Борис Акунин - Весь цикл «Смерть на брудершафт» в одном томе. Страница 5

Алеша не помнил, но предположил, что это Блок или Брюсов (Сима всегда цитировала Блока или Брюсова).

В третий раз он попробовал ее обнять, и опять она отшатнулась.

— Нет, нет, нет… Послушайте! Как дышит ночь!

Он послушал. Ночь дышала сладострастьем — в буквальном смысле. Что-то в ней вздыхало, охало и даже похрипывало. Или это ему померещилось? Алеша и сам немного задыхался.

Однако в четвертый раз быть отвергнутым не хотелось. Взяв себя в руки, он спросил:

— Что вы хотите мне сказать?

— Сейчас… — Симочка никак не могла собраться с духом. — Ах, как кружится голова от аромата сирени! Сорвите мне вон ту ветку. Дотянетесь?

Ветка, самая пышная из всех, была высоковато, но ради Симы он достал бы и луну с небес.

В сущности, можно было подставить пустой ящик (их у забора был целый штабель), но отчего же не продемонстрировать гимнастические способности? Даром что ли Алексей Романов был первым спортсменом своей гимназии, а ныне считался вторым, ну хорошо, пускай третьим, спортсменом всего Санкт-Петербургского императорского университета?

Ловко подтянувшись, он влез на бревенчатый забор. Встал (безо всякой опоры!), балансируя на узком жестяном навершии. Вот она, ветка, за ней еще и нагибаться придется.

Ночь дышала как-то слишком уж страстно. Причем кряхтение доносилось из вполне определенного места — снизу.

Алеша опустил взгляд.

Со стороны улицы под забором копошилась какая-то куча-мала. Вот откуда, оказывается, неслись сипы и хрипы!

— Эй, господа! — крикнул Романов, а, разглядев, что это трое мужчин навалились на четвертого, который отбивается из последних сил, повысил голос. — Трое на одного! Стыдитесь!

Спрыгнул вниз, рывком оттащил самого верхнего. Тот был в картузе, рубахе на выпуск — типичный хулиган из фабричных. А человек, которого били, между прочим, был приличный, в штиблетах с гамашами.

Пролетарий толкнул Романова в грудь, очень сильно и довольно больно. После чего, конечно, пришлось прибегнуть к помощи английского бокса.

Жаль, Сима не видела, какую шикарную плюху (по-спортивному «хук») всадил Романов невеже в ухо. Тот мешком сел на землю.

Второй из хулиганов, приподнявшись, вцепился Алеше в галстук, да еще, сволочь, стал ногами лягаться.

Приличный господин, воспользовавшись неожиданной подмогой, отшвырнул последнего из своих недругов. Но дальше повел себя некрасиво. Даже не подумал придти благородному союзнику на помощь, а дунул со всех ног в сторону — и поминай, как звали.

— Алеша! Алеша! Что с вами? — пищала с той стороны Симочка.

А он и ответить не мог. Закрутили руки, зажали горло.

Вдоль забора бойко хромал усатый офицер, придерживал на боку саблю.

Ну держитесь, скоты, обрадовался Романов. Сейчас вам будет!

Офицер же закричал, обращаясь к одному из хулиганов:

— Взяли? Молодцы!

— Ушел, — сплюнув, ответил самый старый из налетчиков, с противной скуластой физиономией. — Вот, ваше благородие, один воротник в руке остался.

— А это кто?

— Пособник.

Ничего не понимающего Алешу схватили за шиворот крепкие руки в перчатках, тряхнули.

— Кто такой? Немец?

— Русский. А что, собственно…

Не дослушав, офицер замахнулся кулаком, но ударить не ударил.

— У, мразь! Предатель!

И снова вцепился в лацканы, затряс так, что у бедного Алеши совсем помутилось в голове.

— Ваше благородие, гляньте, — сказал Лучников, держа у самых глаз воротничок сбежавшего резидента. — Никак буквы, китайские. Это метка из прачечной. Может, по ней найдем.

— Зачем нам прачечная? — Штабс-ротмистр Козловский справился-таки с нервами, расцепил пальцы. — Этот субчик нам все расскажет.

Некий дом на тихой улице

Капитан Йозеф фон Теофельс из Первого (российского) управления Grosse Generalstab[3] провел бессонную, очень хлопотную ночь и на квартиру вернулся лишь под утро, весь в синяках и царапинах, с оторванным воротником и висящим на нитках рукавом. Выражение лица у него было рассеянно-задумчивое.

Очень хотелось бы сказать про лицо этого необычного человека что-нибудь столь же неординарное, но, честное слово, нечего. Если было нужно, капитан умел превращаться в писаного красавца. Мог (опять-таки в случае необходимости) оборачиваться серым мышонком. Есть люди, которых постоянно окликают на улице, потому что они обладают среднестатистической внешностью и их все время принимают за кого-то другого. Йозефа фон Теофельса (друзья называли его просто «Зепп», а для не-друзей у капитана было множество самых разных имен) частенько не узнавали в толпе даже знакомые. Вот какое это было лицо. Увидишь — через минуту забудешь.

Пока верный Тимо, охая и причитая, отклеивал накладную бороду, а потом смазывал и обрабатывал ссадины, капитан сидел смирно, на вопросы отвечал невпопад. Его мысли витали где-то далеко.

— Говорил ведь, не ходите один, добром это не кончится, — например, проворчал на простонародном швабском диалекте слуга. Росту в нем было два метра, так что над сидящим капитаном он сгибался чуть не пополам.

Зепп ему по-русски, без малейшего акцента:

— Сколько раз повторять, дурень. Даже с глазу на глаз разговаривать только на туземном наречии.

Тимо и заткнулся. Он был удручающе неспособен к иностранным языкам. Что такое «с глазу на глаз» и тем более «туземное наречие», не понял. Но общий смысл уловил. Надо сказать, старина Тимо был вообще мало на что способен. Зато некоторые вещи умел делать просто гениально. Капитан его ни на кого бы не променял. Этот увалень ухаживал за Зеппом с раннего детства, а предки Тимо прослужили в родовом замке Теофельсов, наверное, лет пятьсот.

Потом, весь намазанный зеленкой, жилец кормил птичек. Попугай Ники и ворона Аликс жили в двух роскошных клетках, висевших по ту сторону окна на основательных стальных тросиках, закрепленных под верхним наличником — даже злой балтийский ветер не сорвет.

— Здравствуйте, ваши величества, — поклонился птицам фон Теофельс и тр-р-р-р — провел ногтем по железным прутьям.

— Рррросия уррра! — бодро откликнулся попугай. Аликс просто сказала:

— Каррр!

По профессиональной привычке пробежав взглядом по улице и окнам напротив, Зепп остался вполне доволен. Ничего подозрительного.

Улица была тихая. Этаж третий. Над ним еще четвертый, оттуда раздавались неуверенные фортепианные гаммы. Там квартировал учитель музыки.

— Ходиль-ходиль, ночь пропадаль, я не шпаль, — не выдержал долгого молчания слуга. — Лицо битый, ein blauer Fleck.

— Синяк, — подсказал господин.

— Зиняк. Пришель — пустая рука.

— С пустыми руками.

— Кто лицо побиваль?

Зепп изобразил под носом тараканьи усищи:

Картинка 05

— Какие-то господа из контрразведки. Князь Тараканов. Черт с ним, не в нем дело. Где спрятал папку наш футболист? Вот в чем вопрос. — Он забарабанил пальцами по раме. — Вынес из секретной части, но не с территории. Где же, спрашивается, папка? Крестик, что за крестик? Хм, ребус.

Он еще долго ходил по комнате — то молча, то снова принимаясь бормотать:

— Ребус, ребус… Из секретной части вынес… С территории не вынес… «Сами пойдете — сами найдете — сами возьмете»…

Тимо, не привыкший сидеть без дела, сортировал на столе принесенное из прачечной белье. Здоровенные костлявые ручищи сноровисто раскладывали сорочки к сорочкам, простыни к простыням.

Вдруг Зепп остановился и показал пальцем на крошечный лоскуток, пришитый к уголку наволочки.

— Это еще что? Вон то, белое?

— Китайский… Нови Wascherei[4]… Китайский человек пришиваль. Очень хороший китайский человек. Чистый, аккуратный. Любит порядок.

Выругавшись по матери, капитан разворошил весь сверток. Метки были всюду, даже на носках.

— Тяжело жить с идиотом, — пожаловался Зепп. — Из-за такой ерунды обычно и сгорают! Все спороть к чертовой матери! В эту прачечную больше ни ногой!

— Там остался четыре хороший Laken.[5]

— Черт с ними.

Расстроенный Тимо засопел, но спорить не осмелился. Он достал странные вязаные гольфы — вместо стопы одна бретелька — и аккуратно скатал трубочкой.

— Ну конечно! — Фон Теофельс с размаху хлопнул себя по лбу. — Одиннадцатое! Эврика!

Наклонился, звонко чмокнул Тимо в щеку. Тот захлопал белесыми глазами. Последний раз Зепп поцеловал своего преданного слугу двадцать пять назад, когда пошел в первый класс гимназии.

В контрразведке

Студенту Романову этой ночью спать тоже не пришлось. Его беспрерывно допрашивали. Кошмарное недоразумение разрешилось лишь к утру.