Евгений Сухов - Княжий удел Страница 5

Как не может речка течь в гору, так и Василий не мог спуститься со своей высоты к дяде. Только один должен быть великим московским князем — двоим на державном столе нет места.

Повозка все дальше удалялась от Москвы — увозила Василия Васильевича в Золотую Орду.

Первый раз Василий ехал в Орду и понимал, что робеет. Если другие московские князья шли в Орду, чтобы просить ярлык на княжение, то он ехал судиться с дядей. Пусть же решит хан по справедливости, кому на московском столе сидеть.

Взгрустнулось Василию ненадолго, когда он вспомнил о мученической смерти тверского князя. Хоть и не ладили Москва и Тверь, но ведь умер Михаил мученически: не на бранном поле, а у шатра золотоордынского хана.

Боярин Всеволжский тихо похрапывал, как будто совсем не занимала его великокняжеская судьба: укачала старика дорога. И безмятежность спящего боярина подействовала на Василия умиротворяюще. Даст Бог, все и обойдется. Вернемся живые. И рука сама собой легла на матушкин пояс.

Но чем дальше отъезжал Василий Васильевич от Первопрестольной, тем больше забирала его грусть.

— Гей, дорогу! — покрикивал порой возница на зазевавшихся. — Не видишь, что ли, дурень! Князь Московский едет!

И крестьянин, шарахнувшись на обочину, кланялся низким поклоном.

Дорога — это не только грязь под копытами лошадей. В первую очередь это его, князя Московского, земля, которая простиралась широкими полями, дремучими лесами, полными дичи и всякого зверья. Только сейчас, по дороге в Орду, Василий Васильевич понял, как он богат.

Золотоордынская дорога знавала времена и худшие, когда с обычным ясаком увозили в полон рабынь, пополнявших невольничьи рынки Кафы. Славянки всегда считались дорогим товаром, и богатые заморские купцы не скупились — платили щедро, пополняли свои гаремы красивыми девушками.

Всеволжский всю дорогу был неразговорчив: уткнет нос в соболью шубу, и думы его где-то далеко от дороги и великого князя.

— Подарки и серебро в обозе, — встряхнувшись, как воробей от снега, иной раз скажет Иван Дмитриевич. — Чего кому давать, я знаю. А ты смотри и помалкивай. А если тебя спросят, говори, что согласен. Поначалу мурз нужно задобрить, а они хорошие слова о тебе хану скажут. И только после этого к самому Мухаммеду подступать нужно. Иначе нельзя, просто так до хана не допустят. До осени можно ждать! И чем больше подарков дашь, тем дело твое вернее. А я уж постараюсь подлезть к ним. Авось и выиграем дело с Божьей милостью.

Там, где начинались степи, проходила граница Золотой Орды. Зеленая трава с трудом пробивалась через серую грязь, чтобы неделей позже распуститься красноголовыми тюльпанами. Может, это и не цветы вовсе, а кровь русских воинов, павших за свою землю, взошла алым цветом?

Сарайчик вырос неожиданно: показались зеленые крыши минаретов, огромные мраморные дворцы, и, словно приветствие, раздался громкий голос муэдзина. Повеселел князь, сбросил с себя дрему боярин Всеволжский, а отряд всадников, сопровождавший великого князя, затянул голосистую песню.

К хану в этот день князей не пустили, отвели им место в гостевых хороминах и наказали ждать.

Тегиня уже праздновал победу: велел князю Юрию заказать у турецких мастеров новые великокняжеские бармы, обновить великокняжеский венец. Иван Дмитриевич тоже не унывал — щедро раздавал подарки, не жалел золота и серебра и одного за другим переманивал мурз на свою сторону. Мурзы хмелели от ласковых слов хитрого боярина, благодарили за щедрое угощение и говорили всегда одно:

— Якши! Поможем тебе, боярин. Сладко поишь, будет Василий на Москве князем.

Но то же самое мурзы обещали Юрию Дмитриевичу, и трудно было понять, чья чаша с серебром окажется тяжелее.

Иван Дмитриевич ластился к Тегине и обещал молочному брату хана золота без счета:

— Эх, мурза, правда-то на стороне Василия Васильевича, помог бы отроку, а мы твою милость вовек не позабудем. — Боярин обнимал медвежьей лапой мурзу, и худенький Тегиня просто тонул в его объятиях. — Знаю, как ты силен, знаю, что и к хану в покои вхож, замолви за мальца словечко перед господином!

Хитрый мурза только улыбается и молча принимает из рук боярина пиалу с кумысом.

— Хочешь, хоть сейчас в шапку серебро отсыпем? А хочешь, так сразу две!

Тегиня отставил в сторону надоевший кумыс и решил попотчевать себя медовухой — потянулся рукой к кувшину, а Всеволжский, угадав желание мурзы, уже наливает ему напиток в чашу. Ордынский вельможа, удобно развалившись на лавке в покоях боярина, попивал ядреную медовуху. Напиток был крепкий, так и бил в голову. Тегиня многозначительно улыбался, но обещаний не давал — не в его характере сотрясать воздух словами. А Всеволжский, понимая это по-своему, неустанно поднимал цену — справедливо считая, что великое княжение стоит намного больше.

— Золотую цепь, Тегиня, получишь, а хочешь — драгоценные камни.

— Золотая цепь хорошо, только хан Мухаммед непрост!

— И я об этом же, мурза, вот потому и к тебе подошел. Так и быть, бери каменья драгоценные и золотую цепь.

Тегиня прищелкивал языком, все более удивляясь щедрости боярина, но вместо ответа Всеволжскому — опять полупьяная улыбка. Ох и крепка же медовуха у Ивана Дмитриевича! А потом, испив и наливки, он нетвердой походкой покидал гостеприимные палаты и возвращался в свой юрт.

Всеволжский, не умевший поддаваться унынию, только чертыхался вслед мурзе и без конца удивлялся его изворотливости:

— Вот же хитрая бестия! Согласие не дает и об отказе речи не заводит. Видать, князь Юрий крепко его прикупил. Но ничего, Василий, все будет хорошо, один Тегиня ничего не решает. Хоть он и молочный брат хану, но, помимо него, у Мухаммеда еще советники есть. Как мурзы твое дело хану представят, так оно и выйдет. Ничего, я со всеми мурзами переговорю. Серебра жалеть не надо, князь! Иначе не видать тебе великого княжения. — И уже заискивающе, заглядывая в светлые очи великого князя: — А дщерь моя, Марфа, как тебе? Ведь вправду хороша? Вижу, по душе пришлась. — Василий смутился и почувствовал, как ядовито растекается по лицу краска, обжигая кожу. Всеволжский понимал смущение князя по-своему. — Она девка видная, всем взяла. Эх! — забавно хлестал он себя по толстым ляжкам.

Боярин Всеволжский не уставал нашептывать каждому мурзе на ухо при встрече:

— Что же это такое получается? Получается так, что Тегиня всеми вами управляет. — Косматая голова покачивалась из стороны в сторону, и лукавые глаза поглядывали на озадаченных мурз. — Еще немного, и он начнет называть себя ханом. Он мне хвастается без конца, говорит: как я хану Мухаммеду скажу, так оно и будет. Дескать, мы с ним молочные братья, и он меня всегда послушает. — Иван Дмитриевич удовлетворенно замечал, как мрачнели волосатые лица мурз; слова боярина, что зерна зрелые, падали на благодатную почву и готовы были дать первые ростки. Боярин распалялся все больше: — Насмотрелся я на него, бестию! Ходит по двору так, будто он в Орде первый господин. Скоро от ближних мурз потребует, чтобы его почитали, как самого хана. И все против закона, шельмец, норовит повернуть. Ведь Василий Васильевич не варяг какой-нибудь на столе московском, по ханскому жалованию сидит.

Угрюмо помалкивали мурзы и сосредоточенно любовались серебром, подаренным боярином. И трудно было понять Ивану Дмитриевичу, что прячется за прищуром глаз: коварство или, быть может, сочувствие.

Однако большая часть времени проходила в ожидании, и князья могли видеть хана только издалека, когда он, в сопровождении большого числа знатных мурз, покидал дворец и уезжал на охоту.

Мурзы относились к Василию благосклонно: оказывали радушие и гостеприимство. Даже дня не проходило без того, чтобы он не побывал у какого-нибудь ордынского правителя: а здесь и соколиная забава, и долгие разговоры за столом. Но таким же гостеприимством пользовался и Юрий, и трудно было сказать, кто же выиграет этот затянувшийся спор. В одном не сомневались оба князя, что в лице заботливых мурз за ними неустанно наблюдает зоркое око хана Золотой Орды.

Через оконце в покои боярина Всеволжского задувал ветер — выстуживал тепло золотоордынских вельмож. Зябко на дворе. Иван Дмитриевич растер ладони, поежился. Не прибавляют тепла его разговоры с мурзами, а печь, выложенная по-русски, так и дышала жаром. Боярин взял несколько щеп и затолкал их далеко в огненный зев.

— Слышь, княже… — Боярин посмотрел на Василия Васильевича, который за весь вечер так и не проронил ни слова. — Завтра на суд к хану едем, как он решит, так и будет. Я золото приготовил, нужно будет все до последнего отдать. Дочери в приданое я здесь цепочку золотую заказал, так и ее отдам. Ничего, потом сочтемся по-родственному.

Месяц рамазан начинался с появления молодой луны, когда серп ее можно увидеть в глубоком колодце. Луну встречали, словно невесту: били в барабаны, неустанно звучали трубы, повсюду раздавались радостные крики.