Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 2 Страница 5

Всеволод Витальевич вынул из несгораемого шкафа несколько монет.

– Пять долларов ей на похороны, согласно установленному порядку. Расписку возьмите, не забудьте. – Повздыхав, вынул из кармана ещё два серебряных кружка. – А это так дайте, без расписки. Отпоёт покойника корабельный священник, я договорюсь. И скажите Благолеповой, чтоб, как похоронит, в Россию ехала, нечего ей тут делать. Неровен час закончит борделем. Билет до Владивостока выдадим, третьего класса. Ну, идите, идите. Поздравляю с началом консульской службы.

Перед тем, как выйти, Эраст Петрович не удержался, оглянулся на портрет фельдмаршала Сайго ещё раз. И снова ему почудился во взгляде героя некий message – то ли предостережение, то ли угроза.

Три вечных тайны:Восход солнца, смерть луны,Глаза героя.

Синяя кость не любит Барсука

Сэмуси с хрустом почесал горб и поднял руку в знак того, что ставки больше не принимаются. Игроки – их было семеро – откинулись на пятки, каждый старался выглядеть невозмутимым.

Трое на «чёт», четверо на «нечет», отметил Тануки и, хоть сам ничего не поставил, сжал кулаки от волнения.

Мясистая ладонь Сэмуси накрыла чёрный стаканчик, кости звонко защёлкали о бамбуковые стенки (волшебный звук!), и на стол проворно вылетели два кубика, красный и синий.

Красный почти сразу лёг четвёркой кверху, синий же укатился на самый край татами.

«Чёт!», подумал Тануки, и в следующий миг кость легла двойкой. Так и есть! А если б поставил на кон, подлый кубик повернулся бы единицей или тройкой. Невзлюбил он Тануки, это было уже многократно проверено.

Трое получили выигрыш, четверо полезли в кошельки за новыми монетами. Ни слова, ни восклицания. Древняя благородная игра предписывала абсолютное молчание.

Горбатый хозяин махнул служанке, чтоб подлила играющим сакэ. Девчонка, присев на корточки подле каждого, наполнила чарки. Покосилась на Сэмуси, увидела, что не смотрит, быстро подползла на коленках к Тануки, ему тоже налила, хоть и не положено.

Он, конечно, не поблагодарил и ещё нарочно отвернулся. С женщинами нужно держать себя строго, неприступно, от этого в них задор просыпается. Если б с игральными костями можно было управляться так же просто!

В свои восемнадцать лет Тануки уже знал, что перед ним мало какая устоит. То есть тут, конечно, нужно чувствовать, может женщина стать твоей или нет. Он это очень хорошо чувствовал, был у Тануки такой дар. Если шансов нет, он на женщину и не смотрел. Чего зря время тратить? Но если уж – по взгляду ли, по мельчайшему движению, по запаху – угадывалось, что шанс есть, Тануки действовал уверенно и без лишней суеты. Главное – знал про себя, что мужчина он видный, красивый, умеет внушать любовь.

На что ему, казалось бы, эта тощая служанка? Ведь не для забавы он здесь торчит, для важного дела. Можно сказать, вопрос жизни и смерти, а все ж не удержался. Как увидел девчонку, сразу понял – из моих, и, не задумываясь, повёл себя с нею по всей науке: лицо сделал надменным, взгляд страстным. Когда подходила ближе – отворачивался; когда была далеко – не сводил глаз. Женщины это сразу замечают. Она уж несколько раз и заговорить пыталась, но Тануки хранил загадочное молчание. Тут ни в коем случае нельзя раньше времени рот открывать.

Не то чтобы игра со служанкой так уж его занимала – скорее помогала скрасить ожидание. Опять же бесплатное сакэ, тоже неплохо.

В притоне у Сэмуси он торчал безвылазно со вчерашнего утра. Деньги, полученные от Гондзы, почти все продул, хотя ставил не чаще, чем раз в полтора часа. Проклятая синяя кость сожрала все монеты, осталось только две: маленькая золотая и большая серебряная, с драконом.

Со вчерашнего утра не ел, не спал, только пил сакэ. В животе ноет. Но хара может потерпеть. Хуже то, что голова стала кружиться – то ли от голода, то ли от сладковатого дыма, которым потягивало из угла, где лежали и сидели курильщики опиума; трое китайцев, красноволосый матрос с закрытыми глазами и блаженно разинутым ртом, двое рикш.

Иностранцы – акума с ними, пускай хоть сдохнут, но рикш было жалко. Оба из бывших самураев, это сразу видно. Таким трудней всего приспособиться к новой жизни. Теперь ведь не прежние времена, пенсий самураям больше не платят – изволь работать, как все. А если ничего не умеешь, только мечом махать? Так ведь и мечи у них, бедолаг, отобрали…

Тануки снова загадал – теперь на «нечет», и выпало! Два и пять!

Но стоило ему выставить серебряную иену, как кости опять подвели. Красная-то, как обычно, легла первой, на пятёрку. Уж как он умолял синюю: дай нечет, дай! Как же. Перевернулась тройкой. Предпоследняя монета пропала зазря.

Засопев от злости, Тануки подставил чарку, чтоб служанка плеснула сакэ, но вредная девка на сей раз налила всем кроме него – наверно, обиделась, что он на неё не смотрит.

В помещении было душно, игроки сидели голые по пояс, обмахивались веерами. Вот бы на плечо татуировку в виде змеи. Пускай не в три кольца, как у Оба-кэ, и не в пять, как у Гондзы – хотя бы в одно-единственное. Тогда скверная девка смотрела бы по-другому. Ничего, если он исправно выполнит то, что поручено, Гондза обещал не только огненно-красную змею на правом плече, но ещё и по хризантеме на коленки!

Потому-то ему и доверено важное задание, что на коже у Тануки пока нет ни одного украшения. Не успел заслужить. А с татуировкой его к горбуну не пустили бы. Для того к дверям и приставлены Фудо и Гундари, чтоб никто из чужих якудза не вошёл. Фудо и Гундари велят посетителям задрать рукава, осматривают спину и грудь. Если видят разрисованную кожу – сразу гонят в шею.

Сэмуси осторожный, добраться до него непросто. Дверь в его притон «Ракуэн» двойная: впускают по одному, потом первая дверь запирается каким-то хитрым механизмом; за внутренней дверью бдят Фудо и Гундари, два охранника, названные в честь грозных будд, что стерегут Врата Неба. Уж до чего небесные будды ужасны – с выпученными глазами, с языками пламени вместо волос, а эта парочка будет пострашней. Оба окинавцы, ловкачи убивать голыми руками.

В зале ещё четверо охранников, но про них думать нечего. Задача у Тануки ясная: только своих внутрь впустить, а дальше и без него управятся.

Храбрый Гондза получил своё прозвище в честь Гондзы-Копьеносца из знаменитого кукольного спектакля – очень уж здорово дерётся бамбуковой палкой. Данкити тоже недаром заслужил кличку Кусари, «Цепь». Он своей цепью может горлышко у стеклянной бутылки отбить, а бутылка даже не шелохнётся. Ещё есть Обакэ-Призрак, мастер нунтяку, и Рю-Дракон, бывший сумотори весом в пятьдесят каммэ[2]. Этому никакого оружия не нужно.

У Тануки тоже ничего при себе нет. Во-первых, с оружием его сюда не пустили бы. А во-вторых, он и руками-ногами много чего может. Это только с виду он безобидный – невысокий, круглый, как барсучок (отсюда и прозвище[3]). А между тем, с восьмилетнего возраста постигал славное искусство дзюдзюцу, к которому со временем присовокупил окинавскую науку драться ногами. Любого одолеет – конечно, кроме Рю, которого с места и гайдзинской паровой курумой не сдвинешь.

План, придуманный многоумным Гондзой, поначалу казался совсем простым.

Зайти в притон, вроде как поиграть. Дождаться, пока Фудо или Гундари, неважно кто именно, отойдёт по нужде или ещё зачем-нибудь. Тогда подлететь к тому, который остался у двери, нанести хороший удар, отодвинуть засов, крикнуть условленным образом и не дать себя убить в те несколько секунд, пока ворвутся Гондза и остальные.

Редко когда новичку достаётся первое задание столь высокой сложности и ответственности. По-хорошему Барсуку полагалось бы ещё годика три-четыре в учениках походить, больно молод он для полноправного бойца. Но времена нынче такие, что строго держаться прежних обычаев стало невозможно. Удача отвернулась от Тёбэй-гуми, старейшей и славнейшей из всех японских банд.

Кто не слышал об основателе клана великом Тёбэе, предводителе эдоских разбойников, который защищал горожан от самурайских бесчинств? Жизнь и смерть благородного якудзы описана в пьесах Кабуки, изображена на гравюрах укиёэ. Коварный самурай Мидзуно обманом заманил героя к себе в дом, безоружного и одинокого. Но якудза голыми руками расправился со всей сворой врагов, оставил в живых только подлого Мидзуно. И сказал ему: «Если б я ушёл из твоей ловушки живым, люди подумали бы, что Тёбэй слишком трясётся за свою жизнь. Убей меня, вот моя грудь». И дрожащий от страха Мидзуно пронзил его копьём. Можно ли вообразить себе более возвышенную смерть?

К Тёбэй-гуми принадлежали и отец, и дед Тануки. С малолетства он мечтал, как вырастет, вступит в банду и сделает в ней большую и почтенную карьеру. Будет сначала учеником, потом бойцом, потом выслужится в маленькие командиры вакасю, затем в большие командиры вакагасира, а годам к сорока, если доживёт, станет самим оябуном, повелителем жизни и смерти полусотни храбрецов, и о его подвигах тоже станут сочинять пьесы для Кабуки и кукольного театра Бунраку.