Александр Дюма - Катрин Блюм Страница 33

Только Франсуа пристально посмотрел на вошедшего бродягу, словно пытался прочесть на его лице то, что он хотел сказать, и особенно то, что он не говорил, а затем, скрипнув зубами, произнес:

— Эх, Матьё, Матьё!

— Арестован! — твердил Гийом. — Как? Почему?

— Право же, я мало что могу сказать, — отвечал Матьё, медленными, тяжелыми шагами переходя комнату, чтобы усесться у камина на свое обычное место. — Там, кажется, кто-то стрелял в Парижанина. Когда жандармы из Виллер-Котре возвращались с праздника в Корси, они заметили убегавшего Бернара, погнались за ним, схватили, связали и увели.

— Куда же его увели? — спросил Гийом.

— Ну, этого я не знаю — куда уводят людей, которые убивают… Я только сказал себе: «Я люблю господина Бернара, люблю господина Гийома, я люблю семью Ватрен, сделавшую мне столько хорошего, — она кормила меня и согревала. Значит, я обязан пойти и сказать им о несчастье, которое случилось с Бернаром. В конце концов, может, есть какой-нибудь способ спасти его…»

— Боже мой, Боже мой! — причитала Марианна. — И подумать только, что во всем этом виновата я, мое упрямство, ужасное упрямство стало причиной всего этого!

Что касается Гийома, то он был на вид более сдержанным и спокойным, но, может быть, несмотря на внешнее спокойствие, страдал сильнее, чем его плачущая жена.

— Так ты говоришь, Франсуа, что узнал звук ружья Бернара? — тихо спросил он.

— Я же вам сказал! И это совершенно точно.

— Бернар — убийца? — пробормотал Гийом. — Этого не может быть!

— Послушайте! — сказал Франсуа, как бы осененный какой-то новой мыслью.

— Что? — спросил старый лесничий.

— Я прошу у вас три четверти часа.

— Зачем?

— Чтобы точно сказать вам, Бернар ли убил господина Луи Шолле.

И, не взяв с собой ни шапки, ни ружья, Франсуа выскочил из дому и исчез на дороге, ведущей к лесу.

XVIII

ВЗГЛЯД ЧЕСТНОГО ЧЕЛОВЕКА

Гийом был сильно озабочен словами Франсуа, пытаясь понять, что тот имел в виду, поэтому не заметил, во-первых, как его супруга потеряла сознание и, во-вторых, как вернулся аббат Грегуар.

Катрин первой заметила достойного священнослужителя, чья темная одежда мешала разглядеть его в ночном мраке.

— Это вы, господин аббат! — воскликнула она, направляясь к нему, — это вы…

— Да, — ответил тот, — я подумал, что здесь нуждаются в утешении, и вернулся.

— Это моя вина, Боже, моя, моя вина, — кричала очнувшаяся мамаша Ватрен, падая со стула на колени, — это моя огромная вина!

И бедная кающаяся грешница со всей силой била себя в грудь.

— Увы, мой дорогой Гийом, ведь он же сказал, покидая вас: «Вы будете в ответе за все, что может произойти!» — именно так и случилось.

— О господин аббат, — вскричал старый лесничий, — неужели и вы, как остальные, поверили, что он виновен?

— Мы сейчас это узнаем, — ответил аббат.

— Да, мы сейчас это узнаем, — воскликнул Гийом. — Бернар горяч, вспыльчив в ярости, но он никогда не лжет.

Папаша Ватрен взял в руки свою шапку.

— Куда это вы собрались?

— Я иду в тюрьму.

— Это ни к чему! Мы встретили его на дороге с жандармами. Господин мэр распорядился привести его сюда и здесь, в вашем присутствии, провести первый допрос. Он надеется, что вы имеете огромное влияние на Бернара и он скажет всю правду.

Словно дождавшись упоминания о себе, в эту минуту появился мэр. При виде его Гийом невольно вздрогнул, почувствовав в нем врага.

— Ну, господин Ватрен, — заявил мэр со злобной усмешкой, — хотя вы и запретили мне переступать порог вашего дома, вы понимаете, что бывают такие обстоятельства…

Гийом заметил его улыбку.

— И вы радуетесь этим обстоятельствам! Не так ли, господин мэр? — спросил он.

Послышавшийся топот лошадиных копыт возле дома выручил мэра из затруднительного положения, позволив ему не отвечать.

Повернувшись к Гийому спиной, он обратился к жандармам:

— Введите обвиняемого и охраняйте дверь.

Едва эти слова были произнесены, как Бернар, с бледным, покрытым потом лицом, но внешне спокойный, появился на пороге. Руки его были связаны.

Еле оправившаяся после обморока мамаша Ватрен кинулась к нему, вся преображенная порывом материнской любви.

— Дитя мое! Дорогое дитя! — кричала она, пытаясь обнять сына, в то время как Катрин закрыла лицо руками.

Но Гийом схватил Марианну за руки.

— Погоди, жена, — сказал он, — прежде мы должны знать, с кем мы имеем дело: с нашим сыном или с убийцей…

И пока жандармы препровождали Бернара в глубину комнаты, Гийом обратился к мэру:

— Я прошу у вас, господин мэр, разрешения сказать Бернару пару слов и поглядеть ему прямо в лицо. После этого я вам точно смогу сказать, виновен он или нет.

Трудно было отказать в такой просьбе, и мэр пробормотал в ответ какие-то невнятные слова, которые можно было принять за позволение.

После этого Гийом завладел, как говорят в театре, вниманием зрителей: он простер руку к центру полукруга, который образовывали Бернар и двое жандармов, и голосом, не лишенным некоторой торжественности, провозгласил:

— Призываю всех в свидетели. Пусть все слышат, о чем я спрошу его и что он мне ответит. В присутствии этой женщины, твоей матери, и другой женщины, твоей невесты; в присутствии этого достойного священнослужителя, приобщившего тебя к христианской вере, и меня, твоего отца, воспитавшего тебя в любви к истине и ненависти ко лжи, — я спрашиваю тебя, Бернар, так же как когда-нибудь тебя спросит Господь: «Виновен ты или нет?»

И он устремил на юношу пронзительный взгляд, проникавший, казалось, в глубину сердца молодого человека.

— Отец… — мягко ответил Бернар спокойным тоном.

Но Гийом прервал его:

— Не торопись, не спеши отвечать, чтобы сердце твое не оборвалось. Смотри мне прямо в глаза, и вы все смотрите на него и слушайте внимательно. Итак, Бернар, отвечай!

— Я не виновен, отец, — сказал Бернар так спокойно, словно решение его судьбы оставляло его совершенно безразличным.

Радостный крик вырвался у всех, исключая Матьё, мэра и жандармов.

Гийом положил руку на плечо Бернара.

— На колени, сын мой, — сказал он.

Бернар повиновался.

С восторженным выражением лица Гийом произнес:

— Благословляю тебя, сын мой! Ты невиновен. Это то, что мне надо было узнать. Доказательство твоей невиновности появится, когда будет угодно Господу Богу, — отныне это дело между ним и людьми… Поцелуй меня, и пусть восторжествует справедливость.

Бернар бросился в объятия своего отца.

— Ну а теперь, — сказал Гийом, чуть отступив, — подойти и ты, мать.

— Дитя мое! Дорогой мой сынок! — вскричала мамаша Ватрен. — Позволь и мне обнять тебя.

И она обвила руками шею сына.

— Добрая моя, замечательная матушка! — воскликнул Бернар.

Катрин ждала, когда ей можно будет подойти к арестованному, но едва она сделала первый шаг, тот жестом остановил ее.

— Позже, — сказал он, — позже… У меня к вам, Катрин, тоже есть вопрос, на который вы должны ответить во имя спасения вашей души.

Катрин отступила, кротко улыбаясь: она была теперь убеждена в невиновности Бернара так же, как и в своей.

То, о чем подумала Катрин, мамаша Ватрен произнесла вслух:

— Я клянусь, что он не виновен.

— Ну да! — насмешливо произнес мэр, — неужели вы думаете, что если он виноват, то он вам вот так прямо и выложит: «Да, я убил господина Шолле»! Не такой он идиот, черт побери!

Бернар посмотрел на мэра ясным, чистым взором, в котором сквозила, впрочем, некоторая суровость, и сказал со всей искренностью:

— Я все расскажу, но не ради вас, господин мэр, а ради тех, кто любит меня; я скажу все, и Богу ведомо, солгал ли я или говорю правду. Да, первым моим побуждением было убить господина Шолле, когда появилась Катрин, а он поднялся и пошел ей навстречу. Да, я уже совсем было изготовился и собрался нажать на курок… но тут Господь Бог пришел мне на помощь, дал мне силы преодолеть искушение — я отбросил ружье подальше и убежал. Меня схватили бегущим. Но я бежал не потому, что совершил преступление, а потому, что хотел удержаться от него.

Мэр подал знак, и один из жандармов принес ружье.

— Вы узнаете это ружье? — спросил мэр.

— Да, это мое, — просто ответил Бернар.

— Как видите, из его правого ствола стреляли.

— Да, это так.

— А нашли его под дубом, рядом с ложбиной у Принцева источника.

— Я его действительно где-то там и бросил… — подтвердил Бернар.

В эту минуту Матьё с усилием поднялся, поднес руку к шляпе и заговорил каким-то униженным тоном:

— Извините, господин мэр, мне кажется, если поискать пыжи от ружья… если найти пыжи, это поможет засвидетельствовать невиновность господина Бернара. Он ведь делает их обычно не из бумаги, а вырубает пробойником из войлока.