Валентин Лавров - Триумф графа Соколова Страница 44

Ленин остолбенело посмотрел на Соколова. Возможно, такая мысль еще ни разу не приходила ему в голову. Он ни дня за свои сорок три года не трудился, если не считать самые молодые годы, когда он для проформы состоял в адвокатской коллегии. Впрочем, тут славы себе он не снискал. Ленин был весь нацелен на заговоры, на террор и экспроприации, на демонстрации и агитацию. И нормальную трудовую жизнь считал чем-то бессмысленным и глупым, уделом плебса.

Отставив кружку с пивом, тоном пастора, проповедующего слово Божие, уверенный, что его мысли драгоценны и неоспоримы, Ленин выбил пальчиками по крышке стола частую дробь и назидательно произнес:

— Старые формы правления прогнили насквозь! Вы, милостивый государь, — представитель правящей буржуазной верхушки. И я вам говорю: буржуазная ложь путем всяческих обманов и уступок пытается затмить революционное сознание народа. В настоящее время прогрессивная часть трудящихся все более проникается революционными, передовыми идеями.

Соколов усмехнулся:

— Владимир Ильич, вам непременно хочется, чтобы все прониклись вашими убеждениями?

— А почему бы нет? Многие представители буржуазных классов поняли неизбежность пролетарской революции и активно помогают нам…

— Деньгами? Как Савва Морозов или Максим Горький?

— Именно так, батенька! Теория революции — наша, а деньги на ее практическое устроение, гм-гм, — ваши. Ни одна революция без денег не делается, как не делаются дети без известного акта. И в новой России мы поставим памятники тем, кто помогал свергать самодержавие.

— Памятники на могилах? — съязвил Соколов.

Ленин сделал вид, что не заметил иронию. Он вновь прощупал Соколова внимательным косящим взглядом.

— Вы, граф, человек ума обширного. И вы должны понять очевидное: русский царизм обречен. И чем быстрее он рухнет, тем лучше.

Соколов отрицательно помотал головой:

— Не следует обольщаться, Владимир Ильич! Далеко не вся Россия жаждет именно революционных перемен. Хотя многие перемены необходимы. Скажем, следует разогнать Думу — навсегда!

Ленин расцвел, вновь забарабанил пальчиками по столу.

— Полностью согласен! Дума идет на поводу русского мещанина. Русский мещанин не хочет революции, мечтает о притуплении противоречий между самодержавием и народной свободой, высказывается за конституционный путь. А нам нужны обострения крайностей…

Соколов вдруг блеснул познаниями подрывных брошюрок Ленина — не зря в свое время проглядел его «труды», когда собирался в большевистский гадюшник Поронино. Он сказал:

— Об этом, Владимир Ильич, вы писали в своем труде «Победа кадетов и задачи рабочей партии».

Ленин от удовольствия прямо-таки подпрыгнул на стуле:

— Гм-гм, таки знаете, изучаете Ильича. Прекрасно, батенька!

Крупская заботливо проговорила:

— Граф, кушайте маринованную рыбу — замечательное блюдо, полезное. Товарищ Инесса готовила.

Слова эти подруга вождя сказала по своей бесконечной доброте: участие Инессы выразилось только в том, что она наблюдала за процессом приготовления. Даже рыбу из лавки принесла служанка.

— Нежный вкус, — вежливо обронил сыщик.

— Приятно слышать! — Арманд не отрывала от сыщика масленого взора. Для чего-то спросила: — Вы, Аполлинарий Николаевич, в Кракове хорошо разместились?

— Живу я в «люксе» «Гранд-отеля» — вполне удобно.

После обеда Крупская сказала:

— Инесса Федоровна прекрасно поет романсы…

Соколов ради вежливости произнес:

— Сделайте, сударыня, одолжение, спойте нам!

Для приличия малость поломавшись, Арманд села за рояль и довольно приятным голоском спела какие-то немецкие песенки.

В отличие от вождя, она хорошо владела и немецким, и французским языком.

Соколов захлопал в ладоши:

— Браво! У вас, Инесса Федоровна, прекрасные вокальные данные. Могли бы в Мариинском театре петь.

Арманд теперь глядела на сыщика откровенно влюбленными глазами: чтобы разбудить женское сердечко, порой хватает одного доброго слова!

Соколов вскоре узнает, чем этот вроде бы безобидный комплимент обернется.

Инесса Арманд от похвалы зарделась, и это несколько скрасило ее нехорошее лицо: оно было не в меру длинное и отчетливо проглядывала его асимметрия, а нос, с обширным вырезом ноздрей, уныло нависал над большим брыластым ртом. (Впрочем, уже в советское время находились и такие, кто считал ее «изумительной красавицей». В издевку, что ль?)

Но лицу придавали своеобразную живость крупные, умные глаза, в которых играла шальная бесовская мысль.

Какой была эта женщина, которая стала «единственной и неповторимой» в жизни Ленина? Вопрос не праздный, ибо наши любовные симпатии с головой выдают нас самих, наш внутренний, скрытый от постороннего взгляда мир.

Характер и судьба этой женщины были совершенно необычны. Острый ум, авантюризм и безнравственность переплелись в Арманд тугим узлом.

Отец Инессы — богатый фабрикант из Англии по фамилии Стеффен, мать — француженка, один из многочисленных любовников — Ленин.

Впрочем, Арманд — фамилия мужа. Первый муж — Александр Арманд, старший сын крупного фабриканта, которому принадлежала большая шерстоткацкая и красильно-отделочная фабрика под Москвой.

Инесса музицировала, любила печальные строки умершего от чахотки Семена Надсона, сострадавшего неведомому «несчастному брату», была нервной, а порой просто истеричной и родила мужу четверых детей.

И еще она свято исповедовала идею: свобода должна быть во всем, включая свободу тела. Она шокировала свое буржуазное, вполне приличное окружение, когда начинала разводить босяцкую философию.

— Если я дарю то, что принадлежит лично мне, скажем деньги, то ведь это ни у кого не вызывает возмущения. Более того, это считается красивым и альтруистичным. Мое тело принадлежит мне еще больше, чем деньги. Так почему я не могу доставить кому-то радость, отдавая тело для любви? Нам, женщинам, мало прав дано. Но двумя правами мы обладаем естественным образом: мы можем или отказывать, или давать себя. И никто нам не смеет запрещать делать этого — ни эгоистичные мужья, ни прогнившее буржуазное общество.

Так что для себя лично Арманд уже совершила одну революцию — сексуальную.

После того как Инесса совратила младшего брата собственного мужа — Владимира, последовал разрыв с Александром, от которого уже было четверо детей. С Владимиром она открыто жила в блудном грехе и принесла ему пятого дитя.

Владимир Арманд, в свою очередь, тоже увлек Инессу — революционными идеями и кружками. Так что вполне естественным и законным образом в 1907 году они оба оказались в пречистенском полицейском доме, а затем в ссылке.

Когда в том же 1907 году Инессу отправляли на этап, в одном из писем она сетовала: «Меня хотели послать еще на 100 верст к северу, в деревню Койду. Но, во-первых, там совсем нет политиков, а во-вторых, там, говорят, вся деревня заражена сифилисом, а мне это не очень-то улыбается».

Биограф Арманд Е. Егорова писала: «Если Ленин все-таки был болен сифилисом, то подцепить его, по-видимому, он мог только у Инессы Арманд. Больше просто не у кого» («МК». 1998. 24 октября).

Похоже на правду. А то, что Ильича лечили от этой болезни и после революции, — исторический факт. Врачи, кстати по желанию пациента, были из Германии.

Товарищи по партии много сплетничали об их отношениях, но Инессу считали умной. Оправдывая это мнение, она читала лекции в партийной школе Лонжюмо.

Когда лекции закончились, Ленин предложил:

— А почему бы вам, Инесса, не вести семинарий по политической экономии? Уверен, у тебя отлично получится. (Ильич все время сбивался, называя любовницу то на «вы», то на «ты», даже в переписке. Нередко эти послания пролетарский вождь подписывал игриво и по-большевистски конспиративно — «Ваш Базиль».)

И сомневавшаяся в своих силах Арманд с присущей ей добросовестностью стала осваивать политическую экономию. Ильич даже заставал ее с «Капиталом» в руках.

Ленин захаживал на семинарские занятия. Как писал Марк Алданов, «Ильич хотя кое-чем оставался не очень доволен и дополнял, но хвалил Инессу. Крупская на ее лекциях и практических занятиях не бывала. Сплетники не ошибались: Ленин по-настоящему влюбился, — вероятно, в первый и последний раз в жизни».

В результате товарищ Арманд подтвердила афоризм другого знатного вождя, который позже заявил: «Нет крепостей, которые не смогли бы взять большевики».

Надежда Константиновна то ли умом была попроще, то ли не чувствовала в себе педагогического призвания, хотя в советское время командовала на ниве просвещения и запрещала великих писателей — Льва Толстого, Федора Достоевского, того же Надсона и прочих, но не только семинарий не вела, даже лекций не читала.