Андрей Ильин - Слово дворянина Страница 42

Тень пробежала по лицу Якова.

— Впрочем, вы, Яков Карлович, ране времени духом не падайте да не ропщите на судьбу, надейтесь на лучший исход, — спохватился князь Голицын. — Бог, он милостив... Ныне я подарки дорогие во дворец послал, да другие обещал. Шах персиянский хоть пригрозил по горячности своей России войной, да, думаю, остыл уж! Ныне сил у него нет на нас войском идти. Коли дождемся мы заступничества матушки нашей Елизаветы Петровны, что за вас шаха попросит, да в делах политических послабления Персии пообещает, да пошлины малость уменьшит, может, и обойдется еще все.

Бог даст — всего-то кнутом вас посекут да отпустят на все четыре стороны. Хуже, коли глаз лишат, за то, что вы на жену шахскую взор бросить посмели. Да все ж таки не убьют ведь!

— Да ведь не один я был! — сказал Яков. — А Дуня-ша моя и Никола-купец? Что с ними-то станет?

Вновь вздохнул князь Григорий Алексеевич да взор свой потупил.

И, на других узников не глядя, а лишь к Якову одно -му обращаясь, отвечал:

— Купчику тому, что бежать вам пособлял, я уж ничем не помогу. Потому — не имеет он к нашему ведомству никакого касательства, отчего не могу я за него пред императрицей хлопотать. Да и вина на нем больно великая — как вас ловили, он, силушку свою в узде не сдержав, персиянина одного рукой стукнул, да так, что до смерти зашиб.

— А Дуняша?! — вновь напомнил Яков.

— Так ведь не Дуняша она, а Зарина ныне, — отвечал вполголоса князь. — Хоть не по крови, да по вере своей — персиянка! Да мало того — жена шаха Надир Кули Хана, коему по праву принадлежит. И может он с нею, по законам их басурманским, поступать как угодно, за неверность ее наказав!

— А коли так, коли казнят ее — так пусть и меня с ней вместе! — сказал Яков. — Без нее, без Дуняши, все одно жизни мне нет!

Всплеснул руками Григорий Алексеевич.

— Да ведь и казнят, непременно казнят, можете в том даже не сумневаться, — в сердцах вскричал он. — Да как же вы не понимаете, сударь мой, что не в России мы, а в земле персиянской! Да ведь что толку с того, что не одну ее, а и вас тоже басурмане на кол посадят? Ведь инородка она вам, к чему же судьбу свою с ее связывать!

Да только увидел тут князь, как Яков губы упрямо поджал да нахмурился, и, тон свой сменив, уговаривать его стал.

— Да разве мало вам девок русских, кои одна другой краше? Ведь жених вы завидный — приедете домой, любую выбирайте, да, благословения батюшки испросив, — сразу и под венец! А уж я на вашей свадьбе посаженым отцом буду и детушкам вашим, что народятся, крестным!

Но не надобно Якову иных девиц, кроме Дуняши. Как бросит он ее?.. Да не ее одну, но и купца Николу, что согласился им помочь и через то дело божеское под смерть себя подвел.

— Что скажете, друг мой разлюбезный Яков Карлович?

Мотает Яков головой, будто бычок, да мычит лишь. Вздохнул князь Григорий Алексеевич — да делать нечего!

Видно, лишь палач один способен образумить сию голову неразумную! Жаль!..

Но все ж таки повторил:

— Подумайте, сударь, а как надумаете чего, велите меня к себе звать!

Сказал так да по лестнице шаткой наверх полез, к воздуху и свету дневному...

Скрипнули пронзительно петли.

Упала с громом тяжелая, железом обитая, крышка.

Громыхнула цепь.

Звякнул замок...

Все!..

Остался Яков в яме земляной, да теперь уж без всякой надежды на спасение!

Сел, колодками деревянными громыхнув. Хотел было голову руками в отчаянии обхватить, да колодки не дают, в лицо тыкаясь.

Слышит, подле него другие пленники тихо дышат да возятся.

— Зря вы, барин, так-то! — осуждающе молвил во тьме Никола. — Посол-то, он верно все сказал — нас вы хошь как не выручите, а себя тем сгубите! Зачем всем смертушку принимать?.. Вернулись бы вы лучше на родную сторонушку да привет ей от нас передали. А на кол усесться вы завсегда успеете, коли у вас охота на то будет.

Сказал да умолк.

И стало от слов его Якову еще горше.

Ведь не радость они делить меж собой будут, а смерть свою. Может, и прав был Григорий Алексеевич, как призывал его образумиться. Ведь всякая рана со временем затягивается, новым мясом обрастая. И душевная, верно, тоже зарастет...

Так подумал было Яков, страхам своим поддаваясь...

Но услышал тут стук колодок деревянных и мелодичный перезвон браслетов самоцветных, что странен был в яме сей. Да почуял, как дохнуло на него легким ветерком и кто-то нежно коснулся руки его.

А ведь это Дуняша его!

И стыдно стало ему за слабость свою минутную, коей поддался он.

Коснулась его Дуняша да молвила голоском тихим и нежным, от которого сердце его зашлось:

— Разве ж знала я, что все так обернется?! Чем прогневила я господа нашего, что, забирая жизнь мою, он желает получить и твою в придачу?! Кругом виновата я! Но бог мне свидетель — не желала я ни тебе, ни кому-либо зла, но лишь спасения себе!

Откажись от меня, друг сердешный!.. Езжай в родную сторону и бери в жены девушку добрую, что родит тебе детей. Живи с ней долго и счастливо, и помни обо мне. Да прости меня за то, что было с тобой, коли сможешь! — Сказала так и заплакала.

Повернулся Яков, хотел было Дуняшу свою обнять, да руки, в колодки закрытые, поднять не смог. Хотел поцеловать ее в уста, но и того даже не сумел, колодками о колодки стукнувшись.

Сказал лишь:

— Что говоришь ты, любовь моя! Как жить мне после, на смерть тебя отдав да злодеем себя до доски гробовой помня! Разве ж мыслимо такое?.. Судьба свела нас вместе, да так, что теперь уж не разорвать! И коли написано нам на роду умереть во цвете лет, так примем же смерть вместе!

И почуял он, как прижалась к нему доверчиво Дуняша, вся дрожа...

— Э-эх!! Жизнь-злодейка! — вскричал отчаянно во тьме купец Никола, цепями громыхнув. — Что ж то делается?! Ладно мы, люди купеческого звания, в грехах погрязшие, — где обмерим, где обвесим, где соврем, но им-то за что муки смертные принимать?! Да разе по-божески то?! — Да помолчав — добавил: — А все ж таки неохота помирать в земле басурманской, вдали от стороны родной, без исповеди даже и отпущения грехов!

Неохота — да, видать, никуда от беды той уж нам не спрятаться!.. Видать, придется! Да скоро уж!..

Глава ХLVI

Солнце!..

Стоит Мишель средь двора, жмурится, да отчего-то улыбается.

Хоть вроде нечему — ведь двор тот Чека, да вкруг него стены, что решетками забраны, где камеры расположены, арестантами набитые. Чему радоваться-то?..

Да ведь не там он — здесь. Вышел, вырвался! Да не сам по себе, а и приятелей своих вытащил!

Вон уж ведут их...

Громыхнула дверь железная, и из коридора темного шагнули на свет белый, глаза от него зажмурив, Валериан Христофорович и Паша-матрос, при конвоире.

А как вышли — замерли, ошарашенные. Видно, как их вниз по лестницам повели, они решили, что в подвалы идут, да уж с жизнью попрощались.

Заметили они Мишеля и вовсе растерялись!

Подошел он к ним.

— А разве вас не расстреляли? — заговорщическим шепотом спросил Валериан Христофорович, глядя на Мишеля, будто на вернувшееся с того света привидение.

— Как видите — нет. Если не верите — можете хоть даже пощупать меня, — усмехнулся Мишель.

— Ну что вы ей-богу! — смутился старый сыщик. — А нас сокамерники наши уверили, что вы уж на небесах с архангелами беседуете!.. — воровато сообщил он. Да оглянувшись на конвоира, что, скучая, рядом стоял, спросил: — Неужто нас отсюда выпустят?

— Выпустят, — заверил его Мишель. Хоть не сказал, почему.

И верно — выпустили. Беспрепятственно. Открыли дверь, да другую, и, проверив мандат, отпустили восвояси!

Вышли они на улицу, да все трое замерли на пороге, к свободе привыкая. Ведь только что были они там, откуда, как с того света, не возвращаются! Несколько шагов всего, а будто рубикон перейден!

— Куда ж мы теперь? — спросил Валериан Христофорович, растерянно оглядываясь по сторонам.

— Сокровища искать, — ответил ему Мишель.

— Шутить изволите?

— Никак нет — не шучу! Сокровища. Самые настоящие.

— Графа Монте-Кристо? — недоверчиво усмехнулся старый сыщик.

Кабы так...

— Нет, Валериан Христофорович, не Монте-Кристо... — вполне серьезно ответил Мишель. Да не закончив, осекся.

А чьи, собственно?.. Раньше бы молвил — царские, да не ошибся. А теперь уж и не понять, чьи. Разве только сказать, как ныне товарищи на митингах говорят, — рабоче-крестьянские? То бишь — народные.

А, впрочем, может, так оно и есть — государи, плохие они или хорошие, или не государи вовсе, а товарищи министры и комиссары приходят и уходят, а народ российский остается.

Россия остается.

А раз так, то выходит, что сокровища эти не чьи-то персональные, а общие — сокровища Российской, а ныне Советской империи!.. А России-матушке и послужить не зазорно! Не правителям нынешним, кои тоже временщики, но России! Ей!

Так хотел сказать Мишель Валериану Христофоровичу, да не успел даже рта раскрыть, как сшибла его с ног, будто бешеная конка, какая-то неведомая, неудержимая сила! Налетела, ударила — чуть на мостовую не повалила!