Сергей Степанов - Догмат крови Страница 38

Когда они вышли во двор, сопровождаемые горестными стенаниями стариков, следователь спросил, по какой причине рыдают обитатели богадельни?

— Сегодня Тешебов. Сегодня евреям положено предаваться плачу, вспоминая разрушение Храма, — отвечал управляющий.

— А-а! Они молятся. Простите, что я вторгся в синагогу. Но я был с покрытой головой, — извинился Фененко.

— Какая такая синагога? — неожиданно перепугался Дубовик. — Где ваше высокородие видит синагогу? Дай вам Сотворивший небо и звезды сто двадцать лет благополучной жизни, но это вовсе не синагога, а столовая. Здесь будут кушать кошерную пищу больные и старики из богадельни. Нам разрешила городская управа, план столовой начертил губернский архитектор. Пройдемте, ваше высокородие, в контору, я вам все покажу.

— Оставьте! К чему это! — поморщился Фененко. — Я вовсе не разрешение пришел проверять. Мне нужен ваш служащий Мендель Бейлис.

— Бейлис? Простите великодушно, зачем вам понадобился Бейлис? Разве вскрылось какое-нибудь жульничество с подрядами? Мы тут ни при чем, мы продаем кирпич всем желающим.

— Дело не в кирпиче. Мне нужно расспросить Бейлиса об… ну вы, наверное, догадываетесь, — смущенно сказал следователь.

— Гевалт! Неужели алилат дам? Опять кровавый навет! О, горе нам! Неужели евреев подозревают в смерти ребенка! Видно, никогда нам не очиститься от этой клеветы!

Фененко промямлил, что он не верит в ритуал, но ничего не может поделать. По крайней мере, он хотел бы поговорить с Бейлисом.

— Дом приказчика наверху, — вздохнул управляющий, — надо будет подняться по склону горы. Я вас проведу. Ах, какую печальную весть вы принесли, под стать дню скорби!

Дубовик, сгорбившись и став как будто еще ниже ростом, шаркающей походкой направился мимо ветхих, предназначенных к сносу старых строений богадельни к тропинке, круто вздымавшейся в гору. Подъем был трудным. Он часто останавливался, и из его уст вырывалось горестное:

— О, девятое Ава!

Под его причитания Фененко смотрел с высоты на черные в сумерках заливные луга и серебряную спираль Почайны. Потом он перевел взгляд на усадебные дома. Незаконченная богадельня с пристройкой выходила задней стеной на глубокий карьер, из которого брали глину. Яма была такой громадной, что, казалось, готовилась поглотить строение. «Это синагога, конечно, что бы там Дубовик не говорил, — подумал следователь. — И щит Давида на стене».

— Утешь, Господь, Бог наш, скорбящих о Сионе, скорбящих о Иерусалиме, — рыдал Дубовик, ударяя себя в грудь и обливаясь слезами.

В глазах Фененко защипало. Вот также, как сейчас Дубовик, две тысячи лет назад рыдали иудеи на вавилонской чужбине, мечтая о возвращении в Землю Обетованную. И народ вернулся из вавилонского пленения, вновь отстроил на пепелище город и святилище. Однако в семидесятом году от рождества Христова жестокосердный Тит, сын и наследник императора Веспасиана, привел под стены Иерусалима римские легионы. На высоких скалистых холмах располагался священный город, три мощные стены и сто шестьдесят башен окружали его со всех сторон. Римляне установили катапульты, метавшие камни весом в талант, и «бараны» — мерно раскачивающиеся бревна с бронзовыми наконечниками в виде бараньих голов. Однако защитники города сделали подкоп, обрушили и сожгли все стенобитные машины. Тогда римляне устроили военный совет и решили взять город измором, перекрыв все тайные выходы и тропинки. В Иерусалиме начался голод, крыши домов усеяли обессилившие люди. Оскалившись, с сухими глазами взирали те, чья смерть медлила наступить, на всех, кто обрел покой прежде них. Жены вырывали пищу у мужей, дети — у родителей, матери — у своих малюток. Были даже случаи людоедства. Многие жители Иерусалима понимали, что участь города решена, и перебегали к римлянам; в числе перебежчиков были два первосвященника и многие из знати.

Были и те, кто решил сражаться до конца, даже после того, как римляне захватили стены и башни. Последнее, что оставалось в руках иудеев, была Храмовая гора, превращенная в крепость. Римляне пытались вскарабкаться на гору, но защитники опрокидывали штурмовые лестницы. Тогда римляне подожгли ворота, и расплавившийся металл перенес огонь на колоннады, горевшие весь день и всю ночь. Наутро завязался последний бой. Легионерам удалось обратить противников в бегство. Они преследовали защитников до самого Храма. И тут один из римских воинов, не задумываясь о последствиях, схватил горящую головню и, приподнятый вверх своим товарищем, бросил ее внутрь сквозь золотой проем, ведший к окружавшим Храм помещениям. В мгновение ока вспыхнуло пламя, и иудеи откликнулись громким отчаянным стенанием. Сын императора Тит приказал тушить пожар, но ничто не могло сдержать ярость легионов. Воины притворялись, что не слышат приказов, и кричали впереди стоящим, чтобы те поджигали здание. Их вдохновляла надежда на добычу, потому что, судя по золоченной обивке, они полагали, что и внутри все из золота. Римляне поражали всех, кто попадался на их пути. Вокруг жертвенника громоздились горы трупов, а по ступеням текли потоки крови. Тит в сопровождении военачальников вступил в Храм и стал последним из людей, кому довелось проникнуть за завесу Святая Святых. Неизвестно, что узрел за завесой Тит, но, когда он вышел наружу, пламя уже пожирало Храм. Все было кончено. Судьба как будто выжидала, чтобы совершить круговорот, ибо по воле небес Храм был разрушен в девятый день месяца Ава — в тот самый день, в который он был сожжен вавилонянами за семь веков до римлян.

Так писал очевидец событий Иосиф Флавий в «Иудейской войне». Когда-то Фененко помнил не только Флавия. В студенческие годы он наизусть цитировал целые страницы из Плутарха, Фукидида и Тацита. Теперь жалел, что не пошел по ученой линии. По крайней мере не пришлось бы кривить душой на чиновничьей службе.

— Простите великодушно старого еврея, — утер слезы Дубовик. — Я вас задерживаю. Пойдемте скорее, а то наш приказчик рано ложится спать.

Они поднялись к навесам и прошли через них к приземистой выбеленной хате, притулившейся у самых ворот. Дубовик, притронувшись рукой к мезузе, амулету на дверном косяке, постучал в дверь. На крыльцо выбежал Мендель Бейлис, за спиной которого мелькнули две детские головки. Управляющий произнес несколько фраз на еврейском, и Бейлис, кланяясь и приседая, пригласил их в дом. В тесной горнице бедность глядела из каждой щели. Бейлис усадил гостей за стол, о чем-то тревожно пошептался за занавеской с женой и вынес угощение — несколько старых окаменевших пряников, прибереженных, наверное, с весны. Судебный следователь, не зная с чего начать, спросил:

— Мы вам не помешали? Вы, наверное, предавались плачу?

Бейлис, оторопело глядя на форменные петлицы следователя, молчал. За него ответил Дубовик:

— Заводскому приказчику трудно следовать предписанным евреям обрядам. Покупатели не будут ждать. Они поедут и купят кирпич у конкурентов.

— Я отгружаю кирпич и в праздник Кущей, и в Швуэс, и в Пурим и, стыдно сказать, в самый Пейсах, — признался Бейлис с таким виноватым видом, словно Фененко был раввином. — Даже субботу, священный шабаш, не удается справить, як положено. Был бы жив мой отец, благочестивый хасид, он бы предал меня херему. При старом хозяине, рабби Ионе, мы, приказчики, исполняли все еврейские законы. Даже за мацой меня посылали в имение старого Зайцева, а потом я развозил мацу по всем гвирам, даже самому Бродскому. А сколько грошей мне за то насыпали, так, упаси Бог соврать, хватало от Пейсаха до праздника Кущей. Сейчас молодые хозяева мацы не пекут, развозить по богачам не посылают. Не стало приработка. Жду не дождусь, як мой старший сынок Пинька закончит гимназию и выучится, не сглазить бы, на дохтура. Коли до той поры не протяну со всем семейством ноги, — со вздохом закончил Бейлис.

Вдруг за окном раздалось лошадиное ржание. Бейлис высунулся наружу и тут же отпрянул назад, прошептав дрожащими губами:

— Вай мир! Жандармы, их много, они с длинными саблями.

«Черт побери! — выругался про себя Фененко. — Охранка!» Следователь вышел на улицу, приоткрыл покосившиеся ворота. Его взору предстала черная карета, в которую жандармы усаживали Веру Чеберяк. Прибежали две девочки и дружно заревели. Из окон домов высунулись любопытные. Раздался ухарский свист, и Лукьяновка враз пробудилась. Увидев, что с разных сторон набегают зеваки, Фененко поспешил скрыться за воротами завода. За время его отсутствия к Дубовику и Бейлису присоединился кривоногий человечек.

— Сибирячку замели, — давясь смехом, рассказывал кривоногий. — Это нам очень даже приятно. Давно пора взять курву за бока. Ишь ты, форсит в шляпах и ротондах! На ворованное-то любой пофорсит.

— Познакомьтесь, господин следователь. Наш уличный адвокат, всей Лукьяновке прошения в суды пишет, — представил его Дубовик.