Юлиан Семенов - Горение. Книга 1 Страница 66

«Они приучены к организации во всем, даже в досуге, — подумал тогда Дзержинский, — кочевники Европы, куда ни крути, сколько их рассеяно по свету! Со времен крестовых походов поднялись, потянулись к теплу, к новым землям… Отсюда такая страсть к возведению замков — надо уметь удерживать; отсюда такая слаженность в движениях — кочевье предполагает гармонию сообщества; у якутов так же, особенно когда идут надолго в тайгу, на белковье».

Он тогда долго наблюдал за игрой-работой голубоглазых веселых детишек и оторвался, лишь когда кто-то засмеялся у него за спиной.

Дзержинский обернулся: рыжеволосый парень с фотографическим аппаратом, рассматривая его заинтересованно, прикуривал на ветру.

— Я сделал с вас двадцать портретов «Христос на берегу» — выгодно продам в мою газету для рекламы здешнего курорта.

— Вот уж не надо, — попросил Дзержинский, — я, знаете ли, рекламу не люблю.

— По нашим законам я вправе распоряжаться своею собственностью, — Зайдель похлопал огромной ладонью по фотоаппарату, — так, как мне это представляется целесообразным.

— Отчуждение, — улыбнулся Дзержинский, вспомнив отчего-то, как мучался в Вильне еще, начав посещать кружки, — не мог понять Марксово словечко «отчуждение». Ему казалось тогда, что это слово определяет лишь отношения между людьми, никак он не мог взять в толк, каким образом земля «отчуждается» от человека.

— Что? — не понял его фотограф. — О чем вы?

— Об отчуждении собственности. Все, казалось, понимал в этом вопросе, а вот то, что с развитием техники можно отчуждать человека от него же самого и превращать это отчуждаемое в собственность, — такого представить не мог.

— Вы юрист?

— Нет.

— Художник?

— Художник? — Дзержинский удивился. — У художников должны быть длинные волосы и в глазах рассеянная собранность.

— «Рассеянная собранность»? Как бывший художник свидетельствую — вы попали в точку.

— Бросили живопись?

— В век фотографии она не нужна.

— Глупо. Фотография фиксирует факт, живопись познает природу явления.

— Вы мыслите геттингенскими формулировками — слишком консервативно.

Дзержинский покачал головой:

— Меня обвиняли во многих грехах, но чтоб в консерватизме — ни разу.

Потом они проводили все дни вместе: Зайдель оказался парнем на редкость славным.

Однажды Дзержинский проснулся, когда еще только-только рассветало, вышел на пляж, зябко ежась на легком бризе.

Он взял за привычку гулять вместо зарядки — однообразие гимнастических упражнений было не для него, он чтил дисциплину внутреннюю превыше внешней, организованной в раз и навсегда заученную форму.

В то утро Дзержинский шел по сыпучему, белому песку быстро, смотрел на красноголовых, писклявых чаек, на серый, металлический лист тяжелого моря, редко — под ноги; когда же глянул, обходя зеленые, словно волосы утопленницы, водоросли, выброшенные на берег ночным прибоем, заметил диковинного крокодила с ракушками-глазами; нимфу с игриво загнутым хвостом, Нептуна, сжимавшего в руке трезубец.

«Прелесть какая, — подивился Дзержинский, — настоящее искусство. Обидно — волна слижет».

Он увидал вдали одинокую фигуру: человек стоял на корточках и строил, как решил Дзержинский, замок из песка.

А когда подошел ближе, понял, что это — Фриц, и лепил он не замок, а огромную, диковинных форм черепаху.

— Вот, — сказал Фриц, заметив Дзержинского, — потянуло к изобразительности после наших разговоров. Так спокойно мне было, Юзеф, так хорошо и тихо, а вы — взбаламутили…

… Только Фрицу мог Дзержинский доверить дело с Гартингом — другой и за деньги б не решился, а этот умел работать бесплатно.

… Дзержинский разыскал Зайделя в полночь: кончилась съемка в Опера — приезжала с гастролями Айседора Дункан; Берлин, казалось, сошел с ума, редакторы платили бешеные деньги за хорошую фотографию юной парижской балерины, Фриц, взмокший, вымотанный, с синяками на локтях, оттого что падал два раза сшибленный озверелыми конкурентами, сидел в «Ратхаузе» и пил пиво — кружку за кружкой.

— Тебе бы в Шерлок Холмсы, Юзеф, — сказал Фриц, когда Дзержинский присел к нему за столик. Официанты ходили вокруг Зайделя волками — работа уже кончилась, но посетителя ведь не погонишь, посетитель — истинный хозяин ресторана, однако всем своим видом они показывали, что пора бы уж и честь знать.

— Пошли, — сказал Дзержинский, — серьезное дело, Фриц.

— Мы же закончили серьезное дело.

— Мы только начали его. Я был безмозглым идиотом, когда говорил тебе, что мы все закончили. Мы только начинаем, Фриц, мы еще только начинаем.

Через десять дней Дзержинский встретился у Розы Люксембург с представителями латышской социал-демократии.

— Товарищи, — спросил он, — что у вас находится на Байоретерштрассе, восемь?

Латыши переглянулись — от Юзефа в революционной среде тайн не было, его знали, ему верили, но про Байоретерштрассе было известно трем членам ЦК — там находился перевалочный пункт по транспортировке нелегальной литературы в Ригу.

— Товарищи, — поняв, отчего латыши не отвечают, продолжал Дзержинский, — явку надо менять. Вы провалены. Вот вам фотографии, которые подтверждают мои слова. Двое в шляпах — русские филеры. Проверьте всех тех, кто везет литературу в Ригу, возможна провокация.

Назавтра встретился с армянскими социал-демократами. Выслушав Дзержинского, маленький, порывистый Мартиросян обернулся к Мнацаканову и Алабяну:

— Сегодня же принять меры. Спасибо, Юзеф.

Вечером того же дня Дзержинский предупредил об опасности товарищей из Бунда.

Через неделю он увидался у Люксембург с худым, холеным, несколько надменным человеком.

— Никитич, — представился товарищ по-русски.

Чуть помедлив, Дзержинский — тоже по-русски — ответил:

— Очень приятно. Юзеф.

И оба улыбнулись — знали друг друга не первый уже месяц: Леонид Борисович Красин познакомился с Дзержинским на квартире у Меира Валлаха — Максима Максимовича Литвинова, который отвечал за переправку большевистской литературы в Россию, и вместе с Мартыном Лядовым — параллельно с Дзержинским — вел работу против Гартинга.

(Ленин, выслушав рассказ Красина о том, как Дзержинский спас транспорт нелегальной литературы, еще раз переспросил:

— Значит, говорите, Дзержинский? Надо запомнить. Я считал его прекрасным организатором и газетчиком, но то, что он такое придумал… Молодец! Дантон, революционный Дантон! Такого бы в Комитет общественного спасения, а?! Молодец… Если мы, наконец, объединимся с поляками, я буду просить выписать ему партийную книжку под номером два.

— А номер один? — спросил Красин.

— Номер один мы бы подержали для Плеханова; жаль, если совсем отойдет.

— А вам какой номер будем выписывать? — спросил Красин.

— Я за нумерацией не гонюсь, — ответил Ленин. — История разберется, кому какой номер проставить, — важно только, чтоб не на лбу — клеймом.)

11

… В тот день заседание прусского рейхстага не обещало ничего интересного, поэтому ложи прессы были почти пусты: множество депутатов гуляли по огромным мраморным серым холодным коридорам, пили в буфете крепкий кофе, дискутировали разные разности с ответственными чиновниками министерств, которые обычно поджидали здесь «своих» депутатов, чтобы заранее выяснить позицию во время предстоящих обсуждений бюджетных статей, а коли позиции еще определенной нет, попробовать создать ее.

Поэтому когда Август Бебель взошел на трибуну, все считали, что вопрос он поднимет локальный.

— Господин президент, господа депутаты, майне дамен унд геррен, — начал Бебель неторопливо, зная, что на его выступление соберутся. Он давал время депутатам и журналистам занять места, поэтому с главным, с основным, тянул. — Предмет моего выступления может показаться вам странным только при поверхностном с ним ознакомлении. Речь пойдет не столько о вмешательстве в наши внутренние дела агентов иностранной державы, сколько о том, что министерство внутренних дел и прусская полиция скрытно и вероломно нарушают нашу конституцию, входя в сговор с полицейским агентом России, выступающим во время приемов и светских раутов под обличьем дипломата. Я располагаю документами о противозаконной деятельности так называемого дипломата, свившего себе полицейское гнездо в центре Берлина под крылышком нашего добренького министерства внутренних дел. Я располагаю данными о том, что дипломат занимается сбором данных о русских революционерах, нашедших политическое пристанище в нашей конституционной стране. Я намерен потребовать расследования деятельности так называемого дипломата…

— Пожалуйста, факты, — поморщился президент рейхстага, — в таком межгосударственном вопросе потребны факты, имена, веские доказательства.

— Ну что ж, вы сами попросили факты, имена и доказательства, — мгновенно откликнулся Бебель. — Извольте, я начинаю приводить имена и факты…