Уильям Дитрих - Пирамиды Наполеона Страница 75

Мы с Ашрафом выбрали такое направление, сознавая, что добровольно туда не сунется ни один здравомыслящий человек. Сначала мы миновали каирский Город Мертвых, скопище мусульманских надгробий, белеющих в ночи, словно привидения. Потом под громкий лай окрестных собак быстро оставили позади полосу полей, зеленеющих на берегах Нила. Задолго до рассвета мы уже уподобились песчинкам в бескрайней и безводной равнине. Ослепившее нас восходящее светило с редкостной медлительностью ползло по небосклону, устроив нам жесточайшую пытку. К седлам отвоеванных лошадей были приторочены фляги, которые мы благополучно опустошили еще до вечера, после чего жажда стала сутью нашего существования. Горячий воздух обжигал горло, а глаза слезились от блеска ослепительного, как снег, песка. Песчаная пыль, запекаясь на губах и ушах, покрывала наши одежды и спины лошадей, и небеса казались тяжким грузом, давившим на спины и головы. Цепочка медальона обжигала мне шею. Мираж озера, уже до боли привычная и жестокая иллюзия, постоянно маячил далеко впереди.

Вот оно, настоящее адское пекло, подумал я. Должно быть, именно в такие места попадают заблудшие души людей, грешивших при жизни пьянством, прелюбодейством и рисковавших хлебом насущным в азартных играх. Я мечтал найти хоть клочок тени, чтобы заползти в нее и уснуть навеки.

— Надо пошевеливаться, — сказал Ашраф. — Французы уже догоняют нас.

Я оглянулся. Длинный шлейф белой пыли, подхваченный ветром, лениво скручивался в воронку. Где-то под ним скакал по нашим следам отряд гусар.

— Легко сказать! Лошади изнемогают от жажды.

— Значит, надо напоить их.

Он показал на высившиеся впереди холмы, напоминавшие потрескавшиеся хлебные караваи.

— В этих выжженных землях?

— В глубинах выжженных земель порой скрываются алмазы. Мы избавимся от французов, свернув в эти ущелья с пересохшими речными руслами. Там мы и воду раздобудем.

Подгоняя усталых лошадей, мы поплотнее завернулись в плащи и с новой силой устремились вперед. Поднявшись на плато, мы углубились в лабиринт беспорядочно извивающихся песчаных оврагов. На пути нам встретилась лишь чахлая верблюжья колючка. Ашраф, похоже, что-то искал и вскоре нашел-таки: плоский, выветренный горный массив слева от нас разделился на три глубоких ущелья.

— Вот здесь мы сможем сбить их со следа.

Мы свернули налево, и лошади зацокали копытами по каменистому дну. Наш выбор пал на средний известняковый каньон, который выглядел самым узким и наименее привлекательным: мы надеялись, что французы предпочтут иной путь. У меня возникло ощущение, что мы едем по раскаленной сковороде. Вскоре до нас донеслись расстроенные голоса преследователей, спорящих, в какую сторону мы могли двинуться.

Я утратил всякое чувство ориентации и тупо следовал за мамелюком. Стены ущелья поднимались все выше, а вдали уже виднелись изрезанные края настоящих гор, красиво выделяющихся на фоне неба своими черными и красными скалистыми хребтами. Мы достигли гряды, отделявшей долину Нила от Красного моря. Нигде не было даже намека на клочок зелени и проблеск воды. Расслабляющая тишина нарушалась лишь стуком копыт да поскрипыванием кожаной упряжи. Уж не потому ли древние египтяне были так озабочены мыслями о смерти, что порой, покидая плодородную долину Нила, забредали в эту безжизненную пустоту? Может, даже идея об изгнании из рая родилась у наших предков после осознания разницы между их цветущими садами и посягающим на них морем песка? Пустыня служила напоминанием о краткости жизни и побуждала к мечтам о бессмертии. Наверняка на таком солнцепеке покойники мумифицировались естественным образом задолго до того, как египтяне превратили это в религиозный ритуал. Мне представилось, как спустя сотни лет кто-то найдет мою усохшую оболочку и узрит на моем лице навеки застывшую маску величайшего раскаяния.

В конце концов тени начали удлиняться, а голоса преследователей почти стихли. Французы, должно быть, так же изнывали от жажды, как и мы. У меня уже кружилась голова, все тело болело, а язык распух.

Мы остановились возле полого поднимающейся скалы. Вокруг нас громоздились островерхие утесы, и мы проехали между ними по узкой тропе, единственному доступному пути. Солнце уже начало клониться к западу, высота ущелья наконец подарила нам желанную тень.

— И что дальше?

Ашраф, спешившись, размял одеревеневшие члены.

— А дальше ты должен помочь мне копать.

Он опустился на колени на песок у подножия одной из скалистых расселин, где образовался бы водопадик, если бы здесь могла существовать такая роскошь, как вода. Но, вероятно, когда-то там действительно бежала вода: на поверхности скалы виднелись темные следы подтеков. Он начал разгребать песок руками.

— Копать?

Неужели солнце свело его с ума?

— Давай живей, если не хочешь сдохнуть! Дожди здесь идут раз в год или даже раз в десять лет. Но кроме алмазов в выжженной земле скрывается и немного воды.

Я присоединился к нему. Поначалу наше занятие казалось бессмысленным, раскаленный песок обжигал руки. Однако постепенно песок становился все прохладнее, а затем появилась и поразительная влажность. Почуяв запах воды, я начал выбрасывать песок как заведенный. И вот мы достигли настоящей влаги. Сочившаяся вода была настолько насыщена примесями, что напоминала свернувшуюся кровь.

— Я не смогу выпить такую грязь! — заявил я, принявшись копать глубже.

Ашраф сжал мое плечо, и мы с ним откинулись назад.

— Пустыня требует терпения. Эта вода, может быть, поднимается сквозь столетия. Мы ведь способны немного потерпеть?

Призвав на помощь всю свою выдержку, я пожирал глазами прохладную жидкость, медленно наполняющую дно вырытой ямы. Лошади фыркнули и заржали.

— Пока рано, друзья, пока еще рано, — мягко успокоил их Ашраф.

Такого мелководного резервуара мне еще не приходилось видеть, но он был желаннее реки. Казалось, целая вечность прошла до того, как мы склонились, чтобы поцеловать нашу лужу, точно мусульмане, кладущие поклоны в сторону Мекки. Лизнув и заглотнув грязную жидкость, я почувствовал трепетное оживление. Да уж, мы просто бесполезные бурдюки, если постоянно не пополнять наши водные запасы! Хлебая мутное пойло, мы вскоре осушили яму до песка, вновь откинулись назад, переглянулись и рассмеялись. Эта попойка оставила на наших запыленных лицах чистые овалы вокруг губ. Мы выглядели как пара шутов. С нетерпеливым ожиданием мы наблюдали за медленным прибавлением воды в нашем худосочном колодце, а потом, зачерпнув оттуда воды, принялись поить лошадей, не позволяя им слишком быстро поглощать драгоценную жидкость. В сгустившихся сумерках мы старательно таскали воду в седельных сумках истомившимся от жажды животным, иногда и сами делая по паре глотков и мало-помалу стирая остатки песка с голов и рук. Постепенно ко мне начали возвращаться человеческие ощущения. В небе загорелась первая звезда, и я осознал, что уже довольно давно не слышал отголосков французской погони. Вскоре небеса расцветились звездным шатром, и скалы заблестели серебром.

— Добро пожаловать в мир пустыни, — сказал Ашраф.

— Что-то я проголодался.

Он усмехнулся.

— Это означает, что ты еще жив.

Похолодало, но даже если бы у нас было топливо, мы побоялись бы разводить костер. Вместо этого, поплотней прижавшись друг к другу, мы завели утешительную беседу, вспоминая дорогих нам Тальма и Еноха и делясь надеждами на туманное светлое будущее: для меня оно связывалось с Астизой, а для Ашрафа — с судьбой самого Египта.

— Что верно, то верно, мамелюки нещадно притесняют тут египтян, — признал он. — Мы могли бы многому научиться у ваших французских ученых, так же как и они у нас. Но Египтом должны править живущие здесь люди, а не бледнолицые франки.

— А нельзя ли устроить все к обоюдному согласию?

— Я так не думаю. Захочет ли Париж, чтобы арабы заседали в его городском совете, даже если послать туда имамов, обладающих мудростью Тота? Конечно нет. Зачем пытаться изменить человеческую природу? Представь, что бог снизошел до нас, дав ответы на все вопросы. Будем ли мы его слушать или прибьем гвоздями к кресту?

— Ответ на это всем известен. Значит, Аш, по-твоему, каждому следует оставаться на своем месте?

— Включая и древнюю мудрость. Я думаю, Енох всю жизнь стремился к тому, чтобы возродить мудрость Египта и сохранить в тайне знания, сокрытые нашими далекими предками.

— Даже если они могли поднимать горы или дарить людям вечную жизнь?

— Мы не ценим того, что достается нам слишком легко. Если какой-то народ или человек сумел сотворить пирамиду с помощью магии, то она поразит нас не больше, чем простая гора. И зачем нам, собственно, вечная жизнь? Ее противоестественность очевидна любому здравомыслящему человеку. Представь этот вечный мир, где полно стариков и очень мало детей, где нет никакой надежды на успех, поскольку на всех прибыльных должностях давным-давно обосновались патриархи. Это совсем не похоже на рай — скорее на ад неизбежного консерватизма, затхлых идей, потрепанных сентенций, старческого брюзжания и снисходительного пренебрежения. Боимся ли мы смерти? Разумеется. Но именно смерть освобождает место для рождения, а цикл жизни так же естествен, как восход солнца над Нилом. Смерть — это наш последний и самый главный долг.