Антон Чиж - Ва-банк для Синей бороды, или Мертвый шар Страница 7

Вынув пока единственную улику, Ванзаров предался созерцанию. В водке глаз чувствовал себя превосходно, смотрел на чиновника полиции, широко раскрыв… вот ведь проблема: что бы глазу широко раскрыть? Ну да ладно…

Как опытный экспериментатор, Родион взболтал содержимое. Глаз послушно запрыгал шаловливым мячиком. От такого исключительного зрелища Бородина охватило чувство омерзения. Он предательски булькнул.

– Экий вы нежный, – задумчиво проговорил Ванзаров, хоть и его слегка подташнивало. – Пора взяться за свидетелей.

– За кого? – спросил Нил Нилыч, глубоко и медленно выдохнув.

– За ваших домочадцев попрятавшихся. Надеюсь, позволите?

– Конечно… Раз надо… Только умоляю: уберите куда-нибудь эту гадость. Не пугайте маменьку и Аглашу.

Ванзаров пообещал, но тут же выставил банку вперед:

– И все-таки: вам никого не напоминает? Может, вспомните?

Нил Нилыч охнул и стремительно удалился в дом.

«Прибытие поезда» братьев Люмьер открыло эру кинематографа один раз и надолго. А вот прибытие паровоза из Первопрестольной в Имперскую открывает сезон охоты каждый день. Безжалостные хищники слетаются стаей, ждут в нетерпении и, стоит появиться несчастным жертвам, набрасываются, вырывая сочные куски. Каждый извозчик знает: ловить приехавших прямо с поезда – дело выгодное. Попав в большой город, пассажир становится похожим на слепого котенка. Вот тут-то его и надо брать тепленьким. А потому в назначенный час у площади Николаевского вокзала собирается целый эскадрон пролеток, сами извозчики дежурят у выхода. И на перроне за руку хватали бы, жаль, не пускает полиция. Но этого места бывает достаточно. Жертва сама идет в пасть.

Ступеньки вагона третьего класса кое-как одолел господин домашнего склада в помятом костюме. Одним добродушным, если не сказать простецким видом он возбуждал жажду наживы. Багажа с ним было немного, а сказать честно, почти никакого: потертый портфель да куль, замотанный в платок и самые простецкие веревки. Внутри мерно позвякивали банки, как видно, с вареньем. Господин только шагнул от вагона, как на него налетела какая-то фигура, а тут еще мальчишка в ногах запутался. Незнакомец отшатнулся и, сняв шляпу, искренне извинился, что причинил неудобство, после чего стремительно растаял в толпе. Пожилой господин даже не успел поклониться в ответ. Ему стало стыдно, что, оказавшись в столице, первым делом проявил неуклюжесть.

Вежливость петербургских жителей не знала границ. Упитанный извозчик обрадовался незнакомому приезжему как родному и так уж мило уговаривал нанять его, дескать, провезет недорого и с ветерком. Хоть в планах господина числилась скромная конка, но дружелюбный напор сломил экономность.

Извозчик ехал не спеша. Чего господин не замечал, наслаждаясь видом витрин, модно одетой публики и вообще оглушенный столичным духом. Пролетка остановилась у здания Министерства иностранных дел на Дворцовой площади. Повернувшись с облучка, извозчик попросил недорого, три рубля. То есть в шесть раз больше, чем того стоило. Господин испугался, но делать нечего: столичные цены, столичная дороговизна. И полез за кошельком. Во внутреннем кармане его не оказалось. И в наружных карманах тоже. Как, впрочем, не оказалось и часов. Господин признался, что кошелек потерял, и спросил извозчика, куда ему приехать, чтобы вернуть долг завтра. Но ванька принимать на веру не стал, а схватил портфель и баул, после чего выкинул пассажира, назвав обидным словом, хлестнул лошаденку и был таков.

Господин остался на главной площади империи без копейки денег и без вещей.

Говорят, дом – отражение семьи. Или народная мудрость оплошала, или характер этой семьи был загадочен. В обширном помещении кроме бильярдного стола нашли приют всевозможные вещицы. Имелись разнообразные китайские вазы, там и сям располагались бронзовые безделушки и фигурки кастлинского литья, по стенам вольно красовались картины вперемежку с офортами и фотографиями каких-то бородатых предков, по полу катились волны разношерстных ковров, а с потолка свешивалась люстра, бережно укутанная чехлом, в прорехах которого виднелись хрустальные сосульки. В большую гостиную, как для себя назвал это помещение Родион, выходило целых пять дверей, через проход, украшенный драпри, виднелась гостиная поменьше, а еще отрастал короткий коридорчик несуразного вида. Но самое поразительное располагалось в дальнем углу: пол с потолком соединяла спиральная лестница из кованого металла, перила которой завершались мощной львиной лапой. Для чего понадобилось это сооружение, ведущее в никуда, догадаться было не по силам даже сыскной полиции. Быть может, все тот же архитектор замахнулся на второй этаж, а потом бросил и от лени накрыл чердаком.

Где-то в отдалении тикали часы. Всхлипы утихли. Бородин гостеприимно выжидал, пока Ванзаров осмотрится и принюхается, лишь полюбопытствовал: угодно ли собрать всех в одном месте? Родиону было угодно как раз обратное. Он просил отвести его в комнату кухарки. Но Нил Нилыч, смутившись, предложил начать с маменьки: неудобно не представить хозяйке дома гостя, хоть и приятного во всех отношениях, но все-таки. И не дожидаясь согласия, нырнул в ближайшую дверь, из которой почти сразу выплыло передвижное сооружение на скрипящих колесиках.

Родион торопливо поклонился. А когда выпрямился, был сражен открывшимся зрелищем. На величественную спинку кресла из старинного резного дуба, увенчанную двумя сферами с символами Зодиака, опиралась дама удивительной красоты. С такого лица картины писать бы – истинное воплощение родины-матери вообще и материнства в частности. Дама была в летах, но сколько этих лет ею прожито, казалось совершенно неважным. Удивительным образом она сохранила обаяние молодости, чистоту кожи, ясность взгляда и спокойную мудрость женщины, пожившей и знающей в этой жизни немало. Назвать ее пожилой, а уж тем более старухой язык не повернулся бы: прямая спина и золотистый отлив аккуратной прически без единой искорки седины.

Ванзаров оказался не в состоянии составить мгновенный портрет, потому что и так было очевидно: госпожа Бородина исключительная женщина. Нестерпимо захотелось положить голову ей на колени, чтобы погладила и назвала Родиошу «хорошим мальчиком». Да и сам матерый бильярдист будто уменьшился ростом, став маленьким, послушным мальчиком. Хотя ничего такого на самом деле не происходило: Нил всего лишь покорно ждал за спинкой стула-коляски. Сооружение тоже нерядовое: вместо привычного инвалидного кресла к старинному стулу приделали четыре колеса-валика и площадку для ног, в результате чего мебель отдаленно смахивала на детскую игрушку – коня на колесиках.

Отогнав наваждение, чиновник полиции выслушал, как его представил Бородин, и еще раз поклонился. Дама ответила такой теплой и нечеловечески доброй улыбкой, что Родиону потребовалась вся сила воли, чтобы не растечься сиропом.

– Очень приятно, Филомена Платоновна, – сказала она голосом, пропитанным материнским теплом, как губка мылом. Редко, когда имя[3] настолько точно отражало внешний образ персоны. За сладостным туманом нельзя было не заметить ее глаза цвета морской волны.

– Кажется, Родиону Георгиевичу хочется узнать, сколько мне лет.

Чиновник полиции стал отнекиваться, но его просили не церемониться.

– Не больше пятидесяти… – выдавил он.

Его наградили самой материнской из всех улыбок этого мира:

– Как нехорошо обманывать… Но все равно спасибо за комплимент: мне шестьдесят три, молодой человек.

И ему протянули руку для поцелуя!

Касаясь губами тонкой, почти девичьей кожи, Ванзаров ощутил волнующий аромат духов, какие женщина использует для соблазнения. Шальные мысли, залетевшие ему в голову, мы оставим без комментариев.

Вполне овладев собой, Ванзаров сумел вернуться к делу.

– Я вряд ли могу быть полезна, – печально сообщила Филомена Платоновна.

– Маменька не может передвигаться без посторонней помощи, – вставил Бородин.

– Нилушка, зачем эти подробности… Он славный мальчик, не правда ли? Я воспитала его добрым, чутким, отзывчивым. Его любят и ценят в обществе. И сам он всегда готов помочь любому. Недаром кормила его грудью до пяти лет…

– Маменька!

Взрослый мужчина зарделся, как шаловливый мальчуган. Родион хорошо понял состояние мужчины в два раза старше его: и с ним проделывали подобный фокус родительской любви и нежности, от которой хотелось провалиться или повеситься тут же при гостях.

– В этом нет ничего постыдного. Ребенок, выросший на материнском молоке, здоровее и добрее прочих. Он так долго не мог оторваться от моей груди.

– Ну маменька!!!

– Так, что происходило нынче утром? – Чиновник полиции принялся спасать остатки мужского достоинства бильярдиста.