Андрей Воронин - Ведьма Черного озера Страница 4

Чавкая сапогами по грязи и придерживая саблю, Вацлав сошел с дороги. Здесь стало немного легче: невозделанная земля, хоть и пропиталась водой, была густо перевита корешками травы и не сковывала движения. Путаясь в траве длинными кавалерийскими шпорами, Вацлав решительно зашагал к оврагу, и отряд двинулся за ним. В одной руке Огинский держал заряженный пистолет, а другой сжимал железную дужку потайного масляного фонаря. Фонарь был горячий на ощупь, от него пахло нагретым железом и ламповым нагаром. Второй пистолет торчал у поручика за поясом, упираясь изогнутой рукояткой в ребра. Вацлав поморщился: как всякий бывалый рубака, он относился к пистолетам с пренебрежением. В кавалерийской атаке толку от пистолетов, считай, никакого: ну, выпалишь на скаку раз, выпалишь другой, а дальше что? Сабля — вот настоящее оружие гусара! Жаль только, что, когда на мост густыми рядами пойдет французская пехота, пользы от сабли будет еще меньше, чем от пистолетов. Да, что и говорить, пеший гусар — мертвый гусар...

Разумеется, поручик Огинский не стал делиться этими соображениями ни со своими подчиненными, ни тем более с проводником Шпилевским. Народ в отряде собрался бывалый и тертый, и все, что мог сказать им молодой поручик, гусары прекрасно знали и без него.

Пан Станислав двигался впереди, сопровождаемый на всякий случай двумя гусарами, которые не несли на себе ничего, кроме личного оружия и потребной в бою амуниции. Эскорт этот более всего напоминал обыкновенный конвой, и, судя по излишне прямой спине пана Станислава и его гордо вскинутой голове, он это хорошо понимал. «Не беда, — подумал поручик, прогоняя неловкость, — две версты как-нибудь потерпит». Это рассуждение, в целом верное, неожиданно его позабавило: оно ясно указывало на то, что дворянский недоросль Огинский, этот утонченный отпрыск древнего рода, заметно огрубел душой и телом за минувший год, почти целиком проведенный им в седле. Вацлав не знал, хорошо это или дурно. Для войны, пожалуй, хорошо, так ведь не вечно же ей длиться, этой войне!

В полной тишине отряд втянулся в заросшую густым кустарником лощину, постепенно переходившую в глубокий овраг с крутыми склонами и топким дном, сплошь заваленным мертвыми сучьями и прошлогодней листвой. Ветви кустов заслонили небо. Они торчали отовсюду, хлестали по лицу, будто наделенные недоброй волей, и каждый такой удар неизменно сопровождался градом холодных капель, норовивших непременно попасть не куда-нибудь, а именно за ворот доломана. Под ногами опять зачавкало, но теперь к этому постылому звуку добавились новые: хруст гнилого валежника под тяжелыми сапогами бредущих на ощупь гусар да раздававшийся время от времени глухой шум падения и лязг амуниции, когда кто-нибудь сослепу спотыкался и терял равновесие. Шедший впереди Шпилевский снова затеплил лампу, и Вацлав последовал его примеру, подняв заслонку своего потайного фонаря. Оранжевый отблеск упал на непролазную массу спутанных ветвей, гнилого сухостоя и мокрой листвы; по обоим склонам оврага вперемежку с кустами стеной стояла черная крапива самого свирепого и зловещего вида, а под ногами лежал толстый слой раскисшего от дождя речного ила, такого жирного, что даже крапива росла на нем весьма неохотно.

— Что за дьявольское местечко, — проворчал кто-то позади Вацлава. — Не приведи Господь в такой дыре смерть принять.

— Будто тебе не все едино, где гнить, — возразил другой голос, показавшийся Вацлаву чужим и незнакомым, хотя всех своих людей он знал в лицо.

— А-атставить разговоры, — тихо скомандовал он, слегка повернув голову назад. — Кто это собрался гнить?

— И то правда, — пробормотал первый гусар. — Гнить, поди-ка, и не придется. Ежели что, то и гнить будет нечему, особливо если порох прежде времени рванет.

Вацлав сердито обернулся, направив на разговорчивого пессимиста луч фонаря, но гусары замолчали. Огинский посветил на качавшийся между ними бочонок в испачканной липкой грязью парусине и молча двинулся дальше, светя под ноги и стараясь не трещать валежником. Ему вдруг захотелось выкурить трубочку табаку, хотя обычно поручик Огинский не питал склонности к этому зелью. Очевидно, виноват в этом странном капризе был дух противоречия: курить захотелось именно в тот момент, когда делать этого было нельзя.

Носок его правого сапога вдруг зацепился за торчавший из ила, облепленный бесцветными космами какой-то болотной травы сук. Вацлав покачнулся, пытаясь удержать равновесие, не сумел и полетел прямо в грязь. Ему удалось удержать над головой горящий фонарь, но правая рука, на которую он оперся, спасая лицо, погрузилась в грязь по самый локоть. Липкие, воняющие болотом брызги ударили в лицо, кивер сполз на самые глаза. Кто-то помог Вацлаву подняться, крепко ухватив за локоть. Рукой с фонарем Огинский сдвинул назад кивер и при свете масляного фонаря разглядел улыбающееся рыжеусое лицо Синицы. В этой улыбке не было ни капли насмешки, прозрачные зеленоватые глаза смотрели лукаво и понимающе.

— Поаккуратнее надо бы, ваше благородие, — сказал Синица. — Али вы решили к супостату по-пластунски подобраться? Так ведь далече еще, запыхаетесь по грязи-то пластовать!

— Чертова дыра, — сердито пожаловался Вацлав, повторяя слышанную минуту назад фразу. Он тряхнул правой рукой, безуспешно пытаясь сбросить облепившую рукав и, главное, пистолет илистую грязь. — Смотри-ка, порох наверняка подмок! Ну вот что теперь с ним делать — выбросить?

— А вы отдайте мне, ваше благородие, — предложил Синица. — Как выпадет минутка, я вам его вычищу, да так, что лучше нового будет!

Вацлав с благодарным кивком отдал ему пистолет, радуясь, что тусклый свет фонаря не позволяет разглядеть краску смущения, которая густо залила его лицо. Обтерев ладонь о рейтузы, он положил ее на рукоятку второго пистолета, но передумал и не стал вынимать его из-за пояса: а ну как опять упадешь?

Немного оправившись от смущения, поручик заметил, что далеко не он один с головы до ног облеплен жидкой грязью: добрая половина гусар напоминала облитые шоколадом фигурки, коими французские и немецкие кондитеры любят украшать слоеные торты с кремом. «Шоколадное воинство, — подумал Вацлав с невольной улыбкой. — Право же, подвиги выглядят красиво только на изрядном удалении, когда их совершает кто-то другой. А вблизи подвиг, увы, превращается в унылое, продолжительное и тяжкое ползанье по грязи, каковое в большинстве случаев заканчивается смертью. Ежели погиб просто так, от шальной пули, — это смерть хоть и славная, но вполне обыкновенная, а ежели от смерти твоей произошла какая-то польза для общего дела — тогда это уже подвиг. Вот в этом-то и разница, а я, глупец, долго не мог понять такой простой вещи. Если мы мост подорвем и, к примеру, все до единого при этом погибнем, про нас скажут, что мы совершили подвиг. И тогда уж, наверное, никому не будет интересно, что на сей подвиг мы явились не в виде античных полубогов, а в виде двух десятков пугал, по уши облепленных вонючим илом. Видела бы меня сейчас Мария Андреевна!»

Мимолетное воспоминание о княжне Вязмитиновой обдало душу привычным теплом. Воспоминание это было милым сердцу, но до крайности несвоевременным, и поручик, строго поджав пухлые губы, решительно зашагал вперед, с неимоверными усилиями выдирая ноги из цепких объятий ила. «Хоть бы дождь пошел, что ли, — думал он, с отвращением стирая со щеки лепешки черной грязи. — Экая, право, сволочь! Неделю лил как из ведра, когда его об этом не просили, а как возникла в нем нужда — дудки, ни капли не дождешься! Теперь уж, видно, придется в речке мыться. Но это после, а сперва — дело».

По спине пробежал нервный холодок, и Вацлав подумал, что помыться ему, возможно, уже не удастся — никогда, до самой смерти. Умирать грязным ему показалось обидно, и он мысленно одернул себя: ну, что это за новости? На протяжении минувшего года юному поручику неоднократно приходилось бывать в полушаге от смерти и при этом ни разу не удалось сохранить блестящий, «героический» вид. Помнится, после злосчастной дуэли с поручиком Синцовым он вообще очнулся в одном нижнем белье, со всех сторон окруженный трупами незнакомых ему людей.

Шедший впереди пан Шпилевский вдруг остановился. Вацлав увидел замерший кружок света от его фонаря и заторопился вперед, чтобы узнать причину задержки. По его расчетам, до конца оврага оставалось еще более версты, так в чем же загвоздка?

Шпилевский стоял, переводя дыхание, на какой-то гнилой коряге, наполовину утонувшей в грязи, но позволявшей ему уверенно держаться на ногах без опасности потерять пошитые по последней парижской моде сапоги. Сапоги эти, служившие, по всей видимости, предметом особенной гордости провинциального франта, ныне являли собою довольно грустное зрелище: под толстым слоем комковатого ила с одинаковым успехом могли скрываться какие-нибудь лыковые лапти. Окончательно потерявший вид шелковый цилиндр пана Станислава был сдвинут на затылок, открывая вспотевший лоб с прилипшими сосульками темных волос, галстук развязался, на щеке виднелась оставленная какой-то веткой царапина. Сопровождавшие перебежчика гусары мрачно переминались поодаль; один из них спиной вперед забрался в крапиву, чтобы хоть немного постоять на относительно твердой земле.