Александра Девиль - Чужой клад Страница 7

Тем временем приблизился вечер, и с наступлением сумерек у Насти на душе стало совсем неспокойно. Она хотела поделиться своими сомнениями с Гликерией и незаметно навести Илью на разговор о петербургском госте. Но дверь в супружескую спальню Боровичей оказалась закрыта, и девушка, вздохнув, вышла в сад, чтобы в одиночестве подышать вечерней прохладой. То сокровенное, что происходило в спальне между супругами или любовниками, было известно Насте только умозрительно. И, хотя ей уже шел двадцать первый год, девушка чувствовала себя наивной и глупой рядом с Гликерией, которая была ненамного ее старше. Соседи и знакомые давно прожужжали все уши Татьяне Степановне, что пора выдавать дочку замуж. И женихи поначалу находились, а потом Настя всех их оттолкнула своим дерзким и насмешливым нравом, а также излишней для девушки ученостью. Сама же Настя на упреки матери обычно говорила: «Зачем я буду привечать этих женихов, если точно знаю, что среди них нет моей судьбы?» На это мать со вздохом замечала:

«А где же найти кавалера тебе под стать? Образованные-то люди все знатны, на нашу простоту, небось, и не глянут». «Но ведь не все от рождения знатны! — восклицала Настя. — Есть и такие, что своим умом дошли до знатности. Вот, например, ученый Ломоносов — из поморских крестьян. А господин Дидро — сын бедного мастерового. А наш гетман разве не из простых реестровых казаков? Настали такие времена, когда науки людей выравнивают». — «Эк куда хватила! — усмехалась мать. — Что же, мне для тебя жениха искать в Париже или Петербурге?»

«В наших краях тоже немало образованных людей, не все же они в Петербург переехали», — отвечала Настя. «Да. Только большинство из них — люди духовного звания или писари какие-нибудь. А ты ведь хочешь, чтобы и ученый, и умный, и бравый казак со всеми мужскими доблестями — все в одном лице. Попробуй такого найти», — вздыхала мать.

Отгоняя мысли о досадной необходимости устраивать свою женскую судьбу и терять свободу, Настя вернулась в дом и стала готовиться ко сну, хотя чувствовала, что быстро не уснет.

И в самом деле, сон ее был прерывист и беспокоен, а под утро девушку еще и разбудили громкие причитания прислуги. Выйдя из спальни, Настя услышала леденящую кровь историю. Горничная Мотря (у Гликерии все домашние слуги назывались «по правилам»: «горничная», «лакей», «камердинер», «кастелянша») с круглыми от ужаса глазами поведала о том, что вчера поздно вечером некий селянин, вздумавший, видно, подворовать дровишек из гетманского леса, ехал мимо озера и в свете луны увидел на берегу две женские фигуры в белых одеяниях. Перепуганный бедняга с воплями побежал прочь из леса, а вслед ему неслись жуткие звуки дьявольского хохота. Так могла смеяться только ведьма. Прибежав в город, едва живой от страха крестьянин рассказал эту историю своим кумовьям, а они уже пошли разносить ее дальше, и к утру весь Глухов знал о том, что «озерная девка» заполучила-таки душу Раины в подруги и теперь вместе с ней пугает ночных путников.

Выслушав мистическую историю, Настя предположила, что виной всему была горилка, которой, очевидно, злоупотреблял незадачливый селянин. Однако Илья с Гликерией не были настроены столь же скептически и во время рассказа Мотри без конца крестились, а потом единодушно постановили для себя обходить десятой дорогой зловещее озеро. Настя только усмехалась, наблюдая такое трусливое суеверие у молодых и образованных людей.

Глава третья

Еще одна жертва

На другой день после похорон Раины Иван Леонтьевич возобновил репетиции. Горевать было некогда, поскольку день приезда высоких гостей неумолимо приближался.

Что же до поисков преступника, то они, как и предполагал Шалыгин, велись по самому легкому пути. Для начала был арестован Юхим. Однако этот слабоумный детина не страдал телесной слабостью и в первую же ночь после ареста выломал решетку и сбежал через окно. Правду сказать, арестантская комната в суде отнюдь не была крепостью, да и охранник любил прикладываться к чарке, а потому ночью безмятежно храпел и не заметил исчезновения арестанта.

Поиски сбежавшего Юхима начались вяло, нерадиво, и Савва с Тарасом, решив помочь правосудию, сами отправились в те места, где, по их мнению, мог скрываться полусумасшедший служка.

Что же до женской части театральной труппы, то все кроме Анастасии были уверены, что дело не обошлось без нечистой силы. Даже грамотная Гликерия заколебалась, когда ей стали в оба уха нашептывать об озерных страстях.

Иван Леонтьевич, вверив постановку оперы «Служанка-госпожа» синьору Валлоне, иногда хватался за голову, понимая, как смешно звучат итальянские арии в исполнении супругов Боровичей, но других певцов ему некогда было искать. Он надеялся на то, что гости гетмана не слишком разбираются в операх, а сам Кирилл Григорьевич и его супруга — люди достаточно добрые, посмеются да и простят огрехи, но похвалят за старания.

Сейчас Шалыгина куда больше волновала судьба французской пьесы-интермедии, где наперсницу героини репетировала бедная Раина. Роль эта была почти без слов, зато требовалось очень выразительно танцевать и поводить плечами, ударяя в бубен, — наперсница по ходу пьесы притворялась уличной плясуньей. Могла бы сыграть и Ольга, но ее героиня должна была появляться на сцене одновременно с наперсницей.

— Может быть, мне попробовать? — предложила Настя. — Конечно, так плясать, как Раина, я не умею, но…

— Нет, насчет вас, барышня, у меня другая задумка, — возразил Шалыгин. — Собираюсь поставить сцены из английской пиесы. Это потрудней будет, чем в интермедии сказать несколько реплик и попрыгать по сцене. Там характер надо изобразить. Вы девица грамотная, вот я на вас и надеюсь.

Настя уже знала о Шекспировой комедии из подслушанного ею разговора и теперь была польщена таким предложением.

Трудностям Шалыгина попыталась помочь Ольга:

— А плясунью сможет изобразить Килина — дочь Гордея-кузнеца. Ей, правда, неполных пятнадцать годков, но во всей округе никто лучше ее не танцует. Говорят, у нее мать была цыганка, вот дивчине и передался такой талант.

— Хорошо, приведи эту Килину, — одобрил Шалыгин. — А отец ее отпустит?

— Когда узнает, что она в гетманском дворце будет плясать, — конечно, — сказала Ольга. — Так я тогда пойду на кузнечный конец?

Шалыгин послал Ольгу за новой актрисой, супругов Боровичей отправил в музыкальный павильон к господину Валлоне, а сам остался с Настей и еще одним актером — молодым парнем по имени Яков Чиж. Парень был из простых реестровых казаков, но грамотный, поскольку родители поначалу готовили его к духовному поприщу. Яков, наверное, мог бы стать неплохим священником, но для актера он был слишком застенчив. В присутствии знатных дам и барышень, таких, как Настя или Гликерия, Яков краснел, потел и не знал, куда руки деть. Иван Леонтьевич боялся, что на сцене, прямо посреди действия, парень растеряется и забудет слова, но делать было нечего, другого кандидата на роль не предвиделось. Тарас хоть и был посмелей, но едва умел читать, а выучить большую роль на слух затруднительно; к тому же выговор у Тараса был неважный, слишком простонародный.

— Ты, конечно, Яков, не совсем то, что мне нужно, — покряхтев, сказал Иван Леонтьевич. — Но уж больно хочу я поставить Шекспирову пиесу, которую самолично перевел. Итак, садитесь, господа актеры, напротив меня и слушайте, какие сцены вам надлежит играть.

Иван Леонтьевич принялся читать собственное изложение английской комедии и, все больше увлекаясь, даже вскакивал с места, выразительно повышал голос и смеялся. Насте очень понравилось, а Яков, разобравшись, что ему в этой комедии предстоит не петь и играть на бандуре, а спорить со знатной панночкой, совсем сник.

— Нет, у меня не получится, — безнадежно махнул он рукой. — Уж лучше вы, Иван Леонтьевич, изобразите этого… Петруся.

— Петруччо, — поправил Шалыгин. — Я бы, может, и изобразил, да ростом и красотой не вышел. И потом, мое дело — не актерское. Ежели я буду по сцене бегать, так не сумею за всеми постановками уследить. Нет уж, буду вас, олухов, учить правильной игре. Простите, барышня, к вам звание олуха не относится. — Он учтиво кивнул в сторону Насти.

— Прощаю. И думаю, что можно прямо сейчас попробовать одну сцену, — сказала девушка. — Очень уж у вас остроумно описано знакомство Катарины и Петруччо.

— Мой перевод — только бледная тень великого Шекспира, — вздохнул Иван Леонтьевич. — Хоть строгие французские театралы и говорят, что Шекспир не соблюдал сценических правил, но, на мой взгляд, он лучше всех понимал человеческую натуру.

По указанию Шалыгина Яков и Анастасия стали читать диалог Петруччо и Катарины, начиная со слов: «День добрый, Кет! Вас так зовут, слыхал я?» Чиж сбивался, краснел, а Настя произносила свои реплики свободно, бойко, сопровождая их выразительными жестами. Когда она дошла до слов: «Передвигать вас можно, как этот стул», Яков совсем смешался и вместо реплики стал хрипеть и покашливать.