Антон Чиж - Формула преступления Страница 37

— Как же иначе!

— В чем… В чем картины приносили?

— В чехлах… Позвольте! — Устроителю надоело, что какой-то юнец играет им, как мячиком. Всему надо меру знать. Пусть был сбит с толку, но теперь поставит нахала на место. — Что вам здесь надо? Кто вы такой? И что за допрос?

Быстро и кратко Павел Наумович получил ответы на всё сразу. Всякий смекнет: накануне открытия выставки сыскная полиция — не лучший гость. А потому Музыкантский сразу стал крайне любезен и целиком предоставил себя для любых услуг. В хорошем смысле.

— Постарайтесь вспомнить: не было у кого-то еще одной картины в чехле?

Мальчишка буравил взглядом столь дерзко и вид имел столь решительный, что Музыкантский не на шутку забеспокоился.

— Нет, нет, исключено, — заверил он и постарался вложить всю честность, что еще осталась в его коммерческой душонке.

— Можем предположить, что не заметили второй картины… Не спорьте, можем… Очень хорошо… В Обществе художников должен быть запас картин для всяких выставок и тому подобное. Где этот склад?

Павел Наумович давно не слышал, чтобы о живописи говорили, словно о мешках картошки, совсем загрустил и признался: «склад» есть, но к нему отношения не имеет. Да и находится в подвале под замком. Ключ — у председателя Общества. Просто так не войти. Да и кто бы рискнул: сунешься без разрешения, поймают смотрители — чего доброго, выгонят с позором навсегда. Ответ, кажется, устроил господина из полиции, но удавку он не отпустил:

— Значит, молодых художников в строгости держите…

— По-другому с творческими личностями нельзя, — Музыкантский сдобрил ответ улыбочкой, но усилия пропали зря. Гость не реагировал.

— В таком случае чем объяснить ваше особое внимание к персоне Макара Гайдова?

— Отчего же особое, как со всеми, наравне…

— Кому еще из молодых талантов простилось бы опоздание на развес? И не только простилось, но сам господин Музыкантский счел своим долгом навестить Гайдова на дому. Чем объяснить такое участие?

Павел Наумович все-таки сдержался, чтобы не показать окончательной растерянности:

— Откуда вы…

— Наша империя — исключительно полицейское государство. Обо всех все известно. Для чего вы навещали Макара?

— Но ведь… Его картина… Некоторым образом гвоздь вернисажа…

— Гвоздь? Что же на ней изображено?

— Как бы вам сказать… — Музыкантский подыскивал слова очень тщательно. — Есть обстоятельства… Некоторые… Которые… В общем…

— Не трудитесь, я помогу, — обрадовал Родион. — Беспокоились не потому, что без этой картины выставка пропадет. Причина в другом: за Макара было замолвлено, а вернее, занесено очень веское «словечко». Подозреваю, что сама выставка задумана под него.

— Вы ошибаетесь, — голос устроителя совсем упал. Уже не пытался защищаться, так, вяло отмахнулся.

Ванзаров гнул свое:

— Все логично. Полотну, которого никто не видел, предоставляют лучшее место: на той стене одни мелкие картинки висят, неизбежно будет выделяться. И свет на него лучше всех падает. И ради чего вы — знаменитый антрепренер, или как у вас называется, — отправились на Гороховую к безвестному мальчишке? Чувствуется влиятельная рука…

— Если намекаете…

— Нет, не намекаю. Утверждаю: Михаил Иванович слишком любит своего племянника.

Силы окончательно оставили Павла Наумовича:

— Господин Гайдов — фигура известная в художественных кругах. У него отличая коллекция. Тонкий ценитель и верный глаз. Если покупает чью-то картину, значит, цена пойдет вверх. Умеет угадывать таланты. Сам в юности начинал писать, но вовремя понял, что его призвание в ином… Столько сил в племянника вложил. Ни для кого не секрет, что Макару уготована блестящая карьера. Вот мальчик и стал дурить рано. Строит из себя гения-затворника. Форменное безобразие: уже вечер, а его картины нет. Где его холера носит?

— Разве не знаете…

— Что я должен еще знать?

— Макар убит, — сказал Родион.

Музыкантский изумленно охнул и спросил глупейшим образом:

— Как?!

— Если вам интересен способ убийства…

— Простите… Я не то хотел сказать… Боже мой, какой удар…

— Именно ударом в висок. Могу я узнать, что вы делали в его квартире?

— Но я не входил!

— Знали про ключ и не вошли? Довольно необычно.

— Какой ключ?! Постучал, никто не отозвался, пробовал дверь — заперта. Что еще делать? Я отправился к Гайдову. Кухарка сказала, что хозяин в полдень вернулся с гулянки, спит мертвым сном, будить бесполезно. С тем уехал. Ждал, что сегодня Макар появится. Вместо него Михаил Иванович приезжает — и сразу с претензиями: это что такое, где картина и тому подобное. А я тут при чем?

— Еще как «при чем».

— Как вас понимать, молодой человек?

— Простой вопрос: кому выгодна смерть Макара Николаевича?

Павла Наумовича поразила немота.

— Только вам, — ответил за него Ванзаров.

— Это шутка?

— Только логика. Смерть молодого талантливого художника, от которого осталась одна картина, — большой коммерческий проект. Живой он нужен только дяде. А мертвый становится легендой. Цена взлетит до небес. На одних студенческих эскизах можно состояние сколотить.

Музыкантский хотел возразить яростно, но что-то остановило, он задумался.

— А ведь в чем-то вы правы, — проговорил тихо. — Если, скажем, Леон Данонкин напишет завтра сенсационный материал, что-то вроде «Гений ушел во цвете лет!», как он умеет завернуть и преподнести… Да потом еще парочка статеек выйдет… Такое может начаться… Что за блестящая идея! Благодарю…

— Не за что, — Родион стряхнул невидимую пылинку, словно отказывался от подобной чести. — Только этот план имеет шанс лопнуть, как мыльный пузырь.

— О! Вы не знаете наших репортеров. Им только палец покажи — откусят всю руку. Падки на сенсацию, как мухи на мед.

— Сенсации не будет. Картина пропала…

— Нет! — вскричал Павел Наумович.

— Остался пустой мольберт и выжатые тюбики…

Ценитель живописи загрустил столь глубоко, что с него хоть образ Вселенской Обреченности рисуй:

— Все… Это конец… Что я скажу прессе… Что скажет Данонкин! Он меня живьем съест, и шампанское не поможет. Я ведь ему сенсацию обещал…

— Могу дать совет, — скромно заметил Ванзаров.

— Только советов от полиции не хватало!.. Что же делать?!

— Как хотите, вам решать.

— Да не мучьте же, наконец!.. Говорите, юноша!

— Не открывайте выставку, пока я картину не верну… Извините…

Господина Музыкантского оставили в пустом зале и в полном смятении чувств. Буквально довели до исступления столь влиятельную в живописи фигуру, бросая от ненависти к надежде. Такое упражнение неплохо сбивает спесь.

А вот городовой Брусникин по-простому обрадовался, заметив опять спешащего юношу. Честь ему отдал не формально, а душевно, со значеньицем. В ответ получил приветливое помахивание. Городовой поразился: какой малец работящий! На дворе воскресенье, а он носится по улицам, словно больше всех надо. Видно, хороший человек. Есть еще такие люди в полиции. У постового даже настроение поднялось.

На душе же хорошего человека было мрачно и пасмурно. Предстоящая обязанность, от которой нельзя отказаться, висла тяжким грузом. Велика вероятность, что пожилой отец, проклявший непутевого сына, встретит печальную новость совсем неравнодушно. И как выйдет и чем все закончится — логика предсказать не могла. Неизвестность всегда мучительна. Словно мозоль на сердце. Однако помогла случайность — мачеха логики, подстроила не так уж плохо: в гостиной Ванзанова принял молодой господин в строгом костюме. Не надо быть великим сыщиком, чтобы в фамильных чертах узнать младшего брата. Назвавшись, Ванзаров сказал, что ему необходимо срочно переговорить с Гайдовым-старшим.

— Что-то с Макаром? — сразу спросил Сергей Николаевич.

— Отчего так решили?

— Не могу представить, какой у полиции может быть разговор к моему отцу… Что брат натворил?

Скрываться было ни к чему. Родион сказал то, что должен был: правду, без лишних подробностей. Младший брат принял удар на редкость спокойно.

— Пройдемте ко мне, — сказал он, распахивая дверь. — Отцу сразу докладывать не стоит. Это может оказаться для него ударом.

Чиновник полиции не возражал. Его провели по длинному коридору в кабинет, который выходил еще одной дверью в гостиную. Сергей очень тихо затворил створки и предложил Ванзарову присесть на диванчик, впритык стоящий к письменному столу. Строгие ряды книг, порядок на столе, как у делового человека, и при этом все стены завешаны картинами. От красок рябило в глазах. Среди работ серьезных мешались ученические. Пейзажи теснили карандашные эскизы геометрических фигур, а те подпирали портреты собак и лошадей. Никакой системы в этой коллекции не было. Казалось, вешали, где оставалось свободное место и что попадало под руку. На разумно подобранную коллекцию не похоже. А вот на тайную страсть, которая не нашла другого выхода, — даже очень.