Макс Коллинз - Похищенный Страница 51

– Тогда поедем со мной. Он не сказал, что я не могу взять с собой своего шофера.

Итак, сразу пополудни я надел свою водительскую форму, сел в машину и с помощью Эвелин, указывающей мне, куда ехать, добрался до населенного пункта Чеви-Чейс в Мэриленде, недалеко от границы с округом Колумбия. Район, в который мы приехали, был жилым и богатым, хотя таких дворцов, как дом Эвелин Уолш Мак-Лин в Вашингтоне, здесь не было. Дом на Лилэнд-стрит 112 оказался большим белым двухэтажным красавцем с колоннами и широкой лужайкой, спускающейся к ограде из проволочной сетки, – этакий комфортабельный замок с тюремной оградой и установленными там и сям прожекторами на столбах. Я рискнул предположить, что в доме установлена и система охранной сигнализации – Минз не жалел денег на обеспечение собственной безопасности.

Однако ворота оказались открытыми – нас ждали или по крайней мере Эвелин – и я встал позади нее, держа в руках свою водительскую кепку, когда она позвонила у дверей. Дверь открыл высокий, стройный, симпатичный юноша лет шестнадцати в аккуратно сидящих на нем свитере с ромбовидным рисунком и серых брюках.

– Мы пришли к мистеру Минзу, – улыбнувшись, проговорила Эвелин.

Мальчик кивнул; его большие карие глаза глядели простодушным взглядом.

– Пожалуйста, входите, – сказал он, и мы вошли. Интерьер дома был таким же опрятным, как одежда мальчика. Красивая обстановка в колониальном стиле свидетельствовала о том, что живут в нем люди если и не богатые, то уж во всяком случае зажиточные.

– Кажется, отец ждет вас, – сказал мальчик.

В этот момент послышался густой голос Минза:

– Эй там, привет! Поднимайтесь наверх!

Оставив мальчика, мы поднялись по лестнице, и на площадке нас встретил Минз. В отличие от своего дома и сына, выглядел он ужасно: коричневый костюм – мятый, галстук – незатянутый, глаза воспаленные, изо рта несет спиртным, лицо красное и потное. Он провел нас в загроможденный мебелью кабинет мимо стола, на котором лежало изобретение, достойное полотна карикатуриста Руба Голдберга, – длинная доска с прикрепленными к ней четырьмя батарейками, большой лампой и отражателем.

Крупный круглолицый ублюдок тяжело опустился в кресло позади беспорядочно заваленного различными предметами стола.

– Боже, Одиннадцатый, вчера ночью мы едва унесли ноги!

– Что вы имеете в виду, Минз?

– Называйте меня Хоганом, Одиннадцатый. Я настаиваю на этом. Мы будем разговаривать в присутствии вашего шофера?

– Я же агент номер Шестнадцать, – сказал я. – Помните?

– Если вы полицейский шпион, – загадочно проговорил Минз, – ребенок Линдбергов окажется в незавидном положении.

– Расскажите нам о своем чудесном спасении, – сказал я.

Я отыскал для Эвелин стул, скинул с него несколько писем и старых газет, а сам продолжал стоять с кепкой в руке. Кепка прикрывала браунинг девятого калибра у меня под поясом.

– Я ездил туда, где находится ребенок, – мрачно проговорил Минз, наклонившись вперед и сложив руки, как для молитвы.

– Куда это? – спросила Эвелин.

– Этого я не могу вам сказать, – ответил Минз, с сожалением покачав своей массивной лысой головой. – Я дал слово этим преступникам, что никому не открою их местонахождение. Могу только сказать, что это место находится в пределах ста миль от Вашингтона.

– Вы его видели? – тихо спросила Эвелин. – Вы видели Чарльза Августа Линдберга-младшего?

– Да, – спокойно ответил Минз. Ямочки на его щеках были такими же очаровательными, как попка младенца. – Я брал ребенка на руки. У него голубые глаза, светлые волосы. На нем были вязаная шапочка, желтовато-коричневое пальто, коричневые ботинки и белые чулки. Его возраст и внешность совпадают со всем, что я видел и слышал об этом ребенке.

Эвелин посмотрела на меня тоскующими глазами – ей хотелось верить этому.

– А как насчет чудесного спасения? – спросил я.

Минз сузил глаза, вскинул голову и подался вперед.

– Вчера ночью в районе полуночи мы выехали из штаб-квартиры банды в двух машинах. Я ехал в ведущей машине. Лис с ребенком сидел во второй. Я должен был следить за дорогой на случай, если появится полиция. Увидев, что полицейские останавливают машины и обыскивают их, я должен был использовать свое изобретение, – он указал на лежащую на столе штуковину, – ... и дать сигнал машине сзади, где находился Лис с ребенком. Я должен был зажечь свет три раза.

Эвелин бросила на меня многозначительный взгляд; она казалась взволнованной. Она верила ему.

– Примерно в три часа утра, – продолжал Минз, – когда мы были уже совсем близко от Фар-Вью, я увидел впереди полицейского, останавливающего машину. Я три раза зажег свет на своем изобретении, и машина сзади повернула и поехала назад.

– Назад? – спросил я.

– В укрытие, – произнес он с драматическими интонациями в голосе.

Этому парню следовало работать диктором радио.

– В укрытии, – продолжал он, – Лис и остальные парни нервничали, как тараканы на свету. Лис сказал, что соглашение о передаче ребенка в Фар-Вью окончательно отменяется.

Эвелин посмотрела на меня с беспокойством и заметила мой скептицизм. Она повернулась к Минзу и сказала:

– Мне это кажется очень подозрительным...

Минз принял обиженный вид. Затем молча, двигаясь подчеркнуто медленно, он выдвинул ящик стола и достал из него пакет из оберточной бумаги, скрепленной красным сургучом.

– Вот ваши сто тысяч. Одиннадцатый, – сказал он. – Забирайте ваши деньги, если хотите выйти из игры.

Эвелин покачала головой.

– Я не хочу выходить из игры, пока существует хоть малейшая возможность, что мы сможем вернуть ребенка родителям. Я продолжаю игру.

Он схватил со стола конвертовскрывающую машину и перерезал шнур на пакете: бумага раскрылась, обнажив наверху зеленые купюры. Потом он сорвал с пакета ярлык и протянул его Эвелин. Она взяла его, прочитала, передала мне.

На нем были следующие две строчки:

Гастон Б. Минз.

Собственность миссис Эвелин Уолш Мак-Лин.

– Я наклеил это на пакет, – сказал он, беря ярлык обратно, – для того чтобы застраховать вас. Если я найду свою гибель, участвуя в этом предприятии, вы получите свои деньги обратно.

Уже по одному его виду я понял, что этот пакет слишком мал, чтобы вмещать сто тысяч долларов в мелких купюрах; я, однако, сказал об этом позднее. И неужели ящик его стола и был тем сейфом, в котором, как он утверждал, хранятся деньги?

– Если вы хотите, – сказал он ей, – я возобновлю переговоры с ними.

– Сделайте это, – резко сказала она. – Я возвращаюсь в Вашингтон. Держите меня в курсе событий, мы с вами выберем новое место, где будет возвращен ребенок. Но если вы меня обманываете, то закончите свою жизнь за решеткой.

Тон у нее тоже был драматичным, только она не лгала.

– Одиннадцатый, – мрачно произнес он, – вы видели внизу моего сына, не так ли? Уже одна мысль о нем не позволит мне сделать что-либо предосудительное. Этот мальчик теперь – моя жизнь.

Мы покинули Минза, его захламленный кабинет его опрятный дом и симпатичного мальчика, сели в зеленовато-голубой «линкольн» и начали разговаривать.

– Ты думаешь, что он лжет, не так ли, Нейт?

– Я знаю, что он лжет. Трудность в том, что, являясь профессиональным жуликом, он знает, что здание лжи нужно строить на тонком фундаменте правды. Он обладает кое-какой достоверной информацией – вопрос в том, где он ее взял. Насколько он близок к настоящим похитителям?

Рот ее превратился в тонкую решительную полоску.

– Я доведу это дело до конца.

– Лучше позволь мне, и я поручу довести его до конца парням из министерства финансов. Они легко выследят его сокамерника. Лиса, если он существует.

– Нет! Нет! Это может все испортить... Ребенок может пострадать...

Теперь она разговаривала, как Линдберг.

– Эти парни из министерства юстиции арестовали Капоне, – сказал я. – Они могут...

– Нет. Если ты сделаешь это, я позвоню Огдену, и он все отменит.

– Огдену?

– Огдену Миллсу. Министру юстиции.

Ее речь все больше напоминала речь Линдберга.

– О'кей, Эвелин. О'кей! Но боюсь, теперь мне придется уехать. Я отвезу тебя в Фар-Вью, но мой совет тебе – предоставь Минза властям. Ты еще можешь получить назад свои деньги и кое-какую информацию о похищении в придачу.

– Нет, – твердо сказала она.

Я проговорил с натянутой улыбкой на лице:

– Ты помнишь, какой сегодня день, Эвелин? Первое апреля. День смеха.

– Это жестоко.

– Ты сама сказала, что это жестокий мир.

– Обещай мне, Нейт. Обещай, что ты не станешь вмешиваться в мой план.

– Эвелин...

– Обещай мне! Обещай!

Она дотронулась до моей щеки; в глазах ее надежда смешалась с отчаянием.

– Хорошо, – сказал я. – Хорошо.

И я повез ее в Фар-Вью. Мы не разговаривали. Нельзя сказать, что мы злились друг на друга, но мы не разговаривали.