеть Уильямса?

Ответ: Нет».

Сьюзен Пичи, ее мать и Ингэлла немедленно отправили в экипаже в тюрьму «Колдбат-Филдс» взглянуть на тело несчастного повесившегося. По возвращении они высказали единодушное мнение, что вечером в четверг, то есть когда произошло убийство на Нью-Грейвел-лейн, видели его (Уильямса) в пабе «Новый журавль».

Испытавший большое облегчение Кэхилл представил своих свидетелей. Первого ирландца звали Корнелиус Дрисколл, он был хозяином ночлежки на Ромфорд-роу. Упоминание Дрисколла интересно в том смысле, что оно до некоторой степени объясняет появившуюся на второй день Рождества статью в «Таймс», в которой говорится, что некий человек из Мальборо состоит в переписке с находящимся в заключении подозреваемым. Сильвестр Дрисколл все еще сидел в тюрьме «Колдбат-Филдс». А несчастные магистраты, постоянно путавшиеся в сложностях расследования (странно, почему Кэхилл заявил, что жил у Уильямсона на Рэтклифф-хайуэй), снова встали в тупик из-за совпадения фамилий. Дрисколл утверждал, что вечером, когда убили Уильямсонов, Кэхилл был дома. Но оказался настолько глуп (или изображал глупость?), что в дальнейшем от него не добились ни одного путного ответа. Тогда магистраты пригласили его жену.

«Вопрос: Кто вы такая?

Ответ: Бедная женщина, ваша честь.

Вопрос: Кто является вашим мужем?

Ответ: Корнелиус Диксон.

Вопрос: Почему он только что назвался Дрисколлом?

Ответ: О, сэр, это все равно.

Преподобный Тируэлл: Вы католичка?

Ответ: Да.

Вопрос: Перекреститесь.

Господин Стори: Это нас не касается».

Внезапно перед судом возник сержант милиции ирландского города Слайго. Он заявил, что видел фамилию Кэхилла в газетах, где его называли дезертиром. Сам он был в отпуске и изъявил желание опознать подозреваемого. Его немедленно выслушали. Но оказалось, что из какого бы полка ни дезертировал Кэхилл, если он вообще дезертир, это была не милиция Слайго. Следующим свидетелем подозреваемого выступил Джон Мартин.

«Вопрос: Вы католик?

Ответ: Я был хозяином моей жизни на службе Его Величества.

Вопрос: Какого вы вероисповедания?

Ответ: Да, сэр, я долго служил Его Величеству.

Вопрос: Вы ходите на службу или на собрания? Куда вы ходите?

Ответ: Сейчас никуда, сэр.

Вопрос: Вы папист? Когда я говорю “папист”, то не имею в виду ничего дурного.

Ответ: Я не знаю, что такое папист.

Вопрос: Чем вы занимаетесь?

Ответ: Я старый солдат, по крайней мере то, что от него осталось».

И дальше в том же роде. В зал суда, шаркая ногами, чередой входили дряхлые, пожилые мужчины и женщины, по требованию преподобного Тируэлла покорно крестились и говорили то, что должны были сказать: в то время, как убивали Уильямсонов, подозреваемый находился дома. Тем не менее было решено проявить бдительность. Магистраты поместили Кэхилла для дальнейшего дознания в исправительный дом, оговорив, что он очищен от всех подозрений в последних убийствах.

Обвинение против Кэхилла развалилось, и стала крепнуть уверенность (во всяком случае, у магистратов Шэдуэлла), что Марров и Уильямсонов Уильямс убил в одиночку. И с этой мыслью пришло понимание, что чудовищный злодей, погубивший нескольких человек, и самоубийца должен послужить примером, который потрясет страну – и в немалой степени потому, что ему удалось обмануть его величество Закон.

Глава восьмая

Могила на перекрестке

Если приговоренный преступник – не важно, приговорило ли его общество или официальный суд, – накладывает на себя руки до назначенного дня казни, то о нем почти наверняка скажут: «избежал правосудия». Казалось бы, сторонники смертной казни должны оценить подобный поступок: человек сознает справедливость наказания, понимает, что за жизнь можно расплатиться только ценою собственной жизни, безоговорочно выносит себе приговор, сам приводит его в исполнение и тем избавляет общество от хлопот и затрат на публичное представление. Но общество редко смотрит на вещи под таким углом. Фраза «избежал правосудия» имеет определенный смысл: расплатиться сполна перед законом значит понести наказание так и тогда, как и когда предписывает закон. Бросивший вызов обществу обязан понести наказание на глазах этого общества и казнь по приговору – необходимая составляющая возмездия. Возмущено все общество, а не просто отдельные его индивидуумы, и успокоить требуется общество в целом. Это вызванное недозволенной смертью чувство гнева и разочарования выразил в палате общин премьер-министр. 18 января 1812 года он назвал Уильямса «негодяем, обманувшим надежды на справедливое общественное мщение, который, наложив на себя руки, ускользнул от ожидавшего его наказания». Лейтмотив несостоявшегося мщения общества наблюдается у всех, кто в те годы писал об этом случае. Преступник действовал со зверской, невероятной жестокостью. И люди верили, что жертвы взывают к отмщению на миру. Мало у кого оставались сомнения, что убийца на том свете получил по заслугам. Но наказание Господне, хоть и неотвратимо, скрыто от человека, и рассуждения об адском пламени не удовлетворяют жажду мести. Зрелище земного наказания намного эффективнее в качестве устрашения тех, кто помышляет о преступлении.

В то время считалось, что нет лучшего средства сдерживания преступлений, чем смертная казнь. Следовательно, чем больше людей наблюдают, как исполняется приговор, тем больше пользы для общества. Уильямс, наложив на себя руки, не мог послужить назидательным примером для других и своей преждевременной смертью лишил лондонцев одного из самых волнующих развлечений. День казни оставался поистине народным праздником, и посмотреть, как приговоренного отправляют к праотцам, собиралась огромная толпа. Не многие в начале девятнадцатого века считали правомерным казнить человека без свидетелей. Приговоренный имел право умереть на людях. Как еще общество могло оградить человека от проявлений личной мести, от ножа в потемках, от убийцы, обрывающего жизнь невиновного в уединении тюремной камеры? К тому же если толпа имела право на зрелище, то и приговоренный имел право на зрителей. Даже в конце девятнадцатого века находились люди, возражавшие против казни за закрытыми дверями на том основании, что англичанин имеет неотъемлемое право публично покаяться в преступлениях или заявить о своей невиновности.