Клод Изнер - Роковой перекрёсток Страница 38

Виктор растерялся. У него голова шла кругом. Его мать и Кэндзи… Абсурд какой-то! Этой девчонке книжки бы писать! С чего начался их разговор? Ах, да, с часов.

— А часы… вам их Кэндзи пода…

— Он каждый вечер кладет их в изголовье кровати. Сегодня утром я их стащила. А когда хотела вернуть на место, они заиграли эту мелодию. — Айрис улыбалась, но в глазах у нее стояли слезы.

Виктор выбежал вон. Он шел по улице Сен-Пер, пытаясь прийти в себя. Как мог Кэндзи столько лет скрывать от него правду? Хотя кто знает, как он отнесся бы ко всему этому тогда, в юности? Вряд ли с пониманием.

Виктора терзали противоречивые чувства: он восхищался выдержкой приемного отца и в то же время злился на него. А еще его охватила нежность по отношению к новоявленной сестре. Она, такая хрупкая на первый взгляд, нашла в себе силы открыто сказать о своих чувствах.

Виктору хотелось поговорить с Кэндзи начистоту, чтобы раз и навсегда избавиться от мучительных подозрений. Вот только как решиться на такой разговор?.. «Что же я ему скажу?» — думал он. Ему вдруг вспомнились произнесенные с легким английским акцентом слова, которые услышал год назад от медиума Нумы Уиннера: «Любовь. Я ее нашла. Ты поймешь. Подчинись зову сердца. Ты возродишься, если разорвешь цепь».[60]

Почему он вспомнил их именно сейчас? Неужели мать и впрямь говорила тогда с ним? Может, она пыталась поведать о своей тайной любви к Кэндзи? Как бы там ни было, если рассказать об этом спиритическом сеансе японцу, это поможет пробить брешь в панцире его невозмутимости и вызвать на откровенность. Несмотря на весь свой прагматизм, Кэндзи верит в духов предков и послания с того света.

Жозеф стоял спиной к прилавку, скрестив за спиной руки, в позе святого мученика Себастьяна на известной картине. Виктор кашлянул, переложил книги с места на место, разгладил ладонью газету — никакой реакции.

— Жозеф, мне жаль, что так получилось…

Приказчик продолжал изображать великомученика.

— Ну как хотите, становиться перед вами на колени я не буду! — потерял терпение Виктор. — Я был неправ и готов это признать!

— Вы приказали мне вернуться на рабочее место. Вот он я, на месте, — подал голос Жозеф.

— Вольно, черт возьми! Где мадемуазель Айрис?

— Она пошла наверх и больше не выходила.

— Она сказала, что вы ей очень симпатичны.

— Вас это удивляет?

— Отнюдь нет. Я уверен, что вы вели себя как джентльмен. Нужно… приглядеть за ней.

Жозеф немного оттаял, но старался не показывать, что удовлетворен.

— Со мной ей ничто не угрожает. А как там наше расследование? Продвинулось хоть немного?

Расследование… Последние события отодвинули его на второй план. Жозеф прав — чтобы поймать преступника, действовать надо быстро.

— Мне нужно еще кое-что выяснить. Если мсье Мори не вернется к пяти часам, попросите мадемуазель Айрис подменить вас в лавке, отправляйтесь к ломбарду и идите за Шарманса. Я вернусь в лавку к закрытию.

— Будет сделано, патрон! — щелкнул каблуками Жозеф, вытягиваясь по струнке.

Худенькая горничная проводила Виктора в гостиную и скрылась. Он огляделся — мебель красного дерева, обитые бархатом кресла и целые джунгли комнатных растений — и хмыкнул при виде расстеленной на кушетке медвежьей шкуры. Похоже, Антонен Клюзель прав, и Фифи Ба-Рен действительно удалось подцепить какого-то русского князя. Среди густого меха что-то блеснуло.

Виктор подошел поближе и увидел на шкуре трость со знакомым нефритовым набалдашником в форме лошадиной головы. Кэндзи здесь?! Виктор поспешно направился к выходу, но тут в гостиной появилась Эдокси в домашнем платье из розового шелка.

— Какой сюрприз! Я рада, что вы пришли!

Виктор поклонился и поцеловал ей руку. Она оставила дверь в спальню полуоткрытой, и там мелькнул черный сюртук в полоску и сиреневый шелковый галстук. Ошибки быть не может: это Кэндзи. Кровь бросилась Виктору в голову, и он, забыв о приличиях, рванулся в спальню, но там уже никого не было. Когда к нему вернулось самообладание, он вернулся в гостиную и увидел, что трость исчезла, а Эдокси протирает уголком шали лист фикуса.

— Ох уж эти слуги! На них невозможно положиться. Так что вам угодно? — спросила она, закрывая дверь спальни.

— Мне необходимо встретиться с Луи Дольбрезом. В пятницу в «Мулен-Руж» мне показалось, что вы с ним довольно близкие друзья, и я подумал…

— Что застанете его у меня в постели?

— …Что вы знаете, где он живет. Он предлагал мне написать статью для одного из своих друзей, редактора «Эко де Пари», и я хотел сказать ему, что согласен.

— И только-то? А я-то подумала, что вы взялись блюсти мою нравственность.

— Дорогая моя Эдокси, я бы никогда не осмелился вмешиваться в вашу личную жизнь, — ответил Виктор и вдруг увидел пропавшую трость — теперь она стояла в углу, за фикусом. Он сделал движение в ту сторону, но Эдокси встала в него на пути.

— Рада вам помочь… Вот, — сказала она и, быстро набросав несколько слов, протянула ему клочок бумаги, — надеюсь, вы будете хранить молчание. Луи, конечно, душка, но бывает весьма вспыльчив.

— Можете не беспокоиться, я не скажу, где раздобыл его адрес.

Эдокси пристально посмотрела ему в глаза и позвонила в колокольчик, вызывая горничную.

Пробираясь в людском водовороте на улице Риволи, Виктор думал о Кэндзи — после рассказа Айрис он понял, что его компаньон не только заботливый отец, но и великий конспиратор, — а то, что японец неравнодушен к женщинам, было давно известно.

«В конце концов, — размышлял Виктор, — это ведь отчасти из-за меня Кэндзи так и не создал семью. Вот только ни одна из его многочисленных пассий даже отдаленно не напоминает Дафнэ…».

В парке у Пале-Рояль выстрелила пушка. Полдень. Виктор только сейчас понял, что зверски проголодался.

Таша вытерла руки о блузу и пристально посмотрела на стоящий перед ней холст. Эх, не надо было вообще за это браться. Она отошла на шаг от мольберта. Надо посмотреть правде в глаза: ее постигла неудача. Она обмакнула кисть в красную краску и жирными мазками закрасила фигуру танцовщицы, исполняющей канкан, а потом оторвала холст от рамы, скатала в рулон и сунула в мусорную корзину.

С этим покончено. Таша стало легче. Она опустилась на пол, подтянув колени к подбородку. Надо выработать четкий план действий. Ведь к цели ведет множество путей. Главное — найти свой стиль и способ самовыражения. Да, только жизненный опыт делает произведение живописи неповторимым. Может, стоит снова заняться копированием великих мастеров? «Поработаю несколько месяцев в Лувре, — решила она, — а там видно будет».

В комнату вошел Виктор. Таша схватила папку для рисунков и бросила ее на диван. Виктор поглядел на ее осунувшееся бледное лицо и хотел уже спросить, что случилось, но Таша отвела взгляд и схватила шляпку.

— Мне надо отнести это в редакцию.

— Ты что, прямо так и пойдешь? — он указал на ее испачканную красками рабочую блузу.

— Нет, конечно, — спохватилась она. — Сейчас переоденусь.

Виктор заметил, что с мольберта исчезла картина, над которой последнее время трудилась Таша, и все понял. Он ободряюще улыбнулся и хотел сказать какие-то слова поддержки, но передумал и просто молча притянул ее к себе.

— Я хорошо тебя понимаю, — шепнул он ей на ухо. — Доверься мне, не уходи.

Она постояла немного, прижавшись к его груди, а потом подтолкнула к кровати. Блуза мягко скользнула с ее плеч на пол. Она стояла голая, запрокинув голову и слегка прикрыв глаза. Пока Виктор лихорадочно срывал с себя одежду, с ее губ слетел тихий вздох нетерпения. Он стал целовать ее в шею, и дыхание у нее участилось. Он нежно уложил ее на кровать. За окном бушевала гроза, по застекленной крыше барабанил град, но они ничего не слышали.

— Виктор, умоляю тебя, будь осторожен, — вдруг тихо сказала Таша, когда все кончилось. — Подумай хотя бы обо мне.

По крыше стучал дождь. Виктор не отзывался.

— Ты меня слышишь? — спросила Таша, не дождавшись ответа.

Он приподнялся на локте и заглянул ей в глаза.

— Это Жозеф тебе обо всем докладывает?

— Жозеф? Нет, любимый. Ты можешь сколько угодно насмехаться над женщинами, но они чувствуют, когда любимому грозит опасность. Так повелось с древних времен, когда мужчины оставляли женщин одних и уходили на войну.

— Поверь, никакая опасность мне не угрожает, да и в крестовый поход я вовсе не собираюсь. — Он опустил голову на подушку, зарылся лицом в ее рыжие локоны и притих.

Жозеф сидел в омнибусе и, глядя, как старушка напротив грызет миндальное печенье, жалел о том, что ему не удалось поужинать вместе с Айрис. Жермена приготовила телятину с макаронами, но он, как истинный джентльмен, не стал напрашиваться на ужин и съел яблоко, сидя у себя на приставной лесенке. Жозеф вздохнул и постарался не обращать внимания на голодные спазмы в желудке, утешая себя тем, что ведет расследование, достойное самого Лекока.[61]