Сергей Зверев - Господа офицеры Страница 43

Двое молодых казаков из первоначальной диверсионной группы поручика и великий князь, которые подстраховывали начальный этап налета на лагерь, оказались чуть в стороне и сзади бешеной круговерти, бушевавшей рядом с «Большой Бертой». Некоторое время они удачно били по туркам с фланга, отвлекая на себя внимание части врагов и помогая тем самым подполковнику Ростовцеву сдерживать атаки турок. Почти сразу к ним присоединился и Петр Бестемьянов, который даже в невероятной кровавой суматохе ночной схватки сумел-таки найти своего соколика.

Когда патроны кончились, двое станичников кинулись ловить коней, мечущихся среди выстрелов: как бы ни сложилось дело, лошадки не помешают! Казак — он только на коне настоящий казак, а пеший — полказака…

Голицын тем временем уже почти добрался до широкого, как устье колодца, жерла чудовищной пушки, ему оставалось пройти не более двух саженей. Но тут турки все же заметили поручика и открыли по нему прицельный огонь.

Рой пуль зажужжал вокруг Сергея рассерженными пчелами, но поручик только усмехнулся. К тому, что в любую секунду его может подстеречь смерть от вражеской пули, Голицын давно привык и относился как к неизбежной издержке профессии офицера. Главное — погибнуть не глупо и не зазря, а для этого нужно пройти еще пару шагов и накормить «Большую Берту» порцией камешков. Ведь недаром после каждого выстрела канал ствола супергаубицы тщательно чистят! А он вот сейчас пустит все старания чистильщиков под хвост шелудивому шайтану. Вряд ли немецкой дуре это понравится…

Но тут фортуна отвернулась от Сергея Голицына: одна из злобных свинцовых «пчел» все-таки ужалила его в руку чуть пониже локтя. В левую руку, в которой поручик удерживал мешок с камнями, предназначенными для угощения немецкой дуры.

Словно раскаленным железным ломом по руке ударили, перед глазами поручика заметались огненные круги и спирали, от боли он чуть не потерял равновесия и лишь чудом удержался на стволе. Но кисть раненой руки непроизвольно разжалась, и мешок с камнями улетел вниз.

В последнем рывке, напрягая всю силу воли, Голицын ухватился правой рукой за кромку орудийного дула и, подтянувшись, заглянул в темный тоннель ствола «Большой Берты». Из ствола тянуло тухлой вонью сгоревшего пороха.

Да, он все-таки добрался до жерла окаянной супергаубицы, но что теперь бросить в него? Чем заклинить снаряд на несколько неуловимых долей секунды, которых хватит для того, чтобы отправить злобного стального монстра в преисподнюю, где «Большой Берте» самое место?

В отчаянии Голицын стал забрасывать в ствол все, что мог, что оставалось у него при себе. Пасть «Большой Беты» поглотила «браунинг» поручика, с которым Голицын никогда не расставался, портсигар, офицерский ремень с пряжкой и даже медальон с портретом Веры Холодной. С камнями, конечно, надежнее, но и этот разномастный набор мог заклинить снаряд при залпе, по крайней мере, Сергей надеялся на это, потому что больше ему не на что было надеяться.

Увидев Голицына на самой верхушке исполинского ствола, у дульной насадки, штабс-капитан Левченко выполнил специальный приказ поручика, который тот отдал персонально ему. Андрей махнул двоим своим бойцам, оставшимся у вагона с вражеским офицерьем, из-под его колес вышибли тормозные башмаки. Когда они с Голицыным договаривались об этой завершающей части плана, ни тот ни другой еще не знали о назначении вагона, о его, так сказать, начинке!

Левченко мрачно усмехнулся: что ж, тем лучше!

Сейчас вагон тронется под небольшой уклон, а к его буферу загодя уже была привязана длинная прочная веревка, другой конец которой закрепили на спусковом механизме «Большой Берты»…

По всем расчетам, Голицын должен был, покуда вагон наберет скорость и веревка, натянувшись, приведет спусковой механизм в действие, успеть покинуть гаубицу и присоединиться к Левченко в заранее присмотренном укрытии. Весь трюк с вагоном и веревкой был задуман именно ради того, чтобы никому не пришлось давать залп вручную, находясь прямо у орудия, ствол которого в результате этого залпа должно разорвать.

Но сейчас собственная хитрость оборачивалась против раненого поручика: провозившись со странным набором предметов, он мог не успеть покинуть ствол «Берты», самое опасное место!

Когда Андрей Левченко подбежал к Бестемьянову и Николеньке, те уже сидели на конях.

— Сейчас рванет! — выдохнул штабс-капитан и затейливо выругался. — Что с Сергеем, почему он не уходит?!

— Мы уходим! — решительно сказал Бестемьянов и перекрестился. — Его уже не спасти, а мы должны спасти великого князя!

Так уж был устроен старый унтер, что в первую голову думал и заботился о своем ненаглядном соколенке.

Штабс-капитан не успел возразить, потому что возразил лично соколенок и самым решительным образом.

— Уходим?! Никогда! Я его спасу! — закричал Николенька, свесился с седла, неожиданным рывком выхватил из руки Бестемьянова поводья коня, приготовленного для Левченко, и поскакал к гаубице, прямо под дульную насадку, рядом с которой стоял, пошатываясь от боли и головокружения, Сергей Голицын.

Провисшая веревка постепенно поднималась все выше над шпалами, начала натягиваться…

И грянул залп! Над «Большой Бертой» встало облако огня и дыма, ствол гаубицы превратился в некое подобие уродливой стальной орхидеи, с рваными лепестками, торчащими в разные стороны. Прямо голубая мечта скульптора-авангардиста, которые в начале века стали плодиться, как кролики.

Метались среди возникшего внизу пожара бешено ржущие лошади, ярким пламенем горел вагон, в котором завывали от предсмертного ужаса заживо поджариваемые офицеры…

37

Поздним утром на берегу озера Ван стояли два русских генерала, Юденич и Огановский. Лица у их высокопревосходительств были печальные, потому что очень уж невеселыми были новости, которые только что поведали господам генералам отставной унтер Петр Бестемьянов и сбежавший из турецкого плена штабс-капитан Андрей Левченко.

— Сколько ваших товарищей по плену осталось в живых? — отрывисто спросил Юденич штабс-капитана, стоящего рядом.

— Трудно сказать, ваше превосходительство, бой был очень ожесточенным, потом еще этот страшный взрыв… Подполковник Ростовцев геройски погиб у меня на глазах. Не думаю, что в живых осталось более пяти-шести человек, наверняка кто-то из них ранен, возможно, тяжело. Мы потеряли друг друга в жуткой неразберихе, начавшейся после взрыва «Большой Берты». А ведь им еще придется добираться горными тропами к линии фронта, переходить ее… Но как бы то ни было, турок наши освободившиеся офицеры положили впятеро больше! Даст Господь, и выжившие доберутся до наших передовых позиций, хоть мне не слишком в это верится.

— Но вам ведь удалось это, — заметил Огановский. — Вы же удачно и поразительно быстро добрались до линии фронта и перешли ее!

— Мы должны благодарить армянского мальчика-проводника, — пояснил Левченко. — Он дождался нас в условленном месте. Увы, только двоих… И провел, как и обещал, быстрым и потайным путем мимо турецких застав и секретов. Если бы не он, мы бы с Николаичем не смогли так быстро добраться до своих.

Андрей опустил голову и глухо закончил:

— Если бы вы знали, господа генералы, как мне горько докладывать вам, что… — он прервался, тяжело сглотнул. — Что проклятая «Берта» уничтожена такой ценой.

Бестемьянов, тоже стоящий рядом, не мог вымолвить ни слова: он плакал. Душа старого унтера разрывалась от боли: он снова потерял своего соколенка, на этот раз безвозвратно. Левченко стоило колоссальных трудов уговорить Петра Николаевича покинуть распадок рядом с уничтоженной гаубицей. Бестемьянов не желал уходить, не желал попытаться перейти линию фронта. Он хотел умереть и остаться тут, рядом с местом, где погиб великий князь. Только намертво вбитая в сознание привычка подчиняться воинской дисциплине и приказу старшего по званию помогла Андрею Левченко все-таки увести старого унтера с собой. Да еще желание Бестемьянова отомстить врагам за смерть Николеньки.

— И вот еще что, — продолжил справившийся с собой штабс-капитан, — поручик Голицын надеялся, что об армянском мальчике позаботятся. Он ведь лишился семьи и родного дома.

— Конечно, позаботимся, — ответил Огановский. — Мальчик теперь станет подданным российской короны. Мы с Николаем Николаевичем представим его к медали «За храбрость». Будет учиться в пажеском корпусе, я уверен, что государь подпишет такой указ и дарует маленькому армянину личное дворянство. Он заслужил такую честь.

— Вы двое тоже не останетесь без наград, — подхватил Юденич, подняв взгляд на Левченко с Бестемьяновым. — Обоим по Георгию 4-й степени. Это самый высший орден, который я могу дать своим личным приказом.