Юрий Рябинин - Усадьба-призрак Страница 7

— Гос-с-спода! — заговорил Александр Вонифатиевич. — Я так рад, что мы собрались… Эта наша пас… пас-с-сторальная трапеза… Я так рад… Я пригласил вас, господа, потому что я вас всех люблю… Всех… да…

Больше он ничего выдавить из себя не смог, хотя и пытался еще что-то произнести и даже рот открыл. Тогда он выпил, запрокинув голову. Некоторые из солидарности пригубили бокалы. Наступило неловкое молчание.

— А вот и наш генерал! — вдруг громко сказал Аничков, первым увидев, как на поляну вышел, заложив руки за спину, весь в белом, пожилой, располневший, но еще по-военному статный человек.

— Александр Вонифатиевич! Не прикажете ли взять на караул?! — гаркнул Вельдбрехт, подняв бокал.

Александр Вонифатиевич, не понимавший шуток и в самые светлые часы своей жизни, теперь, захмелев хорошо, и вовсе соображал туго. Но он понял единственное — что на их пасторальной трапезе появилось новое лицо и, следовательно, ему надо этому новому лицу оказывать какую-то честь. Он поискал глазами прислужника и, не найдя его, все равно распорядился:

— Эй, человек! Вина… гостю!

— Благодарю вас, — отвечал Зенон Зенонович, принимая бокал. — Сразу видно — командует не новичок на бивуаках. Вы, верно, из кавалергардов? — спросил он Александра Вонифатиевича.

— Н-никак нет… — Александр Вонифатиевич заставил себя собраться с мыслями. — Я по по-почтовому-с… — Некоторое прояснение у него в голове наступило единственно оттого, что он понял наконец, что новый его гость и есть генерал Воротынцев. И Александр Вонифатиевич оробел, будто на службе при начальнике.

— По почтовому? — генерал натурально обрадовался. — Да таких молодцов, как ваш брат, еще поискать. Вот ведь случай! Я как раз сегодня только вспоминал подвиг одного военного почтальона. Это было в турецкую. Я же кое-какие записки о турецкой кампании сочиняю, как вы, верно, знаете… Да, ваш покорный слуга — сочинитель. Ни больше ни меньше.

— Но ты мне об этом не рассказывал, дядя, — удивленно произнес Воротынцев, чтобы раззадорить Зенона Зеноновича. — Что за военный почтальон? Что он сделал?

— Расскажите, расскажите, Зенон Зенонович, пожалуйста, — подхватила Дарья Владимировна.

Извольте, — согласился генерал, — если интересно… Это было как раз во время славного зимнего перехода через Балканы. Отправился однажды в тыл, на Рущук, фельдъегерь с письмами в Россию. И вез-то он не какие-нибудь там секретные военные бумаги, а обычные письма — офицерские, солдатские. Сопровождали его с полдюжины казаков. И надо же было такому случиться — повстречались они с турецким конным отрядом. А турки сами-то своих искали — прятались от всякого нашего разъезда. Но тут увидели, что русских совсем мало и расправиться с ними можно безнаказанно. Так и вышло. Конвой они сразу почти весь порубили. И погнались за несчастным фельдъегерем. И тогда тот, увидев, что от турок ему не уйти, выхватил нож, полоснул им себе по руке и кровью своей залил все письма, что были при нем. Этого вполне можно было и не делать. Турки едва ли и прочитали бы эти письма. А хотя бы и прочитали, что им за польза знать, что какой-то там Иван посылает поклон жене или матушке? Но он ревностно исполнил долг свой — ни строчки не должно стать достоянием неприятеля. Ни единой строчки!

— А он остался жив? — спросил Воротынцев.

— К несчастью, нет. А рассказал об этом потом один уцелевший чудом конвойный казак. Такая вот история.

И давайте-ка, друзья мои, выпьем теперь за уважаемого…

— Александра Вонифатиевича! — подсказала Дарья Владимировна.

— За уважаемого Александра Вонифатиевича! И за его героическую службу! — закончил Зенон Зенонович.

На этот раз, вдохновленные рассказом, все выпили с удовольствием. А Александр Вонифатиевич, потерявший было симпатии компании, снова превратился в симпатичного героя. Воротынцев с Вельдбрехтом в который уже раз переглянулись.

— Господа, — сказал Воротынцев, — а не желаете ли вы прокатиться на лодке? Хотите я попрошу своего друга финна Юху дать нам лодку? И погода прекрасная.

— Чудесная идея! — воскликнула Дарья Владимировна. — Дима! Маша! Поднимайтесь! Мы едем!

— Артур Георгиевич! Дарья Владимировна! — обеспокоилась Фелиция Болеславовна. — Не надо, пожалуйста, этого делать. Это так опасно. К тому же и выпили все…

— Полно, полно вам, Фелиция Болеславовна, — беззаботно проговорил Вельдбрехт. — На веслах будет друг Юха — бывалый моряк. А потом не забывайте, с нами же Александр Вонифатиевич. А с ним нам любое море будет по колено. Так ведь, Александр Вонифатиевич?

Александр Вонифатиевич уже и сам поверил в собственное геройство, до такой степени убедил его в этом генерал.

— Да! — крикнул он. — Идемте в море! Артур, велите вашему финну подавать лодку!

— Ура! — закричал Вельдбрехт. — Вот это по-нашему! По-военному! Александр Вонифатиевич, будьте нашим командором! Вперед!

Воротынцев проворно вскочил и, ничего больше не говоря, направился к домику рыбака. Вельдбрехт помог подняться Дарье Владимировне и подал руку Маше. Но Маша на него даже не взглянула. Она встала и отошла от компании с таким видом, будто ей все это вконец опротивело и участницей дальнейших событий она быть не собирается. Она стала прогуливаться в сторонке и даже иногда нагибалась за какими-то цветочками, показывая, насколько она здесь сама по себе.

— Да постойте же, молодые люди! — взмолилась Фелиция Болеславовна. — Что вы делаете?! Зенон Зенонович! Дмитрий Евграфович! Хотя бы вы останови те их. Вы же знаете, как перевернулся тут мой Роман Яковлевич. Тогда тоже была замечательная погода.

Генерал только пожал плечами, показывая, что он не в силах неволить племянника и его друзей. Аничков взглянул на жену, вероятно, понял, что ей теперь и шторм не причина, чтобы не выходить в море, и с улыбкой махнул рукой: пусть-де что хотят делают. Фелиция Болеславовна, растерявшись, посмотрела на дочку, ища у нее сочувствия и поддержки.

— Александр Вонифатиевич, — сказала Надя, —

прошу вас, оставьте вашу затею. Не надо этого делать.

Наде не хотелось разговаривать с Александром Вонифатиевичем, настолько он ей сделался противен, но другого способа поддержать матушку у нее не было. Поэтому она пересилила себя и обратилась к своему жениху с просьбой.

Вельдбрехт почувствовал, что их игра достигла развязки и финал может выйти совсем не таким, каким его задумывал Воротынцев. Тогда он неслышно и незаметно для прочих шепнул Дарье Владимировне:

— Только вы сможете его уговорить.

Вельдбрехт не сомневался в намерениях Дарьи

Владимировны, в ее к нему интересах, совсем, разумеется, невинных, но лишь доставляющих приятное волнение чувств. А ей действительно очень хотелось провести время со своим молодым кавалером где-нибудь вне поля зрения мужа. И тут как раз представилась очень даже удобная, вовсе не предосудительная возможность.

— Александр Вонифатиевич, — с деланною укоризной в голосе заговорила она, — неужели вы нас отпустите в море одних? А я думала, вы будете нашим предводителем… Свою жизнь я могу доверить только вам, только вам, Александр Вонифатиевич, — добавила Дарья Владимировна уже со смехом.

Александр Вонифатиевич перевел на нее растерянный, бессмысленный взгляд и широко, как только мог, улыбнулся. Герой-почтальон в нем, было видно, брал верх над женихом. Тогда Надя вскочила на ноги и, сдерживая раздражение, сказала:

— Александр Вонифатиевич, проводите, пожалуйста, меня домой.

Она хорошо понимала, что ставит его перед выбором. Но если бы Александр Вонифатиевич сейчас нашел в себе силы принять ее сторону, она бы простила ему все его вульгарные выходки, весь тот стыд, который пережила сегодня из-за него, забыла бы об этом, заставила себя об этом забыть. Она бы сумела оценить его жертвенность. Все насторожились в ожидании выбора Александра Вонифатиевича.

Александр Вонифатиевич оглянулся на Надю, потом снова посмотрел на Дарью Владимировну, на лице у которой уже появилась брезгливая от его нерешительности улыбочка, и снова оглянулся на Надю. И тогда он как-то вдруг посуровел и резко так, гневаясь, видимо, произнес:

— Не перечь мне!.. Надя!.. Слышишь?.. Ты… меня слушайся!.. Вот…

Надя вначале было потерялась. Она покраснела вся и едва-едва не ответила ему дерзостью: «Вас слушаться? Вас?.. Да вы…» Но тотчас взяла себя в руки и как будто даже и повеселела.

— Вот, мама, кажется, все и разрешилось, — как ни в чем не бывало, с обычною своею иронией в голосе, сказала она Фелиции Болеславовне. — Как не напрасно мы сюда пришли…

И ни слова больше не говоря, ни на кого не взглянув, она пошла в сторону дач. Фелиция Болеславовна, извиняясь перед всеми одною только виноватою и жалостливою улыбкой, — чего, впрочем, никто не заметил, потому что все прятали глаза, — последовала за Надей.