Сергей Степанов - Догмат крови Страница 51

— Алексаша, что о штабс-офицерстве вспоминать, когда со дня на день ожидается твое производство в превосходительные, — расплылся в подхалимской улыбке Кулябко.

— Тьфу-тьфу! Сглазишь! — постучал по столу Спиридович.

— Заранее поздравляю, — поклонился Чаплинский. — А ведь я по делу! Нельзя ли устроить мне аудиенцию у генерала Курлова?

Едва прозвучала фамилия Курлова, как уткнувшийся в тарелку штатский проснулся, поднял свое молодое, но уже изрядно потасканное лицо с прилипшим к подбородку кусочком спаржи, и важно изрек:

— Господин товарищ министра хворают…

— Статский советник камер-юнкер Вери… — начал было представлять пробудившегося Кулябко, но статский советник упал лицом в тарелку.

Прокурор вытаращил глаза от изумления. Неужели этот пьяный юнец и в самом деле Веригин, исправляющий должность вице-директора департамента полиции? Полицмейстер уже жаловался, что вице-директор, прибывший в Киев за две недели до высочайшего визита, по утрам возвращается в Европейскую гостиницу мертвецки пьяным и однажды свалился с дрожек на Николаевской улице. Поскольку Веригин задолжал извозчикам более трехсот рублей, полицмейстера томили мрачные предчувствия, что долги столичного гостя придется отдавать из казенных сумм.

Кулябко, игравший роль радушного хозяина, прикрыл своей толстой фигурой вице-директора и поспешно сказал:

— Вы не подумайте, что мы тут только пьем. Заскочили в нумер после смотра потешных. Сейчас помчимся проверять посты в театре. А зачем вам, собственно, командир корпуса?

— Хотел узнать, надежна ли охрана. Вдруг покушение…

— Покушение? — Спиридович буравил прокурора тяжелым взглядом. — Откуда у вас сведения о покушении?

— Ну, если это можно назвать сведениями. Просто глупые слухи, болтовня. Вы так подозрительно смотрите, объясните же, в чем дело? — взмолился Чаплинский.

— Ваше превосходительство, голубчик мой! — Кулябко прижал пухлые ручки к груди. — Государственная тайна! А впрочем…

Начальник охранного отделения вопросительно посмотрел на полковника Спиридовича. Тот предостерегающе мотнул головой, но Кулябко не послушался.

— Полно, Алексаша, ведь это прокурор, страж закона.

Обдавая Чаплинского коньячным запахом, Кулябко зашептал, что по агентурным данным в Киеве готовится терракт. Однако пусть господин прокурор не волнуется — самому надежному агенту охранного отделения удалось проникнуть в центр заговора. За бомбистами установлено плотное наблюдение, дом, в котором они скрываются, взят в кольцо филеров.

— Я ничего не знаю о подготовке покушения, — признался прокурор, — Просто хотел попросить генерала Курлова усилить охрану статс-секретаря Столыпина во время проезда по городу.

— При чем тут Столыпин? — удивился Спиридович — Что нам до этого господина! Не случилось бы покушения на государя!

— Мне кажется, маршруты движения выбраны неудачно. Не понимаю, зачем реквизировали моторы, если министров посадили в конные экипажи? В гору лошади еле плетутся. Я видел проезд Петра Аркадьевича на смотр потешных…

Прокурор не закончил. Спиридович встал перед ним, поскрипывая сапогами, и Чаплинский внезапно понял, что полковник мертвецки пьян, что он выпил больше всех в этой хмельной компании — больше масляно улыбающегося Кулябко, больше раскрасневшихся офицеров, даже больше посапывающего носом в тарелке со спаржей Веригина. Полковник, очевидно, был из породы людей, степень опьянения которых трудно определить по внешности. Его выдавала лишь слегка замедленная речь.

— Любопытно! — с недоброй усмешкой начал Спиридович. — Вот уж не подозревал, что вы, господин прокурор, специалист в технике охранного дела! Только осмелюсь заметить, здесь не желторотые птенцы собрались. Вы мне будете объяснять, что в Киеве горы! Я здесь взял самого Гершуни… И после этого вы намекаете, что я дела не знаю!.. За такие слова любого попрошу к барьеру…

— Полно, Алексаша, успокойся. Его превосходительство из самых лучших побуждений, — говорил Кулябко, оттесняя свояка от прокурора.

— Что за свинство! Всякий шпак еще будет учить… — бормотал Спиридович.

Насилу его усадили на место, налили бокал. Он лихо опрокинул его и успокоился. Между тем Кулябко отвел в сторону побледневшего прокурора.

— Бога ради, не обижайтесь. Алексаша — сплошные нервы. Шутка ли, трое суток не спал! Командир корпуса жандармов занемог, все хлопоты по охране высочайших особ легли на наши плечи. Я вам честно признаюсь: вы правы насчет проезда по городу. Мое упущение! Завертелся! Опять же гости: всех прими, угости. А ошибочку мы уже исправили. Свиту пустим в каретах по заранее намеченному маршруту, а государь поедет в театр по боковым улицам в сопровождении министра двора и дворцового коменданта. Столыпина тоже отправим кружным путем в моторе.

«Что теперь делать? Вызвать полковника на дуэль? Дикарский пережиток! А ну как он спьяну рубанет меня клинком, — Чаплинский опасливо покосился на офицерские сабли, небрежно наваленные в углу комнаты. — И очень даже свободно. Зарубит, а военно-окружной суд его оправдает. Дескать, защищал честь мундира. Сколько таких случаев было в судебной практике». Стараясь не встречаться взглядом со Спиридовичем, прокурор принужденно сказал Кулябко, что принимает извинение за его родственника.

Один из жандармов спохватился, что пора в театр. Офицеры засуетились, застегивая кителя и разбирая из угла сабли. Кто-то подхватил пошатывающегося Веригина, и вся компания вывалила из номера. Чаплинский, немного выждав, чтобы опять не нарваться на оскорбление, спустился вниз уже после того, как жандармы разъехались. Направляясь пешком к Оперному театру, прокурор долго не мог успокоиться. Он решил пройти в театр через служебный подъезд, куда только что завели шеренгу гимназистов.

— Паустовский Константин, не отставайте, — прикрикнул бледный от волнения классный наставник, когда жандармский офицер, стоявший за билетера, пересчитал мальчишек.

Пропустив гимназистов, жандарм с сомнением вертел в руках надорванный пропуск, предъявленный ему молодым человеком во фраке.

— Билет надорван, потому что я уже выходил из театра выполнить одно поручение, — объяснял владелец билета, поблескивая стеклами пенсне.

— Все равно непорядок.

На лестнице мелькнула толстая фигура подполковника Кулябко, застегнутого на все пуговицы, но такого же красноликого, как двадцать минут назад в номере Европейской гостиницы. Молодой человек крикнул ему:

— Николай Николаевич, меня не пускают.

— Пропустите на мою ответственность, — распорядился Кулябко.

Прокурор вошел вслед за ним. Киевляне называли Оперный театр новым, так как старое здание лет пятнадцать назад было уничтожено пожаром. Постройка обошлась в миллион рублей, и Чаплинский при каждом посещении театра изумлялся беспечности своих предшественников по прокурорской должности. С первого взгляда было видно, что половину денег расхитили. Внутренняя отделка театра была самой простой, потолки почти без лепнины. Одно хорошо — вестибюль и фойе были просторными и высокими. Широкую лестницу захлестывала белая пена людской реки. В сплошной поток светлых летних кителей и бело-розовых дамских нарядов вливались темные струи фрачников. Под электрическим светом вспыхивали бриллианты дам и отливали золотом парадные эполеты. В театральном фойе стоял тонкий металлический перезвон. Сначала прокурор не мог понять, откуда он исходит, и только потом догадался, что звенели шпоры, ножны шашек, серебряные наконечники аксельбантов, ордена. Такого ему слышать еще не доводилось.

На парадный спектакль съехалась вся знать Юго-Западного края: губернаторы, предводители дворянства, богатые польские помещики. Дамские наряды превосходили всякое воображение. Туалеты обдумывались всю зиму, выписывались от лучших портных, многие щеголихи специально съездили в Париж и теперь ревниво разглядывали соперниц и перешептывались за спиной миниатюрной пухленькой шатенки, жены товарища прокурора киевского окружного суда Лашкарева. Шатенка славилась романами почти со всем составом судебной палаты. Сейчас она, победно улыбаясь направо и налево, семенила в струящейся юбке-шароварах. Jupe cullotte начали носить в Вене этой весной, а уже летом модниц в шароварах можно было увидеть на киевских бульварах в сопровождении толпы улюлюкающих зевак. Но чтобы рискнуть появиться в подобном наряде в высочайшем присутствии, надо было обладать незаурядной самоуверенностью. Товарищ прокурора суда Лашкарев, покорно следовал за супругой, демонстрируя, что давно смирился и со своими рогами, и с её экстравагантными туалетами.

Прозвенел последний звонок, и Чаплинский прошел в зрительный зал. Кресла перед самой сценой были предназначены для министров, до девятого ряда сидели сплошь генералы. Далее шел широкий проход и начинался десятый ряд, бельэтаж и поднимавшийся на десятисаженную высоту амфитеатр. Зал вмещал полторы тысячи человек, но далеко не все желающие, даже в солидных чинах, попали на спектакль. Было много обиженных, роптавших, что распорядители не учли их верную службу царю и отечеству.