Андрей Баранов - Война и Мир – 1802 Страница 6

– Кстати о презренном металле. Что с тобой случилось, и куда же ты просадил все царево жалование, что тебе было выдано за наши подвиги?

_ Да какое там жалование, я уж и забыл о нем… Поиздержался! То одно, то другое, платье новое справил, опять же лошадку, домик завел небольшой в Адмиралтейской части, да бес попутал – картишки да выпивка, все просадил.

– Эх, бедолага! – выразил приятелю свое сочувствие граф. – Однако же при твоих многочисленных талантах к преподаванию и гаданию, неужели ты не сумел поднабить карман монетой?

– Да, давненько ты не бывал в наших краях! Засиделся у себя в деревне. Тут все как будто вовсе помешались. Даже вальс запретили танцевать – дабы не сближать опасно особ разных полов! Круглые шляпы, и то вне закона, и англичан мы теперь не любим. Извозчиков, и тех регламентируют, у кого пролетка не по форме, так их из столицы выгнали. Свет в домах вечером тушат теперь по команде. Сейчас если и гадают, то только на то, когда все это кончится.

– Скажи, какие страсти! До нашей провинции и не доходят такие слухи. Однако же могу тебя утешить – и для тебя найдется служба.

– Служба? Служить бы рад, даже и прислуживаться… но кому? – Морозявкин навострил уши как спаниель, учуявший утенка на болоте.

– А вот сейчас и расскажу. Зло, понимаешь ли, снова подняло свою черную голову! Надо спешить на помощь.

– Так поспешим! – Морозявкин принялся уничтожать всю принесенную половыми снедь с удвоенной силой, не забывая запивать ее потоками всевозможного алкоголя. Жареные колбаски, цыплята, кислая капуста и пареная репа, пиво, водка, которую тогда кстати сказать делали еще без ректифицированного спирта, так как ректификационной колонны химики пока не изобрели, все это вливалось в его худое тело и исчезало там моментально. Граф Г. не поспевал за товарищем, однако после долгого перегона и сам закусывал с большим аппетитом.

Ужасающие подробности вселенской клеветы и напраслины, которую враг рода человеческого собирался возвести на лучших людей России почему-то не очень огорчили Вольдемара. Напротив Морозявкин как-то повеселел, и сообщил что не худо было бы дабы этот заговор оказался чистой правдой.

– Да как у тебя язык повернулся сказать сии поносные слова? – возмутился граф Г. равнодушию своего товарища. – Да как же государство проживет без реформации? А реформы у нас возможны только сверху, и государь печется об этом день и ночь.

– Ну да, только вот незадача – допеклись до того, что и ввоз книжек иноземных запретили, а наши читать – тоска одна. За границу учиться тоже теперь не поехать, а у нас из учения одна муштра осталась. Типографии частные закрывают. Дворцовые серебряные сервизы и те в монеты переплавили – видно все уж разграбили, подчистую. Жулики и воры! Нет, я бы заговорщикам даже и сам бы помог! – с этими дерзкими словами Морозявкин откинулся на спинку колченогого стула, криво усмехаясь, и графу захотелось самому его придушить.

– Ну полно нести чушь Нам надобно предупредить того, кто никак к сему заговору измышленному причастен быть не может – самого графа Палена, губернатора!

Самого Петра Алексеевича, то есть в девичестве Петра Людвига фон дер Палена? Да пустят ли тебя к его сиятельству? Он видишь ли так высоко взлетел, что и не всякого графа принимает.

– Меня примет, никуда не денется. Вот завтра же и пойдем, ты меня проводишь. А пока надобно устроиться на ночлег. Ты где ночуешь-то? Надеюсь не на улице? – граф расплатился остатками серебра и в компании приятеля вышел под серую хмарь дождливого неба.

Так как положение Вольдемара было уже близко к критическому, решено было не возвращаться в его каморку, в которой графу решительно не хотелось ютиться. Морозявкин сказал что жалкий скарб и мелкие принадлежности кочевой жизни он заберет у домохозяина как-нибудь потом, когда будет возможность рассчитаться с долгами за квартиру, и граф порадовался его здравомыслию.

К сожалению дом князя Куракина что на Невском Проспекте тоже не подходил для ночлега, не только в силу того что брат его хозяина, Алексея Борисовича, отныне жил изгнанником в Надеждине, но и потому что домом теперь стал владеть тот самый купец Абрам Перетц, финансовый воротила и поставщик соли, про которого в Петербурге говорили «Где соль, там и Перетц». Таким образом дворец, в котором герои когда-то коротали время под княжеским крылом оказался закрыт для них, а знаменитое имение князей Куракиных, впоследствии известное как Куракина дача, готовилось уже согласно указа Павла I перейти к Ведомству императрицы Марии Феодоровны для поселения там каких-то сирот-подростков, трудившихся на Александровской мануфактуре, так что рассчитывать героям приходилось разве что на постоялый двор.

Заночевав в не слишком грязном номере постоялого двора «Гейденрейхский трактир» на Невском проспекте, невеликое количество клопов в котором порадовало Морозявкина, но огорчило брезгливого графа, наутро герои привели себя в относительный порядок и взгромоздившись на коней, точнее говоря на превосходного и уже знакомого нам вороного графского жеребца и пегого конька, спешно приобретенного для Морозявкина за половину целкового на пропой у забулдыги-извозчика, поскакали к губернаторскому дому на том же Невском, у Полицейского моста над Мойкой.

Несмотря на то, что ранний визит и его причины очевидно звучали весьма необычно, военный губернатор и генерал от кавалерии Петр Пален соизволил принять графа довольно-таки быстро. Прождав в приемной не более трех четвертей часа и вызвав гнев сановников, которым пришлось дожидаться аудиенции и далее, граф Г. был приглашен адъютантом в просторный, но по-немецки скромно обставленный кабинет.

– Прошу прощения, я кажется заставил вас ждать, – произнес граф Пален отрывистым и сухим голосом. – Обязанности губернатора столь славной столицы как наша весьма обширны и многообразны, по восшествии государя на престол строительство идет повсюду, дворцы, памятники, заводы, всюду нужен мой ахтунг, и я не могу отвлекаться по пустякам.

– Я не собирался отвлекать ваше сиятельство попусту, однако же дело не терпит отлагательств. Извольте прочесть, – с этими словами граф Г. передал губернатору пакет от князя Куракина.

Распечатав восковую печать и вскрыв послание, губернатор принялся читать его содержание при неверном свете длинной белой свечи, пытавшейся разогнать утренний сумрак. По мере чтения хищное лицо его, и так продолговатой формы, казалось все более вытягивалось, тонкий нос казалось заострился, а высокие брови вздернулись еще выше. Наконец он оторвался от текста и вновь взглянул на графа.

– Очень любопытное послание. Вы знакомы с его содержанием?

– Александр Борисович посвятил меня в общих чертах, и я считаю что долг каждого дворянина способствовать пресечению распространения сей злонамеренной клеветы на корню, – ответствовал граф Г. склонив голову.

– Похвально, похвально, что у нас в державе есть такие преданные дворяне как вы. Именно – пресекать! Негодяи упоминают и мою фамилию с целью оклеветать и опорочить меня во мнении императора. Павел Петрович и так непостоянен и уже исключал меня из службы. Терпеть дальнейшие интриги, тем более чинимые нашими недругами в Англии, я не намерен.

– Князь Александр Борисович сейчас также отлучен от двора и в опале, – позволил заметить граф Г. – Возможно вы, пользуясь своей близостью к императору, могли бы похлопотать за него…

– Мы не приятели с князем, однако и впрямь Никиту Панина, его родича, я хорошо знаю и весьма уважаю. Тут есть послание и от него и еще… – граф Пален порылся в конверте, и уху графа Михайлы послышалось нечто, весьма напоминавшее шелест ассигнаций.

– Еще рекомендательные письма? – проницательно спросил граф Г.

– Да, за подписью графа Шувалова, директора государственного ассигнационного банка. Ну что же, у князя Куракина много влиятельных друзей, да и человек он славный, иностранными делами заправлял. Полагаю он еще пригодится России… как и вы надеюсь. Я замолвлю словечко перед государем при первой же возможности.

Припомнивши советы князя и еще раз поклонившись, граф Г. вышел из строгого кабинета. Морозявкин, который поджидал его на улице, ожидая каких-то подробностей визита, так ничего и не дождался. Граф был весьма немногословен, и только покрепче подхлестнул лошадь, так что она понесла с места в карьер. Кляча Морозявкина еле поспевала за ним, вынуждая седока кричать: «Эй, стой, погоди!»

А в это время граф Пален, еще раз перечитав принесенное ему послание, подозвал своего адъютанта. Когда тот вошел и почтительно стал ожидать указаний, губернатор отрывистым голосом повелел послать нарочных к графу Панину, князю Зубову и еще ряду лиц. В переданных записках были слова: «Лис почуял западню, ускорьте ваши приготовления». Конные курьеры быстро ускакали, некоторым пришлось ехать долго, а другим – совсем недалеко. Колеса заговора завертелись еще быстрее, ведь ряд гвардейских офицеров недоволен был только тем, что их вожди еще что-то долгонько тянут.