Дело Черных дервишей - АНОНИМYС Страница 6

И что же вы собираетесь делать? – спросил Ганцзалин, строго глядя на хозяина. С возрастом он стал несколько тяжел на подъем, во всяком случае, невзлюбил далекие путешествия. А тут именно что пахло далеким путешествием без определенных перспектив. – Что делать будете, Нестор Васильевич?

– Придется ехать в Ташкент, – беспечно отвечал Загорский. – Не за сокровищем великого князя, конечно. Хочу увидеть штабс-ротмистра. Как бы любезный наш Плутарх не натворил на старости лет непростительных глупостей.

Изнывая от жары, поезд Оренбург – Ташкент медленно подкатил к невысокому перрону Северного вокзала. Все было очень по-домашнему, неофициально, трудяга-паровоз не дал даже обязательного в таком случае длинного свистка.

Из второго вагона выскочил Ганцзалин с чемоданом в руке и с любопытством уставился на белые купола православной церкви, выглядывавшие из-за высоких зеленых тополей. Следом за помощником из поезда вышел Нестор Васильевич, одетый в светлые хлопчатобумажные брюки и такую же рубашку. На голове его лихо сидела легкомысленная фуражка с белым верхом, которую при некотором усилии воображения можно было даже счесть милицейской.

– На Востоке редко соблюдают закон, зато очень уважают его блюстителей, – объяснил Загорский, когда примеривал эту фуражку еще в Москве. – Мы не имеем права носить милицейскую форму, но быть похожими на туркестанскую милицию никто нам не запретит.

Однако Ганцзалин не пожелал быть похожим ни на какую милицию, пусть даже и туркестанскую. Китаец был одет с некоторым, почти вызывающим шиком: темно-зеленые шелковые брюки, такой же пиджак, светлая сорочка, серые ботинки и даже галстук-бабочка.

– Я цивилизованный человек и не желаю ударить лицом в грязь перед дикими, – заявил он Нестору Васильевичу.

Загорский попенял ему, заметив, что здешние племена нельзя звать дикими хотя бы потому, что почти все они являются малочисленными народами Китая. Многие туркестанские поселения – оазисы цивилизации, у них древняя и чрезвычайно интересная история. Ташкенту, например, уже больше тысячи лет. А Самарканд и вовсе основан в восьмом веке до нашей эры и является одним из древнейших городов на земле.

– Тем более, – заметил Ганцзалин, – я человек культурный и не хочу выглядеть дикарем перед местными жителями. А галстук, если что, всегда можно снять.

Они вышли из вокзала, и перед их взором раскинулась во всю ширь чрезвычайно неровная, с многочисленными рытвинами и выбоинами привокзальная площадь. По площади этой, залитой ослепительным туркестанским солнцем, лениво бродили торговцы разной местной снедью. Зеваки в полосатых халатах и разноцветных тюбетейках, присев на корточки, курили чили́м[5]. Вдали виднелась одинокая фигурка милиционера в светлой форме, от вокзала вели в пустоту тонкие нити трамвайных рельсов. Весь пейзаж, казалось, плавился от жары и вот-вот готов был растаять в воздухе, как мираж в пустыне.

– Насколько я знаю, до революции здесь ходил моторный трамвай, – сказал Загорский. – Ходит ли он сейчас и как далеко – неизвестно. Нам нужен Сухаревский тупик, именно там живет наш дорогой полковник. Я думаю, проще всего будет нанять пролетку, чтобы нас доставили прямо до места.

Сторговавшись с извозчиком, они выехали в город по шоссированной и сравнительно ровной Госпитальной улице. Однако ближе к центру дорога сделалась неровной, и трястись на булыжниках показалось Загорскому чистым самоистязанием.

– Чувствую себя мешком с костями, – заявил он помощнику, – пойдем-ка лучше пешком. Тем более, тут осталось совсем немного.

Отпустив лихача, они с чемоданами в руках двинулись мимо одно- и двухэтажных беленых домов. Большинство было слеплено из сырцового кирпича, парадные у домов сильно углублялись в фасад, а толстые стены надежно предохраняли жителей от летнего зноя. Вдоль улиц тянулись арыки, высаженные тут же груши, яблони и тополя создавали спасительную тень. Впрочем, от жары деревья не защищали, просто жара под ними была не сухая и жесткая, а вязкая, душная, томительная.

Главный городской проспект заинтриговал Ганцзалина. Точнее, не сам даже проспект, а его название.

– Ромáновская улица? – спросил он. – В честь кого из царской фамилии, интересно? Может быть, как раз нашего великого князя, который здесь жил?

Нестор Васильевич, однако, вынужден был его разочаровать – династия Романовых не имела к улице никакого отношения. Проспект назывался так по имени поручика Романóвского, убитого при входе русских войск в Ташкент в 1868 году.

Мостовая была вымощена булыжником, тротуары покрыты кирпичом. Между кирпичными тротуарами и булыжными мостовыми проглядывал лёссовый грунт. Озорные дети пробегали по нему, шаркая ногами, и дорога начинала дымиться от восставшей пыли.

Время от времени навстречу им попадались местные жители: деловитые служащие в сандалиях на босу ногу и легкой светлой одежде из так называемой мататкáни, шумливые дети, женщины, одетые по большей части в короткие платья и шаровары. Некоторые женщины носили чадру, другие шли простоволосые – антирелигиозная пропаганда делала свое дело.

Пожелтевшее объявление на телеграфном столбе заинтересовало Загорского. Он подошел поближе, разгладил неровные скорчившиеся обрывки.

«15 марта по адресу… (на месте адреса была дырка) состоится митинг воров города Ташкента», – горделиво гласило объявление.

– Замечательный город, – засмеялся Нестор Васильевич, – поистине революционный, даже воры здесь митингуют…

Ганцзалин отвечал, что объявление старое и воров этих наверняка уже шлепнула советская власть. Нестор Васильевич не согласился с ним. Воры, заметил он, люди для советской власти вовсе не чужие и, во всяком случае, менее для нее опасные, чем какие-нибудь контрреволюционеры и басмачи.

На Обуховской улице мимо них прошла колонна разнокалиберных детей. Тут были и смуглые, восточного типа ребята, и совсем светлые, русопятые, но все они находились в приступе общего энтузиазма и дружно скандировали в жаркие синие небеса: «Долой, долой монахов, раввинов и попов! Мы на небо залезем, разгоним всех богов!»

– Что это? – изумленно спросил Ганцзалин. – Кто эти малолетние хулиганы?

– Ты, друг мой, совершенно отстал от жизни, – упрекнул его Нестор Васильевич. – Эти, как ты их называешь, малолетние хулиганы – наше светлое будущее. Они – члены детской коммунистической организации имени Спартака. Или, проще говоря, юные пионеры.

– Знаю я этих пионеров, – пробурчал китаец. И неожиданно громко продекламировал: – Пионеры юные, головы чугунные, сами оловянные, черти окаянные!

Самая маленькая девочка в тюбетейке, шедшая позади всех, услышав такое, испугалась, шарахнулась прочь и выбилась из колонны. Она пятилась назад, с испугом глядя на Ганцзалина и, в конце концов, едва не свалилась в арык. Но Загорский вовремя ухватил ее за маленькую горячую лапку и улыбнулся, глядя прямо в черно-синие, как спелые сливы, глазенки.

– Не бойся, – сказал он. – Дядя хороший, он просто пошутил. Догоняй скорее своих друзей!

Девочка припустила следом за колонной, один только раз оглянувшись на странных аксакалов. Пионеры уже выкрикивали новые антирелигиозные лозунги, звучавшие, надо сказать, довольно загадочно.

– «Сергей поп, Сергей поп, Сергей дьякон и дьячок; пономарь Сергеевич и звонарь Сергеевич!»

С этими словами светлое будущее страны Советов благополучно скрылось за поворотом.

– Мне кажется, это должна быть песня, – заметил Нестор Васильевич, задумчиво глядя вслед детям.

Загорский с Ганцзалином прошли мимо частной продуктовой лавочки, в дверях ее стоял хозяин, толстый, с апоплексическим красным лицом человек. Он глядел на них угодливо и заискивающе, а когда стало совершенно ясно, что клиенты идут мимо, воскликнул с отчаянием в голосе:

– Чего желаете-с?

Ганцзалин, не любивший торговцев, нахмурился было, но Нестор Васильевич опередил его, благожелательно спросив: