Алексей Чертков - И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты Страница 7

– Дальше Колымы не сошлют. Ведь верно, Степан Лавреньевич? Да и сам ты, я вижу, человек непраздный, за государево дело радеющий. Кто вам здеся ещё правду скажет? Старику терять нечего. Я как та рядка, котора землю держит. Не согрешай и ты, пожалуй. И будет на том тебе наша благодарность.

– И вам спасибо, Захар Алексеич. За науку и правду. Откровение.

– Дорога милостыня во время скудости, господин Кондаков. – Учитель вдруг свернул разговор на официальную ноту. – Время идёт скудное на поступки, на мысли. Смута грядёт. Вот печаль ента меня гложет. Мелкие завистливые людишки уж больно шевелятся, по земле плодятся, продвигаются с морей-океянов до окраин наших. Того гляди, в океан скинут. И тута ещё вы, чиновий люд, аки супостаты, им подсобляете. А надоть благодарить Бога за хлеб, за соль, низко кланяться за надежду, в нас вселяемую, и божий свет – за жизнь дарованную. Береги себя и землю нашу. И помни: не золотыми куполами сильно государство, а жизнью духовною, людьми и мыслями светлыми. Ну, ладно-те… Пора и нам сбираться.

– Пора. Не забуду сказ твой и твою третью полтину, Захар Алексеич. Не забуду.

– Дай-то Бог!

Собеседники разом поднялись и пошли в разные стороны. Всяк ко своему делу.

С рассветом тронулись в путь. По свежевыпавшему снежку да с лёгким морозцем следовать по тундре было одно удовольствие. Олёринские каюры выделили резвых оленей и упряжку собак, на которую возложили припасы. Вот только с Олесовым приключилась форменная нелепица. Олени почему-то отказывались тянуть нарты с тучным урядником. Уж он и кричал на них, и уговаривал, и сахаром манил, и шашкой замахивался. Всё не в счёт.

Молодой каюр Вырдылин сумел-таки каким-то макаром уговорить упрямых животных. Отряд тронулся в путь. Однако сразу за стойбищем олени нарушили строй колонны, сделали круг и привезли урядника прямиком к загону, где паслось основное стадо. Вот тут уж Олесов выдал весь свой запас трёхэтажных ругательств и в адрес оленей, бодающих жерди ограды и не обращающих внимания на вопли разъяренного урядника, и в адрес тундры, почему-то обидевшей грузного служаку. Досталось и каюрам, молчавшим в изумлении, впервые слышавшим столько новых мудрёных слов.

Пришлось снарядить вторую упряжку собак и возложить в облегчённые нарты грозного урядника, так как тот напрочь отказался иметь дело с оленями. И зря. Езда на собаках требует постоянного спешивания: необходимо бегом преодолевать подъёмы, помогать четвероногим на крутых поворотах. В общем, не засидишься. В конце каждого дня на урядника больно было смотреть. Исчез куда-то былой гонор, щеки провалились, под глазами проявились тёмные круги.

Поздним вечером путники добрались до большого чукотского стойбища. Настороженные чукчи отвели гостям лучшую ярангу, развели огонь, набросали на пол оленьих шкур. Старуха с прокопчённым тёмно-коричневым лицом, испещрённым синими татуировками, что-то бормоча себе под нос, варила мясо. Покуда вели разговоры, вождь племени по обычаю настойчиво предлагал начальству свою жену и дочь, чтобы те могли скоротать с ними ночь. Как только проводник перевёл его слова, утомлённый дорогой Олесов неожиданно оживился – он заёрзал на шкуре, глазки его заблестели. Но как только взгляд новоявленного Казановы упал на старуху, уряднику почему-то взгрустнулось. Кондаков решительно отказался от обычая разделить ложе с хозяйскими жёнами и вопросительно посмотрел на Олесова. Тот демонстративно отвернулся, схватил из миски толстую обглоданную кость и стал выколачивать из неё рукояткой Смита-Вессона остатки костного мозга. Желающих утешить чукчанок не нашлось. На том и порешили.

Старуха сняла с огня котёл. Покачиваясь из стороны в сторону, она с трудом донесла его к импровизированному столу, представлявшему собой три изрезанных коротеньких дощечки. Гости расположились тут же, на полу. Полусырую оленину срезали с костей острыми ножами. Ели без соли и хлеба. Жирные руки вытирали о колени, других тряпок рядом не было видно. Чай разливали из закопчённого чёрного бидона, в который старуха, уходя, что-то бросила. Понадеялись, что травы. В яранге становилось жарко и душно, туманное марево застилало уставшим с дороги путникам глаза.

…Размеренные звуки бубна разносились по тундре. Они то убегали вдаль, к едва виднеющимся на горизонте плоским сопкам, то приближались к стенам яранги. И так несколько раз кряду. Но вдруг в какой-то момент людям показалось, что удары бубна стали обретать иную мощь, становиться объёмными и сильными. Это были уже не те робкие и крадущиеся звуки, которые были слышны раньше. Они словно вдохнули в себя животной силы и обрели живое обличие, превратившись в упругие, властные, взрывные удары. Неведомая ранее могучая сила теперь уже билась о ярангу, стонала, взывала, звала в дорогу – туда, в кромешную тьму и неизвестность. Поднявшийся ветер кидал в хлипкие стены жилища не лёгкий снежок, как в начале представления, а тяжёлые комья из слежавшегося наста. Он вырывал их из снежного покрова тундры и безжалостно швырял в оленьи шкуры. Вдруг о шесты на самом верху яранги стали биться чёрные птицы, похожие на воронов. Они с маниакальной решимостью врезались в них, разбивая свои жирные тельца о деревяшки. Лёгкие перья, медленно кружась, опускались на головы изумлённых гостей. Дикое зрелище. Не каждый его выдержит. Олесов схватил рядом лежавшую кухлянку, накрылся ею. «Как хотите, а я буду мушкороваться», – решил урядник. Проводник от изумления лишился дара речи, забился в угол и шептал что-то невнятное. Кондаков и учитель сидели не шелохнувшись, изредка поглядывая на происходящий вверху танец бессмысленного жертвоприношения. Пернатая вакханалия всё не прекращалась. Олесов выглянул из укрытия, вынул из кобуры револьвер и начал целиться в беснующихся птиц…

Невесть откуда взявшаяся сизая пелена снизошла на стены яранги. Они покрылись туманной изморозью и… растворились. Взору путников предстала сочная зелень бескрайней тундры, бегущие вдаль стада мамонтов и шерстистых носорогов. Их преследовали низкорослые люди с чёрными копнами волос на голове. Умело орудуя длинными копьями, они гнали отбившихся от стада гигантских животных к неизвестно откуда взявшемуся на равнинной местности обрыву. Сцена охоты сменилась картиной переселения. Природный ландшафт изменился: скалистые горы, водопады, ущелья. Люди в звериных шкурах кто пешими, а кто верхом на странных, землистого цвета ящерицах с толстыми кривыми лапами и маленькими головами двигались на восток, встречь солнцу. Туда же устремились бурые медведи, росомахи, волки, песцы, дикие собаки. Так прошёл день. Второй. Третий. Люди и животные скопились на берегу океана, не решаясь шагнуть в пучину.

Откуда-то с небес лилась нежная лиричная музыка, а зачарованный голос чтеца нараспев проговаривал завораживающие слова:

И звери тёмных лесов,И рыбы голубых глубин,И белые, и чёрные бегуны,И летающие крылатые птицы —Все вместе до единого…Ради всех людей…

С первыми лучами восходящего солнца из-за грозовых облаков появился огромный мост, шириною с пролив. По нему-то и ринулась вся эта истомившаяся толпа, увлекаемая каким-то только ей понятным внутренним зовом. Пошёл густой мокрый снег. Люди падали, ломали ноги и руки, мерзкие животные наступали на них своими тяжёлыми лапами и лезли вперед, отрывая от человеческих туловищ головы, слизывали раздавленные мозги, некоторые из них поскальзывались на людской крови и падали в море… Так продолжалось довольно долго. По мере того как огромные толпы людей и животных переправлялись по загаженному мосту на другой берег пролива, снежная стена становилась всё более и более прозрачной. Потом в какой-то момент она, собрав свои раскисшие на чёрной почве рукава-основания, убралась обратно за облака.

Яранга без стен, но с верхней частью крыши и с перепуганными путниками внутри без особых усилий оторвалась от земли и, пролетев немного, плавно опустилась на небольшой возвышенности. Яркие лучи солнца проникли в отверстие на потолке и разожгли потухший после ухода старухи огонь в костре, сложенном в гнутом металлическом листе из половинки бочки, разрезанной по вертикали. Ветер нагнал грозовые облака. Вновь повалил снег, быстро накрывший своим покрывалом всё живое в округе.

Путники наблюдали за столь резкими перепадами в погоде с тех же мест, где их и застало обрушившееся во время позднего ужина ненастье. Стало зябко, но, похоже, стены яранги никто не собирался им возвращать. С той стороны, куда ушли и где остались ушедшие на восток племена, начали доноситься удары шаманского бубна. Сначала робко и чуть слышно, затем всё громче и громче. Всё чаще и чаще. Всё напористей и напористей. Казалось, ещё чуть-чуть и люди в яранге могут разглядеть фигуру бьющего колотушкой в натянутую по окружности бубна нерпичью шкуру, готовую лопнуть при следующем же ударе. Уже увидят его устрашающую гримасу, могут уследить за его движениями, подергиваниями и плясками. Но… всё тщетно.