Алексей Поярков - Ликвидация. Книга вторая Страница 4

— Оружие, шо взяли на складах, — вернуть… — Гоцман спрыгнул из кузова на землю. — И помните — еще полшага, и вы нарветесь на повальный террор. И у стенки мне тогда стоять вместе с вами. — Он приблизился к ворам вплотную. — Так шо грызть буду всерьез. Ну шо? Договорились?..

— А шо договариваться? — пожал плечами Писка. — Вы ж сейчас отпустите, а потом обратно пересажаете…

— Пересажаю, — не стал спорить Гоцман. — Но по закону. Так шо имеете сказать?

От стены отвернулся дядя Ешта. Внимательными, умными глазами взглянул в глаза соседа.

— По закону можно, Давид. Я согласен.

И это слово — «согласен» — полетело над строем испуганных людей, стоявших у стены, над строем солдат с автоматами, над ничего не понимавшими румынами, застывшими на пустыре с лопатами в руках, над птицами, кружившими в высоком небе города Одессы…

После того как участники совещания покинули кабинет, Жуков еще некоторое время сидел, пытаясь вникнуть в смысл бумаги, поданной адъютантом на подпись. Но мысли волей-неволей возвращались к плану, который изложил ему Чусов. План нравился Жукову своей дерзостью и лихостью, не нравилось только то, что для приведения его в действие нужна была помощь других военных округов. А приказывать им Жуков не имел права — там свои командующие. И как они отреагируют на его просьбу, неизвестно. Может быть, сразу же перезвонят в Москву и радостно доложат, что Жуков затевает в Одессе очередное самоуправство… Хотя вроде не должны — со всеми командующими ближайших к Одесскому округов у него нормальные отношения. Но как сказать наверняка?..

Просидев в тяжелых раздумьях минут пятнадцать, маршал снял телефонную трубку внутренней связи и попросил Семочкина зайти. Адъютант мгновенно вырос на пороге кабинета, преданно глядя на шефа.

— Я тебе сколько раз говорил — крупным шрифтом печатать!.. — рявкнул Жуков, снимая очки. В последнее время он стал неважно видеть и впервые прилюдно показался в очках на трибуне Мавзолея во время Парада Победы. — Не видно же ни хрена!.. На, забери и переделай, потом подашь…

Подполковник почтительно взял брошенную на стол бумагу, вопросительно взглянул на начальника — не будет ли еще каких распоряжений.

— И вот еще что, — наконец медленно, словно камни ворочая, проговорил Жуков. — Вот еще что… Соедини меня по спецсвязи с… — он на секунду умолк, потом решительно, словно отбрасывая сомнения, договорил: — с Гречко, Тюленевым, Поповым и Мельником. В такой последовательности, понял?..

Это были фамилии командующих Киевского, Харьковского, Львовского и Таврического военных округов. Главное — уломать Гречко. Узнав, что он согласился помочь, остальные командующие возражать не станут.

— Так точно, товарищ Маршал Советского Союза, — несколько растерянно отозвался адъютант. — А… если на месте не будет, тогда как?

— Тогда выясни, когда появятся, и снова набери!.. Выполняй!

Через пять минут трубка телефона внутренней связи тихо звякнула.

— Гречко на проводе, — тихо произнес Семочкин. Жуков поспешно схватил трубку телефона, стоявшего рядом с правительственным.

— Генерал-полковник Гречко у аппарата! — раздался в трубке резкий, повелительный голос. — Слушаю вас!..

— Здравствуй, Александр Антонович, — произнес маршал. — Жуков с тобой говорит…

Дежуривший по УГРО лейтенант милиции проводил взглядом небольшую колонну пленных румын с лопатами, возвращавшихся, видно, с работ, и, бросив докуренную папиросу, с сожалением вернулся в душное, знакомое до боли помещение. В пропахших потом и табаком коридорах сегодня под вечер стояла такая тишина, что даже удивительно. Впрочем, нет. Невразумительный скрежет все-таки исходил из недр здания. На всякий случай сурово насупившись, дежурный неспешно двинулся на шум и вскоре увидел приоткрытую ржавую решетку, закрывавшую выход из коридора на запасную лестницу третьего этажа.

Бесшумно расстегнув кобуру, лейтенант осторожно выглянул на лестницу. И тут же заулыбался, сдвинул фуражку на затылок, облегченно вздохнул. Источником шума был гвоздодер, которым орудовал багровый от натуги Кречетов. Еще усилие — и ржавый гвоздь звякнул о каменный пол. За распахнувшейся дверью открылся кабинет Кречетова.

— Вам помочь, товарищ майор? — осведомился дежурный.

— Нормально, да? — вместо ответа пропыхтел тот. — Дверь в кабинет следователя держится на двух гвоздях! Обычный гвоздодер, и пожалуйста, заходи кто хочет!..

— Так это ж черный ход, — улыбнулся дежурный, — здесь никто не ходит.

— А если пойдет?!.

Кречетов подобрал с полу валявшийся там молоток и злыми ударами начал загонять гвозди обратно, забивая ненужную дверь.

— Я сейчас плотника позову, товарищ майор.

— Не надо. Я уже сам.

Через несколько минут дело было сделано. Дежурный запер решетку, ведущую на лестницу, а Кречетов заколотил дверь изнутри, для верности. На стену поверх двери повесил большую карту Одессы. И, отступив шага на два, полюбовался своей работой:

— Ну, где-то так…

Глянул на часы и схватился за голову — мать честная, Тонечка будет на месте через пятнадцать минут!.. А у него наверняка такой вид, будто он целый день разгружал вагоны. Кречетов нашарил в ящике стола осколок зеркала, с отвращением взглянул на свое мокрое от пота, осунувшееся от бессонных ночей лицо. И эти мешки под глазами… Обреченно вздохнув, майор решительно поднялся из-за стола и потопал к умывальнику — смывать и сбривать следы многочасовых бдений в служебном кабинете.

На столе тихо застрекотал телефон.

— Слушаю…

— Виталий, разгребешься немного с делами, зайди ко мне, — раздался в трубке голос Гоцмана.

— Будет сделано…

По улице, поднимая пыль, тащилась возвращавшаяся с работ колонна пленных румын. Их лица были темными от загара и усталости. Сопровождавшие их конвоиры, казалось, тоже еле передвигают ноги. Они вяло поглядывали на пленных и с несравненно большим энтузиазмом — на красивых девушек, которые время от времени попадались навстречу.

Одесса жила вечерней жизнью. Возвращались в перегруженных троллейбусах и трамваях с работы люди, у продовольственных магазинов томились усталые очереди, на тротуарах стучали молотками «холодные» сапожники, самосвалы, рыча, вывозили груды битого щебня с тех мест, где еще недавно стояли дома. У Воронцовского дворца робко знакомились с барышнями курсанты мореходки. На Потемкинской лестнице, как всегда, фотографировались на память. У памятника Пушкину давал автограф двум школьницам красавец Аркадий Аркадьев, снявшийся недавно в фильме «Сын полка». На той части Приморского бульвара, что когда-то называлась «чистой» — вход на нее стоил пять копеек, там размещалась шикарная кондитерская Каруты, — сидели на лавочках юноши в клешах, небрежно посматривая на прохожих из-под козырьков своих кепок. Грозно уставилась на море старинная пушка у горсовета, который многие по традиции называли думой… Словом, это был целый мир неповторимого, ни на один другой не похожего города, к тому же изнывавшего от летнего зноя.

Из распахнутого настежь окна звучал строгий, официально-правильный мужской голос:

«Постановление Совета Министров Союза ССР об увековечении памяти Михаила Ивановича Калинина. Первое. Соорудить памятники М. И. Калинину в Москве, Ленинграде и Калинине. Второе. Переименовать: а) город Кенигсберг в город Калининград и Кенигсбергскую область в Калининградскую область…»

— От же ж дела, а, — озабоченно покачал головой пьяненький хромоногий мужичок, толкавший перед собой тележку для заточки ножей. — Кенигсберг зачем-то переименовывают…

Из подъезда показался младший сын инвалида, Сережка. И глядел он на родителя без всякой симпатии.

— Отец! Опять?..

— А де Васька? — дал уклончивый ответ находчивый мужичок, стараясь дышать в сторону.

— Шлендается где-то…

— Подсоби, Сережка. — Фронтовик деловито взялся за край тележки.

Но сын продолжал смотреть на него укоризненно, сунув руки в карманы.

— Ну шо такое? — не выдержал наконец мужичок. — Ну, немного угостили добрые люди… Однополчанина встренул на Екатерининской… Мы с ним знаешь как под Алленштайном… Когда на нас эсэсовцы со «штурмгеверами» поперли…

— Каждый день?.. Отец, мне Васьки за глаза хватает. Еще с тобой возиться!

— Сережка! — попытался насупиться фронтовик и даже пальцы сжал в кулак. — Ты на отца-то голос прибери, слышь!.. Я ж за тебя, между прочим, кровь проливал! За твое беспросветное счастье…

— Ну и грузись тогда один, — пожал плечами Сережка и, хлопнув дверью, скрылся в подъезде.

Мужичок, благодушно посмеиваясь, полез в карман за дешевыми папиросами-«гвоздиками». Не такой был сегодня вечер, чтобы злиться. Да и однополчанина он действительно встретил, не соврал.