Надежда Попова - Ради всего святого Страница 7

О. Мне нечего вам сказать…

В. Понимаю. Послушай; ты ведь уже еле стоишь. Уже так хочется хотя бы присесть, а о том, чтобы лечь и уснуть, ты даже не мечтаешь. Еще час назад ты об этом мечтал, но теперь уже начинаешь кое-что понимать. Например, понимаешь, что уснуть я тебе не дам. И сесть не позволю. Если только ты не перестанешь вести себя так глупо и не начнешь отвечать правдиво и честно. Начнешь?

О. Я ничего не сделал…

В. Посмотри вон туда. Об этом предмете тебе рассказывали; помнишь, что это? На тебя наденут этот ошейник с шипами, а его закрепят в веревке, на которой ты только что висел, так что ты сможешь только стоять, вытянувшись, почти на цыпочках. Ты не сможешь повернуть голову, когда затечет шея, не сможешь переносить вес то на одну, то на другую ногу, ты не сможешь пошевелиться, не сможешь просто повиснуть, подогнув ноги. Они распрямятся сами собой, как только в кожу врежутся шипы. Тело не послушается тебя, тело захочет жить и прекратить боль, и ты снова вытянешься. Кажется — это ничего, просто стоять; ни бича, ни игл, ни тисков, лишь стоять. Это только кажется, поверь мне. Итак, твой выбор: шипы или откровенный разговор?

Обвиняемый членораздельного ответа не дает. Применено стояние в течение около двух часов, Высокий суд присутствовал. Ничего не говорилось и вопросов не задавалось. Обвиняемый не говорил по делу и не говорил ничего. По истечении двух часов обвиняемый лишился чувств, однако шипы уткнулись в его шею и привели его в сознание. После этого обвиняемый стал просить прекращения допроса.

В. Не прошло и двух часов, а жизнь уже кажется сплошным кошмаром. Я прекращу это. Только одно я и хочу услышать: "я все расскажу". Это же так просто.

О. Прошу вас… Господи, я умираю… прошу, это невыносимо!..

В. Зачем ты себя изводишь? У тебя впереди вся жизнь, ты только начал жить, так зачем ты сам приговариваешь себя к смерти? Зачем молчишь?

О. Мне нечего сказать… прошу… Бога ради, снимите это…

В. Ты все еще не хочешь поверить в то, что другого выхода у тебя нет, только признание — полное и чистосердечное. Значит, я мало отпустил тебе времени на раздумья. Придется добавить еще два или, лучше, три часа.

О. Нет, я умоляю вас, прекратите это! Я ни в чем не виноват, я ничего не сделал, прошу вас!

В. Пойми, прекратится это только в одном случае — если ты дашь признание. Если нет — все это будет продолжаться и повторяться. Итак? Ты будешь говорить?

О. Да! Господи, да! Только снимите это, пожалуйста, снимите, и я скажу все!

В. Знакомая ситуация… Сначала с тебя снимут ошейник, позволят сесть, и от облегчения ты не сможешь говорить. Потом будешь притворяться, что не можешь. Ловить минуты для отдыха и восстановления сил, а с силами придет решимость вытерпеть еще столько же; и ты, может быть, даже вытерпишь. Я почти уверен, что вытерпишь. Но у меня нет времени и желания ждать, поэтому условие одно: сначала ты рассказываешь все, и только потом я прекращу это. Говори.

Обвиняемый по делу больше ничего говорить не стал, а начал смеяться и ругать Высоких судей, говоря, что ничего не станет отвечать, после чего стал кричать и плакать, но по делу не говорил больше ничего. После получаса стояния обвиняемый снова стал просить прекращения допроса и просить воды, но на вопросы отвечать отказался. Перед обвиняемым поставлено ведро с водой, и Высокий суд удалился.

…

— Что ты делаешь, брат? Зачем ты говоришь с ним так? Не такими словами должен убеждать грешника служитель Господень.

— Смотря к-какого грешника. Поверь мне, если бы я говорил с ним только о вере, грехе и покаянии, это вызвало бы лишь еще б-большее озлобление, а злость только придала бы ему сил. Я знаю. Сейчас ведь нам д-действительно в первую очередь важно не его чистосердечное раскаяние, а — чтобы он заговорил.

— Но ты говоришь с ним, как палач, брат!

— Для него я и есть палач. Не т-тот, кто все это время мучил его, а я, и пусть это будет так. Пусть все, чему он противостоит, соединится для него во мне, только во мне, тогда т-только со мной он будет бороться, спорить, а потом, наконец, и соглашаться.

…

После четырех часов стояния обвиняемому был задан прежний вопрос, не желает ли он говорить откровенно и честно, и обвиняемый снова ничего по делу не говорит, а лишь снова стал просить прекращения допроса и воды. Стояние рекомендовано продолжить. Спустя еще один час применено бичевание.

…

— Твои методы я не оспариваю, но не принижают ли они достоинства Господня служителя, брат? Ты лицедействуешь, говоря греховные слова.

— Нет, потому что это для дела. Он с-сознается, и сознается скоро. Скорее, чем перед кем-то другим. Но для этого он должен осознать, что д-действительно нет другого выхода, он должен испугаться. А это пугает, когда с т-тобой говорит палач, а не оппонент. Идеологический противник вызывает желание настаивать до конца, п-палач же пугает тем, что ему ничего не надо доказывать, тем, что не возникает даже иллюзии того, что можно что-то доказать. Когда говорит п-палач, рано или поздно понимаешь ясно, что есть два выхода: умереть в мучениях или подчиниться. А когда с-сам палач откровенно говорит об этом, становится еще страшнее.

— Но не окажется ли так, что он будет молчать из упрямства? Ведь ты сам говорил, что…

— Не он. Вскоре он устанет б-бороться с тем, кто не обращает внимания на его борьбу; идет тридцать четвертый ч-час непрерывного допроса. Еще немного — и он заговорит.

— О, Господи; ну, пусть. Ты в этом разбираешься лучше, брат.

…

После бичевания и одного часа стояния обвиняемому был задан прежний вопрос, не желает ли он говорить откровенно и честно, и обвиняемый снова ничего по делу не говорит, а лишь снова стал просить прекращения допроса и воды. Стояние рекомендовано продолжить.

В. Скоро вся кожа на твоей шее покроется кровоточащими ранами. А ведь мыть инструменты после допросов, как ты понимаешь, никому в голову не приходит. Раны загноятся. Надо объяснять тебе, лекарь и травник, что это значит? Ты умрешь, и умирать ты будешь долго и мучительно. Куда дольше, чем в огне или под бичом. Разве этим ты что-нибудь докажешь?

О. Да… что я невиновен…

В. Нет. Только то, что ты смел, стоек, но глуп. Ведь ты знаешь, что виноват, и я знаю это. Если ты умрешь, ты не получишь ничего, кроме поругания и боли. Зачем? Снова спрашиваю: зачем ты это делаешь?

О. Остановите это, умоляю… дайте воды…

В. Расскажи все, и я это остановлю.

О. Позвольте мне сесть… хотя бы прислониться к стене, прошу вас…

В. Даю тебе минуту. Часов нет, поэтому считай сам, когда она пройдет. За эту минуту подумай, хочешь ли ты продолжать это, или лучше ответить, наконец, честно на все мои вопросы.

Обвиняемый снова ничего по делу не говорит, а лишь снова стал просить прекращения допроса и просить дать ему воды и позволить сесть.

В. Итак? Все начинается сначала, или ты образумился? Что сейчас будет? Ты будешь говорить, или согласен снова оказаться под потолком?

О. Я ничего не знаю…

В. Ясно. Значит, снова вывернутые суставы, снова боль, еще более сильная, снова шила и раскаленные тиски. Вместе. Ты этого хочешь?

О. Господи, нет… я ничего не сделал… я прошу, прошу вас, я невиновен…

В. Так ты будешь говорить?

Обвиняемый на вопросы отвечать перестал. Обвиняемому снова связали руки за спиной, и он опять стал просить прекращения допроса, извиваясь и крича, что невиновен. Когда же его подняли над полом, обвиняемый стал плакать, но на вопросы, как и прежде, не отвечал.

В. Не упрямься. Это ни к чему не приведет, ты только себе делаешь хуже. Ты проведешь в этом подвале день или три, или неделю, сколько понадобится, без сна, пищи, воды; это будет вечно. Почему ты не хочешь ответить?

О. Прошу вас, я невиновен… я прошу вас…

В. Но ведь это же неправда. Почему ты не признаешься? Признайся сейчас, или через минуту в твои опухшие, горящие огнем суставы воткнутся зазубренные раскаленные шила. Через минуту их вырвут, а еще через минуту воткнут снова. И все повторится. И повторится еще раз. И еще раз…

О. Нет! Господи, нет! Не надо, нет, я скажу, я все вам скажу, все, что хотите! Я все скажу…

"Ханц Вольф и Эльза Швагель, рассмотрев пункты, по которым вас обвинили и обвиняют, исследовав ваши показания и inquisitio[2]. Высокого суда, а также показания свидетелей, Высокий суд основывает свой вердикт на том, что было сказано и сделано во время разбирательства.

На законном основании мы заявляем, что вы, Ханц Вольф и Эльза Швагель, являетесь преступниками пред лицом Господа и людей, как по закону Божьему, предаваясь целиком греховным страстям, так и по закону человеческому, совершая убийства и намереваясь совершить еще. На основании разбирательства Высокого суда вы, Ханц Вольф и Эльза Швагель, бесспорно и несомненно обвиняетесь в убийстве адвоката Генриха Вернера путем наведения порчи на его жеребца, который, взбесившись от навеянных на него дьявольских видений, сбросил с себя адвоката Генриха Вернера, следствием чего явилась смерть вышеупомянутого адвоката. На основании разбирательства Высокого суда вы, Ханц Вольф и Эльза Швагель, бесспорно и несомненно обвиняетесь в попытке убийства вдовы вышеупомянутого адвоката, Анны Вернер, путем изготовления ее воскового подобия и сотворения над этим подобием заклятий и различных действий, приведших к тяжелой болезни вышеупомянутой вдовы.