Дмитрий Леонтьев - Обитель Страница 38

— Что?!

— Вы обозвали меня свиньей.

— Да нет же... Это невозможно... Что за бред?! — растерялся он.— Я ведь даже пил и то по вашей просьбе. Я, конечно, был пьян, но...

— А также вы оскорбили моего короля,— спокойно продолжил я.— Вы сказали, что ваш Троцкий — «Мессия» и вы вырежете всю коронованную сволочь в мире. И перешли на личности. Свое оскорбление я еще мог бы вам простить, но оскорбление Его Величества — ни­когда.

— Да быть этого не может! — завопил он.— Что вы несете, господин Блейз?! Я ничего такого не говорил!

— Мы, англичане, выдержанный народ,— сказал я.— Сперва я закончил дело, дождавшись отряд и пере­дав предназначенную для господина Троцкого рукопись в руки господина Плаудиса...

Бесстрастный латыш кивнул, подтверждая.

— ... И даже дал вам время отдохнуть и набраться сил,— продолжил я.— К тому же я хотел, чтобы мои действия были правильно истолкованы в присутствии свидетелей. Теперь, когда ваши товарищи знают истин­ную причину моих действий, я позволю себе перейти к самим действиям.

Сделав шаг вперед, я со всей силы залепил ему по­щечину. Он отшатнулся, прикрывая рукой разбитые губы, глаза сузились, но выдержка у него была все же отменная. А может, все проще, и подобные ситуации были для него не в диковинку? Сплюнув кровь, комис­сар понимающе покачал головой:

— Вот так вы решили... Правду знаем мы двое. А что дальше? Вы же не рискнете вызвать меня?

— А чем я, по-вашему, занимаюсь? Или мне еще одну оплеуху вам отвесить в знак серьезности моих на­мерений?

— Да нет, ни к чему,— с притворным сожалением вздохнул он.— Этого я и боялся. Вы сошли здесь с ума, господин англичанин. Россия вообще опасная в этом от­ношении для молодых идеалистов страна... Как вызыва­емый, я могу выбрать оружие?

— Разумеется.

— Угу... Вы — самоубийца? Или вчерашний день вас ничему не научил?.. Если вы извинитесь, я могу про­явить снисхождение и дать вам шанс...

— Неужели без второй пощечины не обойтись?

— Ну, воля ваша... Товарищи! — обратился он к красноармейцам.— Вы видели, с чего началась ссора, и слышали, как господин иностранец сформулировал ее причину. Это — ложь и бред, но я вынужден при­нять вызов. В противном случае пострадает не только моя честь, но и честь всей советской власти, которую в моем лице оскорбил этот господин. Он не оставил мне выхода. Вы видели, что я делал шаги к примире­нию... Вы зря думаете, что незаменимы, господин Блейз. Посылку мы передадим, а ваши руководители пришлют нам нового «блейза». Только больше уже не будем посылать за вами отряды в такую даль. Чести много. Не баре — сами до Петрограда доберетесь. Но не бойтесь: я убью вас быстро. Мы и так слишком здесь задержались.

— Вы закончили? Какое оружие выбираете? Полагаю — сабли?

— Разумеется,— широко улыбнулся он мне.

— Господин Плаудис, вы не одолжите мне вашу саблю?

Латыш посмотрел на комиссара. Тот снисходитель­но кивнул. Вытащив клинок, Плаудис протянул его мне:

— Это от-чень хорошая сталь. Сам выбирал.

— Я так и подумал,— кивнул я.— Благодарю. Куда прикажете, господин Звездин?

Комиссар оглядел истоптанный снег:

— Разве в этом хлеву место для благородной схватки найдешь? Хотя... Посмотрите: как вам?

Он указал на колокольню. Высотой метров пять, она была достаточно длинной и достаточно широкой для поединка, а уж для «демонстративного наказания геро­ическим комиссаром неразумного юнца» в память и вра­зумление всем прочим, так вообще являлась образцово-показательным «лобным местом».

— Колокола надо было еще вчера сбросить, да уста­ли с дороги,— вздохнул Звездин.— Ничего, чуть позже исправим... Вы же ждать не хотите?

— Мне они не помешают.

— Небольшая дорожка там есть, нам и ее хватит... Начнем?

Раздевшись до рубашек, мы поднялись на колоколь­ню. Внизу постепенно стал подтягиваться на зрелище народ. Когда гордо вскинувший голову комиссар шагал впереди меня, со стороны, наверное, казалось (да, скорее всего, он и сам так себя чувствовал), что неразумного теленка ведут на убой. Видимо, у господина комиссара все же было изрядное количество комплексов, иначе от­куда бы в нем таилось столько дешевой театральщины? Да и вообще, насколько я могу судить, у господ «комму­нистов» явный перебор с «кино и цирком». Но на души впечатлительные это действовало: бабки внизу начали охать и причитать...

Я могу догадываться, сэр, с какой улыбкой вы сейчас читаете эти строки. Сколько раз вы журили меня за излишне фанатичное пристрастие к фехтованию, указывая на современное вооружение офицера и на отошедшие в прошлое дуэли... Забавно, но вновь хочется вслед за отцом Иосифом вспомнить о том, что «случайности — не случайны». То, чему ты посвятил всю жизнь, иногда и при­годится-то может всего на несколько минут. Зато эти минуты могут однажды или спасти тебе жизнь, или стать «минутами славы»... А иногда и то и другое вме­сте... Лучшие фехтовальщики Британии настойчиво предлагали мне попробовать реализовать свои таланты в профессиональном спорте, пророча блистательную ка­рьеру, а вот теперь я играю всего лишь скромную роль статиста в позерском спектакле самовлюбленного пала­ча. Если б я выпячивал свои скромные достижения так же, как он, вряд ли удалось бы с такой легкостью зама­нить его в эту ловушку. Иногда скромность не только украшает, но и спасает...

— Ну-с, начнем? — предложил Звездин, вставая в позицию.

Я кивнул, и он тут же обрушил на меня вихрь сверкающих сталью ударов. Он был мастер по ведению боя, но, как объяснял мне один из преподавателей, «мастер­ство так же отличается от таланта, как дьявол от Бога». Можно назубок заучить несколько комбинаций, и дове­сти их до совершенства, но чтобы сочинять их само­му — все же нужен талант...

Неладное Звездин почувствовал достаточно быстро. На его лице появилась легкая озадаченность, и, словно проверяя себя, он предпринял несколько безуспешных попыток слегка задеть меня клинком... Провел молние­носную атаку, стремясь поразить меня уже всерьез... Отступил на шаг и прищурился:

— Забавно... Это где ж вы так сабелькой махать наловчились?

— «Машете» вы, любезный,— вежливо заметил я.— а я,— фехтую... Вот, к примеру...

И я сам преподал ему небольшой урок «ведения боя»... А вот защищался он из рук вон плохо: видимо, в его обучении было все поставлено на агрессивную ата­ку. Да и нервничать начал изрядно. Сосредоточиваясь на защите, он совершенно не следил за пространством вок­руг себя, и несколько раз я заставлял его со всего маху впечатываться спиной в колокола. Над монастырем начал нарастать тревожный перезвон.

— Вот это и называется «играть»,— пояснил я.— Во всех смыслах...

— Это и есть ваш «тонкий английский юмор»? — тяжело дыша (скорее от злости, чем от усталости), спро­сил он, пятясь под моими ударами.

— Не хотел бы вас расстраивать, но на землю спу­стится только один,— сказал я.— Некоторым на земле не место...

— Но и вам живым не уйти,— пообещал он.— В проруби и для вас место найдется...

И он ринулся в атаку с удвоенной энергией. Теперь он сменил тактику и уже не стремился навязать мне бой, а, маневрируя между колоколами, стремился нанести удар исподтишка, метя то в бок, то по ногам. Колокола раска­чивались все сильней, наполняя воздух басовитым пере­звоном. Наверное, со стороны это было весьма впечатля­ющее зрелище. Во всяком случае, краем глаза я видел, что народ внизу стоит, буквально затаив дыхание.

Комиссар бился яростно, передвигаясь по колокольне с похвальной для его комплекции ловкостью, но по его лицу было видно, что отчаяние уже стучится в его сердце.

— Что вы от меня хотите?! — процедил он сквозь зубы между двумя выпадами.— Что вам надо от меня?!

— Я жду, пока у вас устанет рука, чтобы без помех отрубить вам уши,— любезно пояснил я ему свои наме­рения.— Потом убью.

— Это из-за попа?!

— И за него — тоже.

— Не будьте дураком, Блейз! Не портите себе жизнь!

— Я как раз её меняю в лучшую сторону...

— Вас прислали убить меня? Вы — наемник? Убийца?

— Нет.

— Тогда — почему?!

— «Мене, мене, такел»!

— Ах вот ты куда, щенок! — взревел он, и...

Но больше он ничего не успел ни сказать, ни сделать. Мне надоело это представление, и я не позволил ему перейти в атаку, коротким уколом пронзив его плечо и тут же, молниеносным взмахом, отрубив ему левое ухо. Он не успел даже вскрикнуть, отшатнувшись к пе­рилам колокольни и замерев, с животным ужасом уста­вившись на кусок своей плоти, лежащей под ногами.

И столь велик был животный страх в его глазах, что мне стало противно. Я решил не использовать свое обе­щание до конца и просто прикончить это злобное, но, как оказалось, столь трепетное к своей собственной жизни ничтожество...

... И тут произошло странное. Я уже собирался пронзить ему горло, когда между нами появилось солнечное пятно. Наверное, луч отразился от начищенных колоко­лов, и произошел какой-то необычный оптический эф­фект... Но я отчетливо увидел в этом луче фигуру насто­ятеля. Монах улыбнулся и покачал головой, словно запрещая... Наверное, мне это просто пригрезилось, что совсем неудивительно, учитывая события последних дней... Потом я много об этом думал, но так и не смог найти ответ. В тот же миг я видел все это так отчетли­во, что остановился, замерев от изумления... Этого мгно­вения комиссару хватило, чтобы опомниться и взмах­нуть саблей... Все дальнейшее произошло в один миг. Сам не знаю, почему я не стал его убивать — ведь так было проще, быстрее, и, возможно, тогда мне удалось бы избежать ранения... Но я просто ударил его в че­люсть, используя эфес сабли как кастет, а его клинок соскользнул на мою левую руку, впиваясь в плечо... Звез-дина отбросило на перила, и непрочные рейки не вы­держали тяжести грузного комиссарского тела. Безмол­вно и тяжело, словно куль с мукой, он полетел вниз. Но удара о землю я не услышал. Зажимая рукой кровоточа­щую рану, я заглянул вниз. Тело комиссара так и не до­летело до земли, застряв в ветвях невысокой и чахлой осиновой поросли.