Ольга Михайлова - Плоскость морали Страница 6

Улыбка исчезла с лица Юлиана, точно её стёрли.

— Даже так? Левицкий определил, что за ожоги?

— Когда убили Гейкинга, его жене руку изувечило, и дурь либеральная из него сразу выветрилась, он теперь на запах пороха реагирует быстро. Но он только предположил, что такое возможно при смешении некоторых ингредиентов взрывного характера, потому и дал нам знать. Странно и то, что не в неотложку девица-то пришла, а к частнику.

— Надо проследить за ней по выписке и обязательно… — Юлиан умолк, заметив улыбку брата. — Уже сделали?

— Да, этим занимался Лернер. Девица, когда ей полегчало, вещи в клинике оставила, а сама пошла на квартиру в Басковом переулке, но едва переступив порог, вылетела оттуда пулей. И тут же ринулась на другую квартиру, где по квартальной ведомости хозяином числится Трофим Игнатьевич Суховесов, а снимает её некий Сергей Осоргин, но его не застала, записку оставила, которую мы изъяли, потом — в клинику вернулась, где в настоящий момент и пребывает.

По лицу Юлиана прошла тень, но он не перебил брата.

Тот же методично продолжил.

— Мы наведались и в Басков переулок. Там нашли два лабораторных прибора для производства нитроглицерина. В сосуд со смесью серной и азотной кислот в холодной ванне они пускали капли глицерина из стеклянной банки с краном. При образовании нитроглицерина жидкость дымится от самонагревания. Для предупреждения взрыва они быстро охлаждали смесь, добавляя в ванну куски льда. Кроме всей этой химии на полу обнаружен труп. Видимо, дело было так: при смешении нитроглицерина с магнезией динамит выходит в виде тестообразной жирной массы, которую они мяли руками. От отравления при вдыхании ядовитых паров у девицы возникла тошнота, и случился продолжительный обморок. Я думаю, блондин отвёл её в клинику, а сам вернулся в квартиру, начал процесс снова и со льдом не успел. Взрыв был, видимо, негромкий, да и если и сильно бабахнуло — из соседей там только глухая старуха. Мы поднимать шум тоже пока не стали. Подождём.

— Труп — блондин? — спокойно поинтересовался Юлиан.

— Блондин, — веско покивал головой Валериан, — Штольц опознал в нём своего покупателя, хоть лицо сильно обожжено. Дворник говорит, зовут его Дмитрий Вергольд.

— Вергольд?.. — изумился Юлиан. — Чёрт возьми, не сынок ли декана химфака? — его брат кивнул. — А Сергей Осоргин… — пробормотал Нальянов-старший. — Это его брат Леонид в канцелярии градоначальника служит?

— Угу.

— Я с ним столкнулся случайно в поезде. Ладно, это терпит. И что хочет Дрентельн? Надо…

— Надо накрыть всех, — кивнул, опережая брата, Валериан, — а так как соловьевский случай здорово высшие сферы перепугал, шеф жандармов решил, что меры нужны экстраординарные. Тут я предложил вызвать тебя. — Валериан повернул голову к брату, глаза их снова встретились. Теперь Валериан улыбнулся, правда, не разжимая губ, улыбка же на лице старшего из братьев сверкнула белизной зубов и погасла. Он уже всё понял. — Дрентельн хочет, чтобы девица Варвара Акимова рассказала бы всё о блондине-покойнике, об их организации и о динамите. Тебе.

Юлиан Нальянов усмехнулся и покачал головой.

— Кем, интересно, вы с Александром Романовичем меня считаете? Жиголо, что ли? Казановой? Почему бы тебе этим не заняться?

— Времени нет, — покачал головой Валериан. — А девицу разговорить надо во что бы то ни стало — и быстро, Бог весть, сколько у них таких лабораторий, — не отвечая на риторический вопрос брата о жиголо, продолжил он. — Так что — придётся тебе. Ну, нет у нас других таких Селадонов, ты уж прости, Юленька, и искать некогда. При этом самого худшего я тебя ещё не сказал.

— О, мой Бог, — помрачнел Юлиан, напряжённо вглядываясь в лицо брата, рука его судорожно вцепилась в подлокотник ландо, — что-то с отцом? Как он? С тётей?

— Нет, — поспешно покачал головой Валериан, — отец здоров, тётушка тоже. Я как сказал ей, что ты приедешь — тут же понеслась в ювелирный к Ружо. Я про девицу. Вот фотокарточка. — Он быстрым, почти неуловимым движением вынул из внутреннего кармана фото, и, казалось, сдерживая смех, обронил: — Я не знаю, я говорил Дрентельну, но…

Виноватый тон брата заставил Юлиана Нальянова бросить на него ещё один внимательный взгляд, взять снимок и вглядеться в него. С него смотрела светловолосая безбровая девушка с чуть выпученными светлыми глазами и пухлыми губами-варениками. Но, хотя Акимова немного напоминала лягушку, лицо её не пугало, а скорее, вызывало сочувствие и жалость.

Валериан продолжил всё тем же извиняющимся тоном.

— Левицкий свидетельствует, что девица мнительна и возбудима без повода. Нарушен сон, сердечная недостаточность, мелкая дрожь пальцев и рук, повышенный аппетит… — Он умолк, заметив саркастичный взгляд брата. — Чего ты?

— Стул-то, надеюсь, нормальный? — язвительно заметил Юлиан, давая понять братцу, что перечисленные им подробности ему вовсе ни к чему, и, не сводя глаз с фото, спросил: — У неё, что, базедова болезнь?

— Нет, — покачал головой Валериан, — просто глаза от вспышки вытаращила. Но самое главное, девица, видимо, весьма влюбчива: наш Тюфяк, он узнал её по карточке, говорит, что в кругах бомбистов её негласно среди мужчин знают как Варюшу-Круглую попку. У неё там и разведённая сестра крутится. У девицы было несколько визитов к дамским врачам, один из визитов, как я понял, имел фатальные последствия. Впрочем, дети там никому и не нужны. Но, Тюфяк сказал, страстно мечтает о великой любви. Идеал — Вера Павловна и Лопухов. Была любовницей Константина Трубникова, Михаила Иванова, Андрея Любатовича. Все они, девицей попользовавшись, исчезали. Ныне двое из них — Трубников и Любатович арестованы и сосланы, а вот Иванов, скорее всего, в Польше. Был ли Вергольд её любовником — неизвестно, но романтика бомбового дела для многих девиц, сам знаешь, как мёд для мух. Мужиков там много крутится, идеалы в этом «стане погибающих за великое дело любви» возвышенные, чернышевские, и это в немалой мере способствует увлечению пустоголовых девиц бомбизмом.

— Мечтает о великой любви… — тон Юлиана стал вдруг на октаву ниже, в его голосе снова, как на парижском вокзале, проступило что-то палаческое, он злобно рыкнул, — это надо же! Месит нитроглицерин с магнезией, готовит динамит, разрывающий в клочья ближних, и мечтает о великой любви, о, женщины… — Он недоумённо покачал головой. — А что Соловьёв? Слышал что-нибудь? Он допрошен?

— Да, признал себя виновным уже при дознании, говорит, действовал самостоятельно, но в духе программы своей партии. Котляревский слышал, как судебному следователю, уверявшему, что чистосердечное признание облегчит его участь, он сказал: «Не старайтесь ничего вызнать, к тому же, если бы я сознался, меня бы убили соучастники — даже в этой тюрьме». И больше от него не добились ни слова. Ну, тут ничего удивительного. Вся эта братия суть орден висельников. Но убей, если я понимаю, почему бредовая идея убийства императора обладает столь притягательной силой?

— Количество ересей вовсе не бесконечно, братец, — поучительно заметил Юлиан, однако глаза его внимательно оглядывали Невский проспект, и думал он, казалось, о чём-то другом. — Из века в век в любом обществе появляются люди-бациллы, несущие в себе распад — душ, семей, общества. Они не могут созидать, не способны творить, и, поняв это, начинают разрушать существующее, мстя за собственное бесплодие, или надеясь лучше устроиться на руинах общества, в котором оказались ненужными. Идеи разрушения в веках похожи, как две капли воды. Император — воплощение порядка, голова общества, и им кажется, что, убив его, они обезглавят само общество, — Юлиан вздохнул. — А связи Соловьёва проследили?

— Ночь со Страстной пятницы на субботу был у проститутки, Пасху провёл у неё же на квартире, ушёл около восьми часов утра второго апреля. Это проверено.

Нальянов брезгливо поморщился, но никакого удивления не выказал, точно он только того и ждал.

— Страстную пятницу провёл на бляди? — Он кивнул, точно доказав что-то самому себе. — И тоже, наверное, мечтал о великой любви или спасении России? — Нальянов вздохнул. — Что в головах у этих людей? Нитроглицерин? Что у них в душах? Магнезия? Серная кислота? Черви?

Нальянов-младший пожал плечами. Лицо его хранило всё то же выражение равнодушия к суетным делам странного века сего, между тем голос Юлиана стал деловым и каким-то плотоядным.

— И где мне встретить эту Варюшу? Кем представиться?

— Ты — молодой врач, приехал к другу, Вениамину Левицкому, по приглашению. Он в курсе, ждёт. Левицкий сказал, что задержит девицу на пару дней, да и ей самой не резон мелькать на улице. Она предпочтёт отлежаться. Ну, а дальше, — Валериан насмешливо взглянул на брата, — тебя ли учить? — Он помолчал, потом продолжил: — Я боюсь одного. Девицы обычно глупы, как пробки, каждая мнит себя красавицей, и всё же… Сможет ли Варюша-Круглая попка поверить, что в неё влюбился такой Селадон, как ты? Я и Дрентельну это говорил, но Андрей Романович уверен, что тебе всё по плечу.