Эллис Питерс - Исповедь монаха Страница 35

— Я должен поговорить с ней, — сказал Хэлвин. — Я не могу уйти, пока не поговорю с ней.

— Конечно, — поговоришь, — успокоил его Кадфаэль.

Иначе и быть не могло, все должно наконец разъясниться. Судьба свела их лицом к лицу, и они узнали друг друга, этого у них никто не отнимет: накрепко прибитая крышка гроба вдруг открылась, и все тайны выползли наружу, и теперь никому не удастся потихоньку затолкать их обратно и снова придавить крышкой.

— Мы не сможем тронуться в путь сегодня, — сказал Хэлвин.

— И не надо. Наберись терпения, побудь тут, — ответил ему Кадфаэль. — Я попробую получить аудиенцию у матери аббатисы.

Аббатиса Фарвеллская, призванная епископом де Клинтоном из Ковентри возглавить его новую обитель, была пухленькая, кругленькая, про таких говорят «пампушечка», с полным румяным лицом и проницательным взглядом черных глаз: в нем читалось умение мгновенно взвешивать и оценивать все, что попадает в поле зрения, и чувствовалась убежденность в справедливости этой оценки. Она сидела, непреклонно выпрямив спину, на скамье без подушек в своей небольшой, скромно обставленной комнате, и при появлении Кадфаэля закрыла лежавшую перед ней книгу.

— Добро пожаловать, брат, мы к вашим услугам. Сестра Урсула уже доложила мне, что вы монахи бенедиктинской Шрусберийской обители святых Петра и Павла. Я намеревалась пригласить тебя и твоего спутника отобедать со мной сегодня и, раз уж ты здесь, делаю это от всей души сейчас. Однако я слышала, ты опередил меня и сам просил дозволения встретиться со мной. Полагаю, не без причины. Присаживайся, брат, и поведай мне о своем деле.

Кадфаэль сел на скамью, прикидывая мысленно, насколько откровенным он может быть с ней. Она несомненно обладала даром угадывать, что было недоговорено, но, с другой стороны, кажется умела хранить тайну и не стала бы посвящать других в то, о чем догадалась сама.

— Я пришел, чтобы просить тебя, преподобная мать аббатиса, разрешить свидание моему спутнику, брату Хэлвину, и сестре Бенедикте.

Он видел, как подскочили вверх ее брови, но маленькие умные глаза смотрели по-прежнему невозмутимо.

— В молодые годы, — объяснил Кадфаэль, — они были близко знакомы. Он состоял на службе у ее матери, они жили в одном доме, под одной крышей, юноша и девушка, ровесники — ну и, конечно, влюбились друг в друга. Но ее мать наотрез отвергла просьбу Хэлвина отдать девушку ему в жены и сделала все, чтобы разлучить их. Хэлвина отстранили от службы и запретили видеться с девушкой, а саму ее выдали замуж за того, кому ее семья больше благоволила. Ее дальнейшая жизнь тебе, конечно, известна. Хэлвин же поступил в нашу обитель, движимый, не исключаю, ложными побуждениями: отчаяние — плохой поводырь для того, кто становится на стезю духовной жизни; но не тебе мне об этом рассказывать, таков путь многих, кто после снискал уважение и почет своим преданным служением господу и стал достойнейшим сыном или дочерью своей обители. Таков путь брата Хэлвина. Таков, ничуть не сомневаюсь, и путь Бертрады де Клари.

Он заметил, как при звуке этого имени в ее глазах вспыхнули искорки. О своих подопечных она знала все или почти все, но если ей и было известно об этой женщине больше, чем он рассказал, она не выдала себя ни словом, ни жестом и спокойно выслушала его до конца.

— Боюсь, — заметила она, — что история, которую ты мне поведал, может в скором времени повториться уже в другом поколении. Обстоятельства, правда, несколько иные, но развязка может быть той же. Так что лучше заранее подготовиться и подумать, как нам поступить.

— Да, это я тоже понимаю, — закивал Кадфаэль. — И ведь тебе уже пришлось принять какое-то решение, не так ли? С той ночи, когда девушка, не помня себя, постучалась в вашу обитель, прошло достаточно времени. В Вайверсе такой переполох поднялся — там, поди, второй день никто покоя не знает, с ног сбились, ищут ее по всей округе…

— Не думаю, не думаю, — мягко остановила его аббатиса. — Еще вчера я послала известие ее брату, что она у нас, в полной безопасности, и просит его лишь о том, чтобы он позволил ей немного побыть в мире и покое, на досуге обо всем подумать, помолиться. Полагаю, он уважит ее просьбу, принимая во внимание все обстоятельства.

— Обстоятельства, о которых она рассказала настолько полно, насколько знала сама.

— Верно.

— В таком случае тебе известно о смерти служанки и о намечавшейся свадьбе Элисенды. И почему ее не чаяли поскорей выдать замуж ты, наверное, тоже знаешь?

— Знаю, что она состоит в близком родстве с молодым человеком, которого она намного охотнее назвала бы своим супругом, чем братом. Да, она мне все рассказала. Думаю, больше даже, чем своему духовнику. Об Элисенде можно не беспокоиться — пока она здесь, ей не грозят никакие невзгоды и у нее есть тут родной человек, который всегда утешит и поддержит, — ее мать.

— Что правда, то правда! — подхватил Кадфаэль. — Лучшего места ей вовек не сыскать. Но вернемся к тем двоим — для начала надо бы с ними разобраться: видишь ли, много лет тому назад Хэлвина заверили, что Бертрада умерла и долгие годы он пребывал в этом убеждении, мало того, винил себя в ее кончине. И вот нынче утром, по милости божьей, он увидел ее перед собой, живую и невредимую. Они не перемолвились ни словом, только назвали друг друга по имени. А мне думается, что поговорить им не мешало бы, если на то будет твое благословение. Пути их давно разошлись, но каждому было бы легче идти своей дорогой, если бы душа обрела покой. Ну, и наконец, разве каждый из них не вправе убедиться, что другой пребывает в добром здравии и живет в согласии со своим сердцем и совестью?

— И ты полагаешь, — с нажимом спросила его аббатиса, — что после этого они и дальше будут жить в согласии с сердцем и совестью? Все будет, как раньше, до встречи?

— Лучше, намного лучше! — уверенно заявил он. — Я, со своей стороны, могу ручаться за него и думаю, то же ты скажешь о ней. Если сейчас они так и расстанутся, не объяснившись, это для них будет хуже пытки, и только смерть избавит их от мук неведения.

— Пожалуй, я не готова взять такой грех на душу и держать за него ответ перед господом, — проронила она с почти незаметной улыбкой, — пусть будет так. Они получат свидание и объяснятся. Вреда от этого никакого, а польза может быть немалая. Вы намерены задержаться у нас еще на несколько дней?

— Сегодня пробудем точно, а дальше не знаю, — сказал Кадфаэль. — У меня ведь есть к тебе еще одна нижайшая просьба. Брат Хэлвин останется у вас и будет послушен твоей воле. Но прежде, чем мы двинемся к дому, мне надо бы уладить еще одно дельце. Не позволишь ли мне одолжить на время лошадку? Тут недалеко.

Она довольно долго молча разглядывала его, но, очевидно, то, что она увидела, более или менее ее удовлетворило, поскольку, прервав затянувшуюся паузу, она наконец осторожно сказала:

— При одном условии.

— Слушаю.

— Когда придет время и можно будет сделать это, никому не причинив вреда, ты расскажешь мне то, что покуда рассказать не можешь.

Кадфаэль вывел монастырскую лошадь и неторопливо сел в седло. Епископ позаботился о том, чтобы устроить в обители приличную конюшню, где могли бы обиходить его собственный экипаж, когда ему случится нанести визит, и распорядился всегда держать наготове двух крепких, выносливых верховых, чтобы их можно было дать на смену епископским посланцам, буде им придется скакать мимо его владения — епископу нравилась роль радушного и предусмотрительного хозяина. Воспользовавшись привилегией гостя, Кадфаэль, не будь дурак, выбрал лошадку показистее, да и помоложе — резвую, коренастенькую гнедую. Путь он наметил себе не то чтоб уж очень дальний, однако почему не получить от езды удовольствие и вознаградить себя за малоприятное дело, ради которого он и собрался в дорогу?

Когда он выехал из монастырских ворот, солнце стояло уже высоко — бледное солнце, с каждым часом теплого весеннего дня становившееся горячее и ярче. Тот роковой снегопад в Вайверсе был, как видно, прощальным отголоском зимы — и закономерным финалом паломничества Хэлвина.

Прозрачная зеленоватая кисея набухших почек, окружавшая деревья и кусты, сменилась одеянием из нежных, клейких, молодых листочков. От блестящей мокрой травы, пригретой весенним солнышком, поднимался слабый душистый аромат. Кругом было такое благолепие!.. Он потихоньку ехал своей дорогой, оставляя позади свидетельство величайшей милости всевышнего — счастливое избавление, возрождение угасших надежд. Впереди его ожидала встреча с одинокой душой: удастся ли спасти ее или ей суждено погибнуть навек?

Он достиг развилки, но не свернул к Вайверсу. Там у него неотложных дел не было, хотя той дорогой он тоже в конце концов добрался бы до цели. По пути он один раз остановился и поглядел назад, но приметная ограда аббатства, да и крыша деревенского дома, что стоял неподалеку, уже скрылись за мягкими перекатами холмов. Хэлвин, должно быть, томится в растерянности, блуждает в лабиринте догадок и грез, мучается вопросами, на которые не находит ответа, разрывается между желанием поверить и горькими сомнениями, боится дать волю радости и старается подавить боль воспоминаний — и так будет продолжаться, пока аббатиса не пошлет за ним и тогда состоится наконец долгожданное свидание, и все разъяснится и станет на свои места.