Сергей Степанов - Догмат крови Страница 66

— Умеем ведь, когда захотим! — вздохнул Чаплинский.

— С инородцами необходима строгость. От ласкового обращения они звереют. Возьмите к примеру, Великое княжество Финляндское, которое пользуется автономными правами. Имперские законы на Финляндию не распространяются. Террористы не преминули этим воспользоваться. Взорвут в Петербурге бомбу и айда на Финляндский вокзал. Полчаса езды на пригородном поезде — и они уже в Терриоках или Куоккале в полнейшей безопасности, потому что для чухонцев враги России завсегда первые друзья. Нет, пора покончить с этим историческим анахронизмом и сделать Великое княжество Финляндское такой же принадлежностью русской короны, как царство Казанское или Астраханское. Правильно Марков говорит: «Любви чухонской нам не нужно, лишь бы боялись!»

Извозчик выехал на Таврическую улицу и остановился перед домом министра. Замысловский и Чаплинский вошли в парадное, сбросили верхнее платье на попечение швейцара и поднялись по лестнице. По предупредительности слуг чувствовалось, что депутат был вхож в дом министра.

— Как здоровье Ивана Григорьевича? — осведомился Замысловский у пожилого камердинера.

— Недужат-с, впрочем, своих принимают. Обождите, сейчас у них лекция-с.

Не всем отвечали с такой предупредительностью, и в этом Чаплинскому пришлось убедиться через минуту, когда в приемную стремительной и уверенной походкой вошел молодой визитер в придворном мундире. Полутемная комната засияла от сплетения золотых листьев на груди и обшлагах, от золотого ключа на поясе, знака камергерского достоинства, от золотого шитья треуголки с белым плюмажем. Высокомерно глянув на камердинера сквозь стеклышко лорнета, камергер програссировал в густые нафиксуаренные усы:

— Эй, любезный! Доложи министру, что его хочет видеть черниговский губернатор Маклаков.

Камердинер небрежно заметил:

— Навряд ли вас примут. Их высокопревосходительство сейчас заняты, потом будут обедать-с и кушать-с санатоген. Приходите-ка лучше завтра в министерство да не забудьте заранее записаться в канцелярии.

Визитер в золотом камергерском мундире опешил, потом пожал плечами, потрясающе похоже передразнил камердинера: «Будут кушать-с санатоген», круто развернулся на каблуках и вприпрыжку выбежал из приемной.

— Такой молодой и уже губернатор! Сколько ему лет? — спросил Чаплинский у Замысловского.

— По формуляру — сорок, по виду — тридцать, а как рот раскроет — не дашь больше пяти. Щегловитов таких хлыщей не любит, поэтому и камердинер позволяет себе дерзить. А напрасно! Я точно знаю, Николаша Маклаков без пяти минут министр внутренних дел.

— Министр!? Что же он способен, талантлив?

— Да уж талантом его Бог не обидел. Бесподобно представляет прыжок влюбленной пантеры.

— ?!

— Развлекает цесаревича, перевоплощаясь в разных животных. Я видел, как он подражает щенку, которому наступили на хвост. Можно лопнуть со смеха. Ну а когда наследник смеется, благосклонность государыни не знает пределов. Маклакова для того и министром назначают, чтобы чаще ездил в Царское Село.

Чаплинский вздохнул. Надо же от чего зависит карьера! Представил скулящего щенка — и сразу в министры. Жаль, что у него, Чаплинского, нет имитаторского дара. На одних сценках из еврейского быта большой карьеры не сделаешь.

Дверь кабинета распахнулась, и приемная сразу зашумела молодыми голосами. Юнцы в мундирах училища правоведения смеялись и толкали друг друга. Камердинер шикал на них, но шум не умолкал до тех пор, пока швейцар внизу не подал каждому шинель и не выпроводил всех на улицу. Щегловитов даже после назначения министром юстиции продолжал вести занятия в Училище правоведения по теории и практике уголовного судопроизводства. Правда, ввиду чрезвычайной загруженности, он перенес чтение лекций на дом. Чаплинский невольно позавидовал юным правоведам. Если аккуратно посещать занятия и задавать после лекции вопросы, то легко можно обратить на себя внимание их высокопревосходительства и заручиться его протекцией.

Камердинер пригласил их в кабинет. Щегловитов сидел в кресле, закутанный в клетчатый шотландский плед по седую клинообразную бородку, странным образом сочетавшуюся с румяными щечками, как у молоденькой горничной. На тонких губах Щегловитова играла неизменная улыбочка, от которой пробегал мороз по коже. С этой улыбочкой министр отказывал просителям в просьбах о снисхождении и делал это холодно и спокойно, невзирая на чины и звания. Чаплинский знал, что в эпоху реформ Щегловитов слыл либералом. Однако он имел мужество пойти против общего течения, заявив, что нельзя возбуждать уголовные дела только против чинов полиции, допускавших превышение власти при пресечении волнений, и в то же время отпускать на свободу зачинщиков беспорядков.

Занимая важный и независимый пост в Правительствующем Сенате, Щегловитов неожиданно согласился перейти на второстепенную должность в министерство юстиции. Все удивлялись, зачем это ему понадобилось, и только министерские «тонкачи», поднаторевшие в карьерных делах, загадочно улыбались. На новом месте Щегловитов получил возможность сопровождать министра юстиции, каждую неделю ездившего со всеподданнейшими докладами в Царское Село. Он терпеливо высиживал в приемной, всегда наготове, чтобы дать фактическую справку по какому-нибудь запутанному делу. Однажды министр заболел, и Щегловитов делал доклад вместо него. Государю доклад понравился сжатостью и толковостью, Щегловитова стали приглашать особо. Он познакомился с придворными, приобрел нужные связи и через некоторое время заполучил вожделенный пост министра юстиции.

Чаплинский выведал такие подробности из задушевных разговоров с чинами министерства юстиции. Прокурор доводилось выслушивать разговоры о личной жизни министра, на которые были особенно падки низшие служащие в канцеляриях. Ходили слухи, что Щегловитов, человек уже в летах и в высоких чинах, до сих пор пребывает под башмаком матери, старухи своевольной и очень скупой. Почтительный сын, даже будучи министром, по утрам не смел садиться за кофе, пока мать не выходила из своих апартаментов. Говорили, что супруга министра, третья по счету, имеет привычку просматривать все поступающие мужу бумаги и помечает крестиками прошения, которые, по ее мнению, заслуживают положительного решения, и — ноликами, если резолюция должна быть отрицательной.

Наверное, Щегловитов боялся только матери и жены, а все остальные боялись министра, кроме, конечно, государя императора и нескольких августейших особ и высших сановников. Что касается Чаплинского, то ему по должности полагалось трепетать в присутствии высокого начальства. И хотя прокурор даже мысленно не осмелился бы называть министра Ванькой Каином, ноги его подгибались, словно он встретил настоящего Каина. Между тем, едва Чаплинский переступил порог, Щегловитов осведомился у него, осевшим от простуды и только что прочитанной лекции, голосом:

— Господин прокурор, не угодно ли дать разъяснение? Вчера мне сообщили из Киева шифрованной телеграммой, что репортер Бразуль-Брушковский опубликовал статью, содержащую сенсационные разоблачения по делу Ющинского. Репортер пишет, что в слесарной мастерской некоего Павла Мифле собирались подозрительные личности: «Собрания носили таинственный характер, по-видимому, речь шла об организации убийства. В заключение совещания участники его, сделав у себя на руках надрезы, поклялись кровью хранить тайну о состоявшемся заговоре». Попахивает плохим бульварным романом, а?

Стараясь унять дрожь в коленях, Чаплинский доложил его высокопревосходительству суть дела. Выслушав подробный рассказ о ссоре, произошедшей между Павлом Мифле и Верой Чеберяк, министр брезгливо поморщился.

— Исключительная мерзость! Какая-то уголовница мстит за свои синяки, а газеты разносят ее ложь по всему свету. И ничего с продажными борзописцами не поделаешь! Любой сановник подвергся бы позору и уголовному преследованию, но журналист всегда выходит сух из воды, изо всей заведенной им смуты, выходит с торжеством, улыбаясь и бодро принимаясь снова за свою разрушительную работу.

Министр встал и принялся расхаживать по кабинету. Замысловский и Чаплинский, как по команде, поворачивали головы вслед за ним.

— Вам известно, господа, — говорил Щегловитов, — что месяц тому назад мистер Тафт, президент Северо-Американских Соединенных Штатов, уведомил русское правительство о разрыве двусторонней торговой конвенции. Президент был вынужден ввести означенные санкции, уступая давлению еврейского лобби в Конгрессе. Россия торговала с Америкой еще с тех времен, когда там не было никаких евреев, а теперь американская пресса подняла крик: дескать, мы запрещаем въезд американцам еврейского происхождения в Россию. Некоторые из моих коллег по Совету министров, в том числе наш многоуважаемый председатель Коковцов, рассматривают разрыв конвенции как тяжелый удар по народному хозяйству, но я считаю, что этот инцидент лишний раз доказывает, что американцы, претендующие на принадлежность к семье цивилизованных народов, пока еще стоят на низшей ступени общественного развития. Они мыслят донельзя примитивными категориями рынка и чистогана, в то время как есть вещи поважнее их… Запамятовал, какие у них там в ходу деньги?