Макс Коллинз - Смерть в послевоенном мире (Сборник) Страница 35

— Прекратите... пожалуйста, прекратите...

— Вашему рафинированному мужу нравилось жить вблизи университетского общежития. Вы знали о его связях. И они действительно были. Но не с женщинами.

Она встала с места, скомкав в руке мой носовой платок.

— Я не намерена выслушивать все это!

— Но придется, если вы желаете остаться свободной женщиной. Неписаный закон, похоже, не применим к женщинам в той же степени, как и к мужчинам. Но если вы расскажете всю правду о вашем муже — о том, с кем он встречался за вашей спиной, — гарантирую, ни один суд присяжных не осудит вас.

Губы ее дрожали.

Я поднялся:

— Вам предстоит самой принять решение, Мильдред.

— Вы расскажете об этом Баскусу?

— Нет. Мой клиент — вы. И я уважаю ваши пожелания.

— Я хочу, чтобы вы ушли. Просто ушли, мистер Геллер.

Я ушел.

Я ничего не сказал Баскусу, кроме того, что посоветовал ему представить свидетельство психиатра. Он этого не сделал. Его подопечная никогда не согласилась бы на проведение психиатрической экспертизы.

Газеты продолжали уделять большое внимание делу Мраморной Мильдред. Ей довелось познакомиться с репортерами, завести друзей среди писательниц сентиментальных романов, она запретила репортерам фотографировать ее в профиль, обещая разбить их фотоаппараты, обменивалась приветствиями и шуточками с сидевшими в зале. Она смеялась и много болтала; быть центром судебного процесса по обвинению в убийстве доставляло ей удовольствие.

Разумеется, когда процесс пошел своим чередом, веселости поубавилось, временами она падала духом; давая показания, она довольно ясно поведала о случившемся, но ни словом не обмолвилась об извращенных наклонностях супруга. Обвинение, как я и предрекал, поставило под сомнение ее заявление, что она купила револьвер для того, чтобы покончить с собой. Прокурор превозносил «материнство и супружество», однако выразил «в высшей степени презрительное отношение к Мильдред Болтон». Ее называли «грязной», «мерзостной», «злобной» и другими эпитетами. Суд приговорил ее к казни на электрическом стуле.

Мильдред отказалась от апелляции и повторного процесса.

— Я вполне удовлетворена настоящим положением вещей, — заявила она пораженному судье.

Но страна домохозяек подняла шум против казни женщины на электрическом стуле; за полчаса до приведения приговора в исполнение, когда вокруг уха Мильдред уже обрили волосы и облачили ее в специальные, предназначенные только для казни женщин шорты, губернатор Хорнер отменил экзекуцию.

Мильдред, которой посчастливилось избежать казни на электрическом стуле, отнюдь не обрадовалась, узнав о новом приговоре, назначившем ей 199 лет тюремного заключения. Тем не менее, она оставалась образцовой заключенной вплоть до двадцать девятого августа сорок третьего года, когда в камере нашли ее тело с перерезанными венами. Каким-то образом Мильдред умудрилась украсть ножницы. Сидя в темноте и дожидаясь своего конца, она умирала несколько часов.

Она оставила записку, прикрепив ее к стене:

— "Тому, кого это может касаться. О моей смерти никому не сообщайте, не пытайтесь связаться с родными или друзьями. Я хочу умереть так, как и прожила, в полном одиночестве".

Она написала подлинную правду. Меня интересовало, неужели я был единственным, кто знал, что это была настоящая правда.

Слезинка клубничного цвета

Во время утреннего обхода участка на свалке бытовых отбросов, что на Девятой Восточной улице Кливленда, 17 августа 1938 года полицейским было обнаружено тело женщины.

Я оказался на месте происшествия прежде, чем там все успели перевернуть, и вовсе не потому, что когда-то работал сыщиком в другом штате. Просто так уж получилось. Я сидел в кабинете директора Кливлендского департамента общественной безопасности и пил кофе, когда зазвонил телефон. Директор курировал полицейский и пожарный департаменты. Вы, конечно, можете спросить, с какой, дескать, стати нужно тревожить столь высокого чиновника по поводу заурядного убийства.

И были бы не правы.

Потому что речь шла о далеко не заурядном, а зверском убийстве — тринадцатом убийстве, если быть до конца точным. И вовсе не потому, что тринадцатой жертве не повезло больше, чем двенадцати предыдущим. Насколько мне известно, преступник, так называемый сумасшедший. Мясник из Кингсбери Рана, время от времени демонстрировал свое чудовищное искусство в Кливленде с осени тридцать пятого года.

Вернее, убитая женщина была не местной до того момента, пока не превратилась в множество кусков расчлененной плоти, разбросанной по каменистой площадке свалки, заваленной отбросами. Обнаженный торс обрублен, и кровь, растекшаяся и разбрызганная вокруг, превратилась в темную, почти черную массу, хотя лучи солнца выхватывали кое-где алые блики, которые резко бросались в глаза. Голова жертвы исчезла. Возможно, отыщется позже, хотя до сих пор не удалось обнаружить ни одной — все двенадцать жертв были также найдены обезглавленными. Вероятно, у кого-нибудь в Кливленде на чердаке хранилась коллекция, и запах, исходивший от нее в такую погоду, был, я думаю, не из приятных.

Мало интересного в зрелище, от которого даже медэксперта выворачивает наружу, а с полдюжины полицейских и фотограф, согнувшись, обыскивают участки с зеленой травой около ручья. Лишь моему другу, директору департамента общественной безопасности, казалось, не угрожала опасность расстаться со своим завтраком. Розовощекий, шести футов ростом, в костюме, рубашке с галстуком и плаще, несмотря на жару, с зачесанными назад и напомаженными волосами, он все еще — спустя много лет после нашего знакомства — выглядел по-юношески молодцевато. Было ему лет тридцать пять, всего на несколько лет старше меня.

Мы познакомились с ним в Чикаго, лет семь или восемь назад, когда я был еще не президентом детективного агентства А-1, а всего лишь простым полицейским. Он же работал одним из агентов по соблюдению закона о запрете распространения спиртных напитков, причем не рядовым, а выдающимся агентом. Меня он считал одним из честных чикагских полицейских. Как вам хорошо известно, вряд ли можно сказать, что честность изобилует в Чикаго.

Элиот Несс произнес:

— Несмотря на рубленые раны, в характере их нанесения проглядывается определенное мастерство.

— Да, верно, — вставил я. — Дело рук солиста основного состава балетной труппы.

— Нет, серьезно, — произнес он, склоняясь над обезглавленным трупом и указывая пальцем. Казалось, он показывает на слетевшихся мух, но нет.

— В том, как совершено расчленение, угадывается несомненная точность, может быть даже хирургическая подготовка.

— Возможно, — сказал я. — Но, по-моему, доктор лишился своего пациента.

Он выпрямился, взглянул на меня и чуть заметно улыбнулся; он отлично понимал мое состояние: видел, что мои остроты — не что иное, как уловка, при помощи которой я пытался удержать свои завтрак в желудке.

— Тебе следовало бы приезжать в Кливленд почаще, — заметил он.

— Да, умеешь ты устроить приятелю приятное времяпрепровождение, надо отдать тебе должное, Элиот.

Он прошел несколько шагов вперед и склонился над отрубленной по локоть рукой, которая как будто пыталась дотянуться до пустой коробки из-под мыла, пальцы, казалось, вот-вот дотронутся до обертки «Золотой пыльцы близнецов». Чтобы получше разглядеть руку, он опустился на корточки.

Я приехал сюда отнюдь не на отдых. Кливленд меня никогда не прельщал как место отдыха. Я приехал сюда по делу: искал пропавшую дочь одного клиента из Иванстона, владельца дюжины небольших закусочных, разбросанных вокруг Чикаго. Он был из тех парней, которые сами встали на ноги. Начав пятнадцать лет назад с мойщика посуды в засаленной кухне, теперь он имел кирпичный дом в Иванстоне и кучу денег по нынешним временам. Его жена умерла четыре или пять лет назад от туберкулеза легких, а дочь, которую он считал хорошей девочкой, хотя, по мнению других, она была вздорной девицей, — несколько месяцев назад ушла из дома с танцором по имени Тони из Вест-Сайда, который подрабатывал в дансинге платным партнером.

Тони я отыскал в «Толедо». Там он выступал с темноволосой девушкой по имени Фифи; отпустил усы ниточкой и исполнял ритуальные танцы апачей. Теперь он именовал себя Антуаном. Тони-Антуан сообщил, что Джинджер (так прозвали дочь владельца сети закусочных из Иванстона) ушла от него к парню по имени Рэй, который владел (прошу обратить внимание) ресторанчиком в Кливленде.

В Кливленд я приехал вчера и поговорил с Рэем, не намекая, что ищу ее; просто поинтересовался, где симпатичная официантка, которую зовут, кажется, Джинджер. Рэй, худощавый, лысеющий тип лет тридцати, с металлическими передними зубами, хитро ухмыльнулся, давая понять, что Джинджер не только официантка, но и сама неплохое блюдо. Дальше он выложил, что сегодня у нее выходной, и она с подругами отправилась в кино, и что завтра часам к пяти будет на месте.