Гремучий студень - Стасс Бабицкий Страница 34

Она стянула платок и по плечам рассыпались водопады волос, чёрных и густых, пахнущих луговыми травами. Жест этот Бессарабец любил, Клавдия это знала, и делала так нарочно, чтоб подразнить юношу. Ей нравился этот широкоплечий блондин, особенно когда смущенно заливался краской до корней волос и даже сама шевелюра, казалось, краснела. Он нравился ей и в рваной шинели, и в щегольском сюртуке — как сейчас, — но сердце Клавдии было отдано другому.

— Цели. Идеалы. Иногда мне кажется, что все это морок и когда мы очнемся от дурманящего сна, увидим что натворили в беспамятстве… Ужаснемся ведь, Гришенька!

— Тогда лучше не просыпаться, — пожал плечами Бессарабец.

За границей он встретился с Бойчуком. Тот с воодушевлением говорил о борьбе за свободу, но Гришка больше не верил никому. Отказался войти в ячейку. Год спустя Фрол привез в Швейцарию письмо от Клавдии. Он отыскал девушку в Киеве, уговорил переехать в Москву и посвятить жизнь истреблению жандармов, которых та люто ненавидела. Клавдия ни о чем конкретном не просила, не писала, что ждет новых встреч. Но с тех пор чудо-мастер стал тайком приезжать в Россию и выполнять заказы бомбистов.

— Прошу к столу, mademoiselle! — он положил на салфетку серебряную ложечку Фаберже и придвинул к девушке блюдо с пирожными. — Тебе какие больше нравятся? Неапольские? Или фисташковые эклеры?

Она зажмурилась и помотала головой.

— Или корзиночки из Венского цеха?

Клавдия злилась, поскольку не могла выбрать. Не понимала ни слова. Корзиночки… Фисташки… Она дочь простого рабочего, из большой семьи, в которой и каши с картошкой на всех не хватало. В детстве ей с сестрами перепадал лишь засахаренный мед, а сейчас и вовсе не было желания пробовать эту буржуазную дрянь.

Но попробовала. Укусила эклер. Крем брызнул на руки, в чашку и на белоснежную скатерть, но Клавдия этого не заметила. Она утонула в облаке сказочных вкусов.

— М-м-м-м, чудесно!

— Возьми еще вот это. От самого Адольфа Сиу[20]. Он тут, в соседнем доме, кондитерскую держит, так мне приносят каждое утро. Свеженькое…

Ей хотелось забыть обо всем и просидеть тут до самого вечера, млея и наслаждаясь, попивая чай и болтая обо всяких заграницах. Она-то, положим, нигде не была, но Бессарабец уж поездил по свету. У него много историй… А если к чаю добавить этих нежных сливок…

Клавдия строго одернула себя.

Нельзя забывать, что ее цель — не уют и сладости для себя лично, а счастье для всех. Настоящее счастье, без сахарной пудры и рюшей на занавесках.

— А я в Швейцарии работаю на железной дороге, — Гришка крошил пирожное на мелкие кусочки, но почему-то его не ел. — Подрядился помочь строителям пробить туннель в Альпах, чтобы поезда пустить напрямую, под горой. Так быстрее получится и безопаснее — не страшны лавины, камнепады. Моя взрывчатка очень пригождается! Уже на три версты углубились.

— Ого! На целых три версты? — удивилась Клавдия.

— Целых! Скажешь тоже. Там работы непочатый край, еще верст пятнадцать пробить надо. Платят за это прилично, больше, чем Бойчук за свои заказы, — он увидел, как напряглась тонкая шея Клавдии, и поспешил перевести тему. — На горных работах я испробовал новые взрывчатые смеси и привез из Швейцарии самые точные часы. Те три бомбы, что я раньше приготовил — это тыквенные семечки, по сравнению с моим новым шедевром. Вот!

Он вскочил в диком возбуждении, подбежал к комоду, распахнул дверцы с инкрустацией и достал серебряное ведерко для шампанского. Метнулся обратно, поставил на середину стола, безжалостно сминая пирожные.

— Вот! Смотри.

Внутри ведерка стоял большой жестяной куб с гремучим студнем, обложенный ватой. Крышка от бомбы лежала в кармане сюртука, мастер тут же достал ее, демонстрируя врезанный часовой механизм.

— Бомба с часами и магнитом! Представляешь? У нее дно магнитное! Прицепить на задок саней. Поставить стрелки, ну, например, на 15 минут, — он постучал ногтем по циферблату. — Точно в заданное время рванет так, что санки вперед лошадей полетят. А все, кто внутри, погибнут. Только я не успел ее закончить…

Гришка покраснел. По свежим порезам на гладко выбритых щеках и полоске мыльной пены на виске было понятно, с чем связано опоздание. Он хотел встретить Клавдию во всей красе. Хоть и понимал, что она никогда не станет его любовницей, невестой, женой…

— Я приготовил шляпную коробку, — продолжал Бессарабец, тщетно пытаясь скрыть смущение. — Такую по улице нести удобно. И даже если встретишь городового, тот ни за что не догадается, что внутри бомба. Решит, что ты от модистки идёшь, несёшь обновку своей хозяйке.

— А я похожа на служанку? — губы ее дрогнули — то ли от обиды, то ли пытаясь сдержать улыбку.

— Для меня ты прекраснее любой княгини, — сказал и в который раз покраснел, и тут же вернулся к деловому тону, хватаясь за интонацию, как утопающий за верёвку. — Ты неси осторожно, но ничего не бойся: я поставлю предохранитель из проволоки. Пока часы не заведут, взрыва не случится…

Он снял сюртук и повесил на спинку стула.

— В момент все закончу! Пять минут. Ты пока пей чай.

Клавдия не видела гришкиных рук, но и без того понимала, что он опускает в вязкий динамитный желатин стеклянную трубку, запаянную с двух концов. Это капсюль. Внутри белый порошок — гремучая ртуть. Сверху намотает проволоку, чтобы капсюль не болтался из стороны в сторону, загнет края проволоки наружу и плотно закроет крышку.

— Понесешь коробку — не прислоняй ее к железной ограде, — продолжал давать инструкции Бессарабец, — и на топор случайно не поставь. Примагнитится, потом не оторвешь. А если пойдешь по улице со шляпной коробкой, к которой прилип топор, это будет выглядеть подозрительно.

Он дурашливо высунул язык.

Клавдия засмеялась, звонко и весело, представив нелепую картину, и потому не услышала, как в глубине жестяной коробки раздался сухой треск. Но сразу поняла случилось что-то страшное. Румяные щеки Гришки побледнели, словно у мертвеца, пролежавшего ночь в выстуженной комнате. Она встала со стула и шагнула