Плаха да колокола - Вячеслав Павлович Белоусов Страница 5

— Профукали… продрыхли… — матерился пуще обычного Курагин, прикативший за нами под утро на телеге. Он зло кашлял, нещадно стегая кобылу, то и дело оборачиваясь, лез своей красной физиономией почти вплотную, обнюхивая и подозрительно оглядывая каждого, но в основном косился на меня. — Новый год на носу, ужель Кондратий Варфоломеевич Хлебников изменил привычке радовать городских людишек своими разносолами? В ресторанах «Аркадия» да «Модерн» небось заждались.

— Зачем ему ночью тайком корячиться? — огрызался я. — Он средь бела дня заранее кого надо было объехал. И вручил подарочки под звон бокалов.

— Калякай мне! — коробило Прохора. — Такую снедь на царский стол не грешно! Это тебе не килька, не хвосты вашим да нашим! Не кулёчки праздничные! Он новогодние заказы по ресторанам развозит. А с них знаешь сколь поимеет? Другим купчишкам да дельцам за год не срубить!

— Нам не до жиру! Живот к позвоночнику примёрз. Звенит нутро от холодрыги. Стопку бы поднёс.

— Доедем до сарая, хлебнешь своё! — Прохор аж задохнулся от злости. — Да ты, я чую, и без того хорош. Рожа твоя, Красавчик, мне не нравится. Хватил опять?

Красавчиком меня прозвали давно за пару шрамов во всё лицо. Как глаза уцелели, неведомо. Штопавший меня в тюремной лечебке лепило не уставал удивляться. Но заросло как на собаке, а кличку я возненавидел и глотку бросался перегрызть, если забывался кто.

— Не дождёшься, когда я сдохну? — схватил я Прохора за грудки и чуть не вытряхнул из тулупа.

— Да что ты! Что ты, шальной! — перепугался он. — Дружок твой вона молчит…

— И его надолго не хватит. Ещё одна такая засада на голом льду, и останется от нас хрен да маленько!

— Мне зачем шумишь?.. — залепетал Прохор. — Корнею Аркадьевичу докладывай.

— Он думал, прежде чем в такой култук нас отправлять?

— Ты это… И его критиковать?

— Чужие места! — оттолкнул я от себя коновода. — На верную погибель нас сюда загнали.

— Да что с тобой, Павлуш? Остервенел словно. Откуда чужие?

— Люди Бороды нас ущучили! — выдохнул я в его рожу. — И не с таким вооружением, что у нас. С винтарями настоящими. У легавых видел? Налетела давеча банда, и очухаться не успели. Кончили бы на месте, не сыграй я под дурачка.

— А чего молчал?

— Пригрозили по первой, чтоб уносили ноги, если жизнь дорога. Галдят, что их это промысел, и баста!

— Унюхали, значит, — растянул губы в презрительной усмешке Прохор и шапку на затылок толкнул. — Объявились! Ну наконец-то!

— А ты знал? — оскалился я. — Чего лыбишься? Поминки бы уже справлял по нам. Их несколько рож! И главный какой-то Борода. Не упреди я Китайца, неизвестно, чем дело бы обернулось.

— А про Бороду откуда весть имеешь? — не придал он моим словам никакого значения.

— Кликали так его подельники.

— При вас? — не поверил он.

— Вгорячах… А чего скрывать-то? За атамана он у них.

— А выглядит как?

— Чего пытаешь-то? Не на допросе.

— Говори, раз интересуюсь, — изменился в лице Прохор, а глазищами так и ест.

— Ну, с бородой… — отвернулся я.

— Бороды разные.

— Культурная бородка. Буржуйская. И усы.

— А ты не ошибся?

— Да он мне так по морде смазал, что век не забыть, — сплюнул я от душившей злобы. — Теперь должок за мной. Кровью смоет, если встретимся.

— Это по-нашему, — крякнул Прохор и по плечу меня похлопал, но враз унялся, как я покосился. — Значит, погнали вас с островка?

— Пригрозили.

— И подводы Хлебникова их добыча?

— Ту добычу ещё ухватить надо! — заскрежетал я зубами.

— Завтра поглядим, чей островок-то, — утёр хлюпающий нос Прохор. — Завтра померимся за добычу.

— Тебе откуда знать, что подводы будут? Купец Хлебников лично позвонил?

— Звонил, звонил, — снова хлюпнул он носом. — По тряпочному телефону. Новости Корнею Аркадьевичу сам докладывать будешь. За эту весть он с тобой стопку подымет. И не одну, если дело выгорит.

* * *

Завертелось, загорелось дело, только выгорело не так. К Корнею Прохор меня не повёз, тот собственной персоной к полудню пожаловал. Мы отсыпались с Китайцем, нас разбулгачили, и к нему. А во дворе Курагина уже несколько новых рож, одна другой краше. Обрезы не прячут, готовятся, злые как черти.

Из всех уркаганов я знал лишь Коновала. Он подмигнул, хотел что-то сказать, вроде как поздравить с чем-то, но Прохор уже тащил нас с Китайцем наверх, в дом, на второй этаж, где Дилижанс учинил настоящий допрос. Был он не один: лицом к окну, к нам спиной, в кресле сидел неизвестный, по-военному короткостриженый черноволосый мужчина. Чувствовалась значимость большая в его прямой спине, хотя он ни разу не обернулся. Задавал вопросы редко и тихим голосом, Дилижанс при этом замолкал и старался не двигаться по комнате, пока тот не заканчивал фраз.

— На этот раз лёгкой прогулки не получится, — шепнул я Китайцу, когда нас отпустили. — Ночка светлой будет от пальбы. Вон сколько братвы нагнали.

— Уважают они бородатого. — Китаец попытался изобразить улыбку, которая показалась мне волчьим оскалом, и лицо его, желтое обычно, вроде как почернело. Не видел никогда я его таким.

— Ты свой веер захвати. Пригодится.

Он не ответил.

— Поклясться могу, не очень-то поверил нам их главный, — пытался всё же я его разговорить, мне после того допроса самому было не по себе. — Интересовал военного Борода. И рост, и привычки, и цвет глаз. Я что, ему в глаза заглядывал? Ночью-то? Под дулом ствола?

Но Китаец молчал. Он и вообще не говорлив, а теперь словно язык проглотил. Проклиная всё на свете, я принялся драить свой наган. Он всегда при мне, потому что в ближнем бою удобен. Китаец тоже повертел в руках двустволку, а увидев, как я потею, словно опомнившись, вытащил свой веер и принялся за него. Работа ему предстояла осторожная и аккуратная, каждое сверкающее перо в смертоносном опахале могло ужалить, и он пыхтел от усилий.

— Мы теперь с тобой за приманку будем, — напомнил я ему. — После нападения драпать к берегу станем, где основная наша братва схоронится… ну и правило знаешь: друг от друга ни на шаг и спина к спине.

Он мрачно кивнул, так и не открыв рта. И когда Прохор, по обыкновению, привёз нас к островку и укатил, оставив, тоже не проронил ни слова.

Замаскировавшись в сугробе и выложив перед собой оружие, мы молчали. Говорить было не о чем, оставалось ждать. Высилось над нами звёздное небо, тишь резала уши, и малейший звук, летя по льду бог весть из какой