Антон Чиж - Смерть носит пурпур Страница 5

Плеске подумал, что или юноша слишком тонко играет, или недостаточно умен, или не успел до конца натянуть кожу чиновника. В любом случае он полностью управляем.

– Разузнайте все подробности о том… – Плеске запнулся, – …о том, что вы мне сообщили. Необходимо убедиться лично. Увидеть своими глазами, а лучше привезти образец. Считайте это моим личным поручением. От его выполнения зависит ваша карьера. Докладывать как можно чаще. Лучше ежедневно. Не скупитесь отправлять письма нарочным, все будет возмещено. Внимательно наблюдайте за всем происходящим. Будет нужна подмога – шлите телеграммы, телефонируйте, в конце концов. Что-нибудь придумаем. И еще: о целях вашего визита не должен знать никто: ни ваши родители, ни ваша возлюбленная. А лучше всего, чтобы о вашей новости вообще никто не узнал. Я достаточно ясно выразился?

Чердынцев изо всех сил старался скрыть удивление, выглядеть холодным и спокойным, не замечая при этом, как кусает и стягивает губы.

– Можете на меня положиться, – только и сказал он. – Никаких затруднений не предвижу, я этого человека знаю насквозь. Думаю, потребуется не более двух суток.

– Вот и чудесно. – Плеске выразительно взглянул на часы. – Очень рассчитываю на ваш ум и умение анализировать.

– Когда прикажете отправляться? – спросил Чердынцев, резко встав.

– С ближайшим поездом, уходящим с Царскосельского вокзала столицы, – ответил Плеске. – Искренно желаю вам удачи, господин Чердынцев.

6

Присутственный день в сыскной полиции Петербурга близился к концу. Обгоняя стрелки часов, чиновники разошлись кто куда, но, разумеется, все отлучились исключительно по важным и срочным делам. Большинство столов пустовало. Только за одним, самым дальним, приткнувшимся в углу между стеной и окном, кто-то был. Случайному посетителю разглядеть чиновника было бы затруднительно. Газету он раскрыл так широко, словно отгородился ширмой. Однако посетителей не было вовсе. Наконец широкий лист был сложен пополам, довольно раздражительно и резко, затем еще раз, и вслед за тем газета отправилась прямиком в мусорную корзину.

– Да что же это такое… – сказал чиновник и легонько стукнул кулаком по столу.

Стол издал сочный звук, отвечая на скрытую силу пальцев. А чиновник тяжко вздохнул и уставился в окно. Там виднелись дома Офицерской улицы, залитые солнцем и радующиеся наступившему маю. Выражение лица чиновника было далеко не радостным, а напротив – тоскливо-мрачным. Словно погода доставила ему одни неприятности. И это было отчасти справедливо.

Тот, кто прослужил в сыскной полиции достаточно долго, выучил нехитрое правило: количество преступлений в столице магическим образом связано с погодой и сезоном. Когда на улице осень и дождь, снег и холод, народ так и тянет на злодейства. Стоит наступить майской погоде, как нравы сами собой смягчаются, преступления сходят на нет, и сыскной полиции остается только пребывать в блаженной лени. Об этом неписаном законе знали опытные чиновники сыска и ждали наступления мая, как праздника.

Опечаленный чиновник был еще молод и служил недолго, чтобы узнать эту служебную тайну, а потому страдал ужасно. Худшего испытания, чем безделье, для него нельзя было придумать. Сидеть на одном месте весь день, распивать чаи, болтать с сослуживцами, гонять первых мух или просто глядеть в окно, то есть все самое приятное в службе чиновника, было для него невыносимым мучением. Порой он не отказывал себе в удовольствии поваляться на диване с томиком Плутарха. Но чтоб вот так, за весь день не отправиться на раскрытие нового дела, а все старые успешно завершить – это было ужасно. Оставалась, конечно, рутина, то есть заполнение дел и составление отчетов. Но бумажную волокиту Ванзаров страшно не любил и под любым предлогом спихивал на письмоводителя. Раскрытие преступлений привлекало его не столько службой за жалованье, сколько напряженным поединком ума, логики и психологии, в чем преступник должен быть достойным соперником. Порой ему выпадал счастливый случай насладиться борьбой интеллектов. Большинство же дел было примитивно, убого и очевидно сразу. Ванзаров считал их чем-то вроде ежедневной зарядки, в которой полезно упражняться, чтобы мозги не потеряли спортивную форму. Победы над неумными ворами и убийцами большой радости не приносили, но позволяли коротать время в ожидании настоящего преступления. Но чтобы чиновнику сыска было на чем тренироваться, кто-то же должен нарушать закон! А тут весь день ни единого вызова. До чего докатились!

Надо заметить, ничем другим, кроме как сыском, Ванзаров по-настоящему заниматься не любил. Хобби и развлечениями не страдал, если не считать обильный обед развлечением, к театру был глубоко равнодушен, да и, по чести сказать, других дел, кроме службы, у него не водилось. Потому что ни одна женщина еще не сумела поймать его в семейную ловушку, хотя многие были не прочь закрутить роман со счастливым концом. В присутствии Ванзарова барышням стоило больших усилий выдержать его взгляд, в котором им мерещилась необъяснимая смесь безграничной доброты и отъявленного цинизма, что всегда вызывает интерес у барышень. Их привлекала скрытая сила и надежность, словно бы исходившая от этого молодого человека. Быть может, такое впечатление производили роскошные усы вороненого отлива или так ладно и крепко скроенная фигура, что любой женщине хотелось немедленно опереться на нее и свить семейное гнездо.

Но даже эта фигура сгибалась под тяжестью ничегонеделания. За весь бесполезный день Ванзаров настолько истомился, что готов был отправиться хоть на пропажу простыней с чердака доходного дома. Лишь бы не сидеть сиднем на одном месте. Еще немного, и придется тащиться домой, не разрешив за день не то чтобы великой тайны, но даже не разгрызя пустячной загадки. Ужасное и безнадежное положение.

Часы пробили пять. Присутственные часы окончательно истекли. Вот так просто встать и уйти было выше его сил. Ванзаров упрямо сидел на месте, изучая соседние дома. Терпение было вознаграждено. В приемное отделение вбежал мальчишка-посыльный и во все горло гаркнул: «Ванзаров кто тут будет?» – хотя столпотворения не наблюдалось.

Ванзаров подозвал не слишком сообразительного юнца, вручил гривенник, пожелав попутного ветра, и раскрыл присланную записку. Стремительным, но четким подчерком, хорошо знакомым ему, сообщалось: «Ванзаров, бросайте все и немедленно приезжайте. Не пожалеете. Жду непременно…»

Адрес был указан неблизкий: на Петроградской стороне, что случилось, не объяснялось, к чему готовиться, неизвестно. Но каким же облегчением стала эта записка! Даже в самый трудный день Ванзаров немедленно отозвался бы на этот клич. А уж в такой – буквально полетел на крыльях.

7

В Царском Селе есть не только просторные парки, но и тихие местечки. Например, трактир на Фридентальском шоссе. Кухня здесь приличная, половые шустрые, в дальнем углу, куда не попадает свет из окон, имеется стол, за которым можно вести свой разговор. Небольшая компания ничем не примечательных господ как раз пила чай вдали от посторонних ушей. Настроение за столом царило не радостное.

– Цо то есть такэ? – говорил вполголоса один из них с сильным польским акцентом, волнуясь не на шутку. – Вшистко даремно! Така праца, алэ яки мами кошт? Ниц, проше пана! То есть вцалэм нэ можливе! Не хцалем тэго мувич, але пан Чех, треба яктош брачь тэго до гловы…

Господин, которого назвали Чехом, был мрачнее тучи. Выслушивать подобные заявления он не привык. А если бы кто и рискнул, сразу схлопотал бы ножик под сердце. Тут разговор должен быть короткий.

Однако нервным выпадам пана Мазурельского он ничего не мог противопоставить. Чех и сам знал, что дела пошли вкривь да вкось. Хуже всего, что понять, откуда взялась напасть, не мог ни сам Чех, ни все его люди. Можно сказать, весь город обшарили, во все щели залезли, и – ничего! Встает какой-то гад им поперек дороги, и нет с ним сладу.

– Не волнуйся, Барон, – обратился он к пану Мазурельскому привычным образом. – Найдем мы этого хитреца и примерно накажем. Все же не в убытке…

Пан Мазурельский возмутился искренно.

– Як то мам розумечь? Пенёндзы – то не вшистко! Мам гонору!

– Это точно, гонору у тебя, Барон, много… – сказал сосед Чеха слева и тут же получил локтем в солнечное сплетение. Чтоб помнил: говорить за столом не всякому положено.

– Я вот что надумал, – сказал Чех, поигрывая чашкой. – Надо нам толковую голову найти. Такую, чтобы за троих думать могла. Вот тогда этот ловкач нам попадется. А уж мы взыщем…

– Взыщем! – передразнил пан Мазурельский. – Что я в Варшаве миру расскажу? Как людям в глаза смотреть буду? Чтобы гастроли Барона так провалились? Позор, одним словом… Нигди тэго не запамьетам…

Чех и сам подумал, что не сможет «запамьетать». Чего доброго, такая слава пойдет, что и в петлю полезешь. Надо принимать срочные меры. Иначе не пан Мазурельский обидится, а мир воровской. Свои шутить не будут. Тут и умной головы не сносить…