Игорь Шприц - Каин и Авель Страница 6

— И снова все начнется сначала. Родят Каина с Авелем...

— ...и Каин убьет Авеля, и тэ дэ, и тэ пэ.

— А мы с тобой появимся?

— Несомненно и в означенный срок!

Прослезившись, выпили за собственное возрождение, потом за детей. Франк осторожно пощупал Путиловского за больное место:

— Как там маленький князек?

К чести отца надобно отметить, что сыном своим он ни перед кем не хвастался, оберегая покой семьи Урусовых. Франка во все тайны посвятила сама маленькая княгиня, пытаясь таким несложным манером воздействовать на отцовские чувства своего любовника.

Сам Путиловский с интересом наблюдал в своей душе два совершенно различных вида любви — к сыну и к Анне. Первая росла со скоростью, ограниченной лишь общественным мнением и конспирацией. Вторая колебалась точно так же, как и ранее: от дружбы к страсти, от страсти к дружбе — вечные качели вечных любовников, обреченных на объятия до конца жизни.

— Растет, — коротко сообщил отец скудную и очевидную информацию. — Уже говорит «папа». Но не мне, — добавил он со смешливой горечью.

Выпили за истинного папу.

— Тебе надо жениться! — вдруг прозрел Франк. С философами такое случается. Скорее всего, от совместного действия коньяка и саке.

Вошедшая некстати Лейда Карловна только гневно фыркнула, обозначая тем самым свое отношение к браку хозяина. Максимилиан тоже вышел из-под стола и с недоумением уставился на Франка: все так хорошо, все дружно живут, дом — полная чаша, еды хватает только-только, крыс в доме нет, так зачем нам лишний рот, неминуемые котята и прочая семейная мерихлюндия?

— Навряд ли я теперь решусь на этот шаг. — Путиловский горестно вздохнул и посмотрел на портрет покойной Нины. — Я приношу женщинам несчастья. Это какой-то рок...

Вздохнув, выпили в память ушедших из этой жизни. Натурально, после такого пришлось пить за здоровье всех отсутствующих, а потом и присутствующих. Франк предложил пить здоровье кота Макса, на что кот ответил ласковым мурчанием и прыжком на Франковы колени.

— Он точно все понимает! — вскричал пораженный Франк и выпил за кота дважды.

— Кстати, — осторожно поинтересовался Путиловский, — как поживает твоя красавица кузина? Она ведь родила?

— Ого! — закричал Франк, отчего Макс с его колен пулей стартовал в коридор: кот очень не любил громких звуков, напоминавших о перенесенной минно-взрывной травме. — Еще как! Самый умный мальчик во всей Варшаве. Из местечек специально приезжают на него взглянуть. Уже умеет играть в шахматы. Правда, только двигает фигуры, но почти правильно. Вот увидишь! Он весь в меня, только еще умнее. Будет премьер-министром, новым Дизраэли. Помяни мое слово!

— Давай выпьем за здоровье Мириам. — Путиловский щедрой рукой разлил остатки коньяка, плеснув Франку раза в два больше. — Как там бишь назвали младенца?

— В честь дяди, Александром!

Тут хозяин тоста закашлялся (коньяк попал не в то горло, так бывает от сильного душевного волнения при питие коньяка, посему данный продукт надо поглощать в полном спокойствии), и Франк стал бить его по спине. Прибежали Макс и Лейда Карловна, ввязались в оказание скорой помощи и преуспели. Франк не догадался соотнести рождение племянника с данным эпизодом, и тайна рождения Александра (второго) была Путиловским благополучно скрыта.

Итак, господа присяжные, подведем итоги: на сегодняшний день у подсудимого имеются в наличии два незаконнорожденных сына, причем первый из них православный, а второй — обрезан! Один князь, другой совсем наоборот — иерусалимский дворянин. Отягощающим вину обстоятельством служит тот факт, что оба носят имя Александр. Виновен. Десять лет каторжных работ в адовых смоляных котлах (по пять за каждого)!

Путиловский тихо засмеялся приговору. Франк тут же заподозрил его в помешательстве, вызванном монашеским образом жизни:

— Тебе нужно завести подругу! Я помогу.

— Ты? Чем? — удивился помешанный.

Франка можно было обвинить в чревоугодии, в пьянстве, в славословии, но в бабниках он не ходил никогда, даже в славные студенческие времена Кенигсберга. «Клара, Клара и еще раз Клара!» — было начертано на знамени сего славного рыцаря. Никто не мог указать на Франка как на развратника. Он был чист, как жена Цезаря, если не еще чище.

— Я познакомлю тебя с Карсавиной, — пролепетал Франк, припадая к последним каплям коньяка, как приговоренный к жажде припадает к ручью на самом краю пустыни. — Тебе она нравится, не отрицай!

— Как познакомишь?

— А ее брат преподает на нашей кафедре. Зайдем в гримерную, представимся друзьями Льва — и все дела. Доверься мне.

— Она еще слишком юна, — вздохнул балетоман. — Зачем ей такой старый перечник?

— Отстань! — махнул рукой Франк. — Тоже мне, Иосиф прекрасный! Через неделю она танцует, готовься. Вот только не надо задерживать меня своим кофе! Что я скажу Кларе?

— Каким кофе? — снова удивился Путиловский.

Но тут в кабинет вплыла Лейда Карловна, держа в руках фаянсовый поднос с двумя медными джезвами и чашечками тонкого саксонского фарфора. Толстая коричневая пенка венчала каждую турчанку. Запахло востоком, пряностями и трезвой головой.

— Фаш кофе, госпота!

И в это умилительно счастливое мгновение явился горевестник нового века — зазвонил телефон.

Одернув на себе крестьянский армяк и пригладив непокорный юношеский вихор, молодой человек осторожно постучал в скроенную из цельных дубовых плах дверь, могущую выдержать натиск не одной татаро-монгольской орды. Стоявшая позади сына Акилина Логиновна трижды осенила крестом узкие плечики своего любимца, своей кровинушки, сыночка богоданного, младшенького, Егорушки... «Господи! Спаси и сохрани!» — мысленно в который раз попросила она Отца Небесного.

Из-за приоткрытой двери послышалось разрешающее:

— Заходи...

Дверь отворилась и закрылась, не пропуская ни звука. Акилина Логиновна в тщетной надежде припала к двери ухом, но — увы! — ни звука оттуда не услышала. Тогда она ушла в свою давно уже одинокую спальню-келью и стала молиться на семейную икону, намоленную за два века так, что разобрать что-либо на темном проолифленном дереве не было никакой возможности, только видны были два сияющих синих глаза Того, кто все знает и всех прощает.

Сергей Лазаревич Созонов, один из богатейших купцов Уфы, сидел за столом, сколоченным из таких же дубовых плах, что и дверь, и печально взирал на младшего сына. Сын его надежд не оправдал.

Родился в 1879 году в Вятской губернии, в патриархальной религиозной семье. Отец из кре-стьян, богатый купец, крупный лесопромышленник. За участие в студенческом движении в 1901 году Созонов исключен из Московского университета. В 1902 году вступил в партию эсеров, вскоре был арестован. В июле 1903 года сослан в Восточную Сибирь на 5 лет, но в том же году бежал и вступил в Боевую организацию. Партийные клички «Авель», «Яков».

Внешностью Егор Созонов был точной копией своей матери, маленькой вятской крестьяночки, пленившей молодого Сергуню Созонова своей беззащитностью и нежным взором чуть раскосых темных глаз. Тот же высокий лоб, широкие дуги бровей, узкая кость и несокрушимый дух, заставивший ее пойти супротив всей семьи. Не побоялась Акилина гнева отца-матери, отдала свою первую и последнюю любовь крепышу Созонову, хотя многие деревенские парни глубоко вздыхали, глядя вслед стройной тонкой фигурке с двумя ведрами на коромысле.

Сергуня был из бедной, малоземельной семьи, но основателен до крайности и в своей основательности продумал в жизни, казалось бы, все до мелочей — от тайной женитьбы до смерти в кругу домочадцев. Он даже домовину себе изготовил, тоже дубовую. Иногда примеривался к ней, ложился; один раз — Господи, прости душу грешную! — заснул и проснулся в полной уверенности, что уже отдал Богу душу.

И действительно, жизнь удалась: из простых тягловых лесорубов он стал уважаемым человеком, членом «обчества», оплотом царя и государства. Вот только не захотел сын идти по стопам отца. Все дело в энтой учебе! Она, проклятая, сгубила сынка. Не надо было разрешать ему идти в университеты, последнее это дело для крестьянина, неискушенного в ловушках сатанинских. Обольстили его злые люди, нашептали всякой дряни, соблазнили развратом бездуховным.

И вроде бы самая пора отрезать ломоть, да как отцовской рукой резать по живому?! Не смог Сергей Лазаревич отбросить сына, закручинился и смирился с его иной судьбой. Пути Господни неисповедимы, кто знает, куда они заведут Егорушку? Вдруг одумается, станет иным, вернется, как блудный сын из Писания; и тогда зарежут они с матерью жирного тельца, созовут всех Созоновых на пир и забудется, как дурной сон, семейное смутное время и извилистые пути греха, по которым плутал отступник. Ибо помрачение это и соблазн греховный — присвоить себе Божескую силу наказывать людей.