Джон Рид - Десять дней, которые потрясли весь мир Страница 41

В Петрограде штаб сразу подчинился комиссарам Смольного. Центрофлот отказался повиноваться, но был занят Дыбенко и ротой кронштадтских матросов. Создан новый Центрофлот, поддерживаемый балтийскими и черноморскими линейными кораблями…

Но сквозь всю эту уверенность пробивалась какие-то мрачные предчувствия. В воздухе чувствовалось какое-то беспокойство. Казаки Керенского были уже близко; у них была артиллерия. Секретарь фабрично-заводских комитетов Скрыпник уверял меня, что с Керенским идёт целый корпус, и тут же решительно добавлял: «Живыми они нас не возьмут!…» Лицо его пожелтело и вытянулось от бессонных ночей. Петровский устало усмехнулся: «Может быть, завтра мы уснём… и уснём надолго…». Худой рыжебородый Лозовский сказал: «Какие у нас шансы?… Мы одиноки… Толпа - против обученных солдат!»

К югу и юго-западу от Петрограда Советы бежали от Керенского, а гатчинский, павловский и царскосельский гарнизоны раскололись: половина хотела оставаться нейтральными, а остальные без офицеров в хаотическом беспорядке отходили к столице.

В залах был развешен следующий бюллетень:

«Из Красного Села. 28 октября, [68] в 6 час. утра.

Передать всем адресам Наштаверх, Главкосев, Начвосев, всюду и всем, всем, всем.

Бывшим министром Керенским по адресу всюду и всем дана заведомо ложная телеграмма о том, что войска революционного Петрограда добровольно сдали оружие и присоединились к войскам бывшего правительства, правительства измены, и что солдаты получили приказание от Военно-революционного комитета отступать. Не отступают и не сдаются войска свободного народа. Из Гатчины наши войска вышли ради избежания кровопролития между собою и своими заблуждающимися братьями казаками и для того, чтобы занять вне города более удобное положение, которое теперь настолько прочно, что если бы Керенский и его ближайшие соратники удесятерили свои силы, то всё равно тревожиться не приходится. В наших войсках настроение прекрасное. В Петрограде всё спокойно.

Начальник обороны города Петрограда

и Петроградского района подполковник Муравьёв».

Когда мы выходили из Военно-революционного комитета, в комнату вошёл мертвенно бледный Антонов. В руках его была какая-то бумага.

«Разошлите это!» - сказал он.

«Всем районным Советам рабочих депутатов

и фабрично-заводским комитетам.

Приказ

Корниловские банды Керенского угрожают подступам к столице. Отданы все необходимые распоряжения для того, чтобы беспощадно раздавить контрреволюционное покушение против народа и его завоеваний.

Армия и Красная гвардия революции нуждаются в немедленной поддержке рабочих.

Приказываем районным Советам и фабрично-заводским комитетам:

1) Выдвинуть наибольшее количество рабочих для рытья окопов, воздвигания баррикад и укрепления проволочных заграждений.

2) Где для этого потребуется прекращение работ на фабриках и заводах, немедленно исполнить.

3) Собрать всю имеющуюся в запасе колючую и простую проволоку, а равно все орудия, необходимые для рытья окопов и возведения баррикад.

4) Всё имеющееся оружие иметь при себе.

5) Соблюдать строжайшую дисциплину и быть готовыми поддержать армию революции всеми средствами.

Председатель Петроградского Совета раб. и солд.

депутатов народный комиссар Лев Троцкий.

Председатель Военно-революционного комитета

главнокомандующий округом Николай Подвойский»

Когда мы вышли из Смольного и очутились на тёмной и мрачной улице, со всех сторон неслись фабричные гудки, резкие, нервные, полные тревоги. Рабочий народ - мужчины и женщины - выходил на улицу десятками тысяч. Гудящие предместья выбрасывали наружу свои обтрёпанные толпы. Красный Петроград в опасности! Казаки!… Мужчины, женщины и подростки с ружьями, ломами, заступами, мотками проволоки, патронташами поверх своей рабочей одежды тянулась по грязным улицам к югу и юго-западу, к Московской заставе… Город никогда не видал такого огромного и стихийного людского потока. Люди катились, как река, вперемежку с солдатскими ротами, пушками, грузовиками, повозками. Революционных пролетариат шёл грудью на защиту столицы рабочей и крестьянской республики!

Перед дверью Смольного стоял автомобиль. К его крылу прислонился худой человек в толстых очках, под которыми его покрасневшие глаза казались ещё больше. Засунув руки в карманы потёртого пальто, он через силу произносил какие-то слова. Тут же беспокойно похаживал взад и вперёд рослый бородатый матрос с ясными молодыми глазами. На ходу он рассеянно поигрывал неразлучным огромным револьвером синей стали. Это были Антонов и Дыбенко.

Несколько солдат пытались привязать к подножке автомобиля два велосипеда военного образца. Шофёр резко протестовал. Он говорил, что велосипеды поцарапают эмаль. Конечно, он сам большевик, а автомобиль реквизирован у какого-то буржуя; конечно, на этих велосипедах поедут ординарны, но всё-таки его шофёрская профессиональная гордость была возмущена… И велосипеды остались на месте…

Народные комиссары по военным и морским делам отправлялись инспектировать революционный фронт, где бы он ни находился. «Нельзя ли нам будет поехать вместе с ними?» - «Разумеется, нет! В автомобиле всего пять мест - для двоих комиссаров, двоих ординарцев и шофёра». Тем не менее, один мой русский знакомый, которого я назову Трусишкой, преспокойно уселся в автомобиль и, несмотря ни на какие просьбы, не соглашался очистить место…

У меня нет никаких оснований не верить рассказу Трусишки об этом путешествии. Уже на Суворовском проспекте кто-то из ехавших вспомнил о еде. Объезд фронта мог затянуться на три-четыре дня, а местность была не слишком богата продовольствием. Остановили машину. У кого есть деньги? Военный комиссар вывернул все свои карманы - в них не оказалось ни копейки. Комиссар по морским делам тоже оказался банкротом. Не было денег и у шофёра. Трусишка купил провизии.

Когда они заворачивали на Невский, у автомобиля лопнула шина.

«Что делать?» - спросил Антонов.

«Реквизировать другой автомобиль!» - предложил Дыбенко, размахивая револьвером.

Антонов встал среди улицы и замахал проезжающей машине, у руля которой сидел какой-то солдат.

«Мне нужна эта машина», - заявил Антонов.

«Не дам!» - ответил солдат.

«Да вы знаете, кто я такой?» - и Антонов показал бумагу, в которой значилось, что он назначен главнокомандующим всеми армиями Российской республики и что все и каждый обязаны повиноваться ему без всяких разговоров.

«Хоть бы вы были сам дьявол, мне всё равно! - с жаром ответил солдат. - Эта машина принадлежит первому пулемётному полку, и мы везём в ней боеприпасы. Не видать вам этой машины…»

Затруднение было разрешено появлением старого и разбитого такси под итальянским флагом. (Во время беспорядков владельцы частных автомобилей во избежание реквизиции регистрировали их в иностранных консульствах.) Из этого такси высадили толстого гражданина в роскошной шубе, и высшее командование поехало дальше.

Покрыв около десяти миль и добравшись до Нарвской заставы, Антонов спросил, где командующий красногвардейскими силами. Его проводили до самой окраины, где несколько сот рабочих отрыли окопы и ждали казаков.

«Как у вас дела, товарищи?» - спросил Антонов.

«Всё в полном порядке, товарищ, - ответил командир. - Войска в превосходном настроении… Одно только - боеприпасов нет…»

«В Смольном лежит два миллиарда обойм, - сказал ему Антонов, - Сейчас я дам вам ордер… - Он стал рыться в карманах, - Нет ли тут у кого-нибудь клочка бумаги?»

У Дыбенко не было. У ординарцев тоже. Трусишка предложил свой блокнот.

«А чорт! ** У меня нет карандаша! - вскрикнул Антонов. - Кто даст карандаш?…» Нечего и говорить, что единственным, у кого был карандаш, оказался Трусишка…

Не попав в автомобиль верховного командования, мы отправились на Царскосельский вокзал. На Невском мы видели проходящих красногвардейцев с винтовками. Штыки были не у всех. Наступали ранние зимние сумерки. Высоко подняв головы, шли они сквозь холодное ненастье неровными рядами, без музыки, без барабанов. Над их головами развевался красный флаг, на котором корявыми золотыми буквами было написано: «Мира! Земли!». Все они были очень молоды. На лицах - выражение людей, сознательно идущих на смерть… Тротуарная толпа полубоязливо, полупрезрительно провожала их взглядами в ненавидящем молчании…

На вокзале никто не знал, где Керенский и где фронт. Впрочем, поезда ходили только до Царского…

Наш вагон был набит деревенскими жителями, возвращавшимися домой. Они везли с собой всякие покупки и вечерние газеты. Разговор шёл о восстании большевиков. Но если бы не эти разговоры, то по виду нашего вагона никто не догадался бы, что вся Россия расколота гражданской войной на два непримиримых лагеря, что поезд идёт к театру военных действий. Выглядывая в окна, мы видели в быстро сгущающихся сумерках толпы солдат, тянувшихся по грязным дорогам к городу. Они спорили между собой, размахивая винтовками. На боковой ветке стоял товарный поезд, набитый солдатами и освещённый кострами. Вот и всё. Далеко позади, на плоском горизонте, ночь освещалась отблесками городских огней. Мы видели трамвай, ползший по далёкому предместью.