Сергей Степанов - Догмат крови Страница 41

Бразуль сообразил, что адвокат не случайно рассказал эту хохму Бродскому. Сахарозаводчик слыл азартным игроком и во время заграничных вояжей спускал в казино целые состояния. В Киеве он организовал закрытый клуб «Конкордия», куда допускались только самые доверенные лица. Члены клуба собирались в доме Бродского, и там шла серьезная игра.

— Загляните как-нибудь к нам в «Конкордию», — с усмешкой пригласил Бродский. — Кто знает, вдруг вам выпадет счастливая карта и вы пополните ваше общество судоходства по Днепру двумя-тремя судами.

— У вас собираются опытные игроки. Боюсь лишиться последних пароходов!

— Вы же гоняете пароходы себе в убыток. Признайтесь, проучили мы вас. Даже французские булки не помогли!

В Киеве несколько пароходных компаний конкурировали друг с другом и однажды до того увлеклись, что довели плату за проезд в третьем классе до пятака. Потом плата снизилась до алтына. Наконец, одна компания в стремлении переманить пассажиров пообещала бесплатный перевоз. Но конкуренты не дремали и тут же объявили, что не будут взимать плату с косарей и прочего рабочего люда, а сверх того, каждому воспользовавшемуся их услугами выдадут булку белого хлеба.

— Нет, булок больше не будет. Чуть не разорились! Спасибо за науку! Кстати, хотел спросить. В вашем клубе регулярно играет Григорий Григорьевич Богров. Сегодня я видел его сына. Он весь во власти черной меланхолии. Нельзя ли оказать ему протекцию, а то у отца руки никак не дойдут.

— Отчего же не оказать протекцию достойному молодому человеку, — кивнул головой Бродский и воскликнул. — А вот и рабби!

По лестнице поднимался казенный раввин Аронсон. Хозяин почтительно приветствовал раввина библейским изречением «Барух хаба», то есть «Благословен пришедший», и услышал ответное: «Барух ханимца» — «Благословен пребывающий здесь». Бродский предложил всем перейти в свой кабинет, усадил раввина в мягкое кресло, а сам занял место у дверей, встречая и приветствуя гостей. Вскоре обширный кабинет заполнили видные представители еврейского общества. Со всех сторон звучало: «Шолом», «Алейхем шолом». Журналист знал в лицо почти всех банкиров и промышленников, но ни с кем из богатеев не был знаком лично. Единственным, кого он встречал раньше, был адвокат Марк Виленский, которого Марголин запанибрата называл Марой. Стоя в уголке кабинета, Барзуль с любопытством наблюдал за гостями Бродского. Они разбились на группы и громко беседовали, усердно размахивая руками. Бразуль подумал, что еврея, даже самого воспитанного и образованного, всегда можно распознать по бурной жестикуляции и быстрой речи. Это навсегда, этого не изменишь никакими университетами. Последним в кабинет со словами извинения на устах вошел Марк Зайцев. Очевидно, все приглашенные были в сборе, потому что после его прихода Бродский откашлялся, попросил внимания и предоставил слово Марголину.

Адвокат, приняв картинную позу, произнес краткую вступительную речь:

— Вчера ночью был арестован Менахем Мендель Тевьев Бейлис, приказчик кирпичного завода, принадлежащего присутствующему здесь Маркусу Ионовичу Зайцеву. С великого праздника Пейсах наши ненавистники раздувают ритуальное дело. Поскольку меня довольно долго не было в Киеве, я не знаю всех подробностей. В связи с этим, я позволил себе пригласить на наше собрание Степана Ивана Бразуля-Брушковского, журналиста прогрессивной газеты «Киевская мысль», на страницах которой мне случается публиковать свои размышления о текущем политическом моменте. Наш друг собрал интересный материал.

Все взоры устремились на Бразуля. Поначалу он заикался от волнения, но вскоре оправился, и его речь потекла гладко и безостановочно. Он коснулся соперничества между сыщиками Мищуком и Красовским. Когда он упомянул о визите в Киев вице-директора Лядова, известного своей близостью с министром юдофобом Щегловитовым, сам Бродский подался вперед, стараясь ничего не пропустить. Воодушевленный общим вниманием, репортер постарался мобилизовать все свои ораторские способности и закруглил речь витиеватой фразой:

— Ныне черносотенцы день и ночь корпят над тем, дабы добиться выгодных им показаний от детей Веры Чеберяк. Выдержат ли дети — вот в чем вопрос, как вопрошал герой бессмертной трагедии!

Не успел он закончить, как адвокат все разом заговорили. Некоторое время в кабинете Бродского стоял такой гвалт, какого нельзя было услышать на местечковом рынке. Наконец, беседой овладел раввин Аронсон.

— Знаю, найдутся люди, которые скажут, что я казенный раввин, чиновник, поставленный от правительства. Но даже казенный раввин обязан сказать от имени всего еврейства. Опять несчастье на наши головы! Опять кровавый навет — алилат дам. Не время пререкаться, ибо сейчас аунус нефошос — смертельная опасность для еврейской души! Талмуд предписывает в таких случаях отложить все дела и сделать все возможное для спасения еврея.

После слов раввина наступила тишина. Бродский сделал едва заметный жест рукой, и Марк Виленский быстро поднялся со своего места и вежливо предложил журналисту перейти в курительную. Нетрудно было догадаться, что собравшееся в кабинете Бродского общество предпочло обсуждать свои дела без посторонних ушей. Виленский отвел журналиста в отделанную палисандровым деревом курительную комнату. Бразуль решил, что его оставили без присмотра, но в дверном проеме возник лакей с подносом и ловко сервировал низенький столик перед оттоманкой. Украдкой взглянув на дно серебряной сахарницы, Бразуль с некоторым удивлением обнаружил клеймо фирмы Карла Фаберже. В ювелирном заведении Маршака на Крещатике подобная сахарница стоила рублей шесть. Вещи шли ходко, помогало звание поставщика императорского двора. Однако люди со вкусом и достатком посуду от Фаберже не покупали, предпочитая старинное фамильное серебро. Очевидно, сахарницу следовало отнести к многочисленным чудачествам сахарного короля. Он потратил миллионы на благотворительность, в том числе на покупку здания театра Соловцова, но при этом завел тяжбу с городскими властями, требуя арендную плату в размере десяти рублей в год за пользование лестницей, ведущей к театру. Бродский был влиятельнее генерал-губернатора, но при этом усердно хлопотал о чине статского советника, который мог выслужить любой правитель канцелярии или даже учитель гимназии.

Приблизительно через час, когда Бразуль уже и кофе выпил и на оттоманке полежал, в курительной комнате появились Марголин и Виленский.

— А, вот вы где кейфуете! Отчего же не попросили кальян?

Марголин был возбужден и радостно потирал руки. В кратких словах он сказал, что еврейская община решила создать комитет по спасению Бейлиса. В комитет вошли Аронсон, Гальперин, Зайцев и они с Марой. По подписке были собраны деньги. Правда, как посетовал Марголин, жертвовали туго.

— Ну, ну! Сорока тысяч для первого раза достаточно, — возразил Виленский. — Потом доить будет легче. Однако тише! Сюда идет старик Гальперин.

Действительно в курительную комнату вошли Гальперин и Зайцев. Коммерции советник Гальперин, если не по размеру капитала, то по размаху операций, мог посоперничать с Бродским. Рафинадом с его заводов торговали по всей России и даже за границей вплоть до далекой Норвегии. Негоциант жил в Липках в роскошном палаццо, построенном в стиле Высокого Возрождения. Евреи не имели собственного дворянства, но аристократия, хотя и без официальных титулов, у них всегда существовала. Гальперин принадлежал к знатному еврейскому роду, давшему немало раввинов и знатоков талмуда. Он был образованным человеком, состоял попечителем Фундуклеевской женской гимназии и, в то же время, любил щегольнуть длинной талмудической цитатой. Гальперн обратился к адвокатам со словами на древнееврейском. Они недоуменно переглянулись, после чего Марголин с некоторым смущением произнес:

— Мойша Беркович, я до тринадцати лет брал уроки древнееврейского, но, признаться, помню только алфавит.

— Эх, молодежь, молодежь укоризненно покачал головой Гальперин. — Все науки превзошли, на всех языках разговариваете, а нашего доброго еврейского, на котором написана святая Тора, не знаете! Не примите за обиду, но я желаю узнать, как вы собираетесь распорядиться средствами, собранными для защиты несчастного Бейлиса. Как никак, он приказчик моего племянника.

Гальперин вступил в брак с Шифрой Зайцевой. Подобные браки по расчету были распространены в среде киевских воротил. Богачи брали в жены дочерей своих компаньонов и объединяли капиталы. Всех крупных промышленников и финансистов черты оседлости связывали сложные родственные узы. Гальперин считал своим долгом опекать племянника по женской линии, хотя Зайцеву было уже за пятьдесят лет.

— Часть средств пойдет на формирование благоприятного общественного мнения, — пояснил Марголин. — Нельзя допустить, чтобы дело решалось келейно. Надо остановить на нем зрачок мира.