Борис Акунин - Азазель Страница 8

— Нынче мне не до вас, — услышал он звонкий голос дамы, одетой по самой последней парижской моде, в лиловое муаровое платье с шлейфом. — После. В восьмом часу приезжайте, как обычно, там все и решится.

Не глядя более на возбужденного Ахтырцева, она направилась к двухместному фаэтону с открытым верхом.

— Но Амалия! Амалия Казимировна, позвольте! — крикнул ей вслед студент. — Я в некотором роде рассчитывал на приватное объяснение!

— После, после! — бросила дама. — Нынче я спешу!

Легкий ветерок приподнял с ее лица невесомую вуалетку, и Эраст Петрович остолбенел. Эти ночные с поволокой глаза, этот египетский овал, этот капризный изгиб губ он уже видел, а такое лицо, раз взглянув, не забудешь никогда. Вот она, таинственная А.Б., что не велела несчастному Кокорину отрекаться от любви! Дело, кажется, принимало совсем иной смысл и колер.

Ахтырцев потерянно застыл на тротуаре, некрасиво вжав голову в плечи (сутулый, определенно сутулый, убедился Эраст Петрович), а тем временем фаэтон неспешно увозил египетскую царицу в сторону Петровки. Нужно было что-то решать, и Фандорин, рассудив, что студент теперь все равно никуда не денется, махнул на него рукой — побежал вперед, к углу Большой Дмитровки, где выстроился ряд извозчичьих пролеток.

— Полиция, — шепнул он сонному ваньке в картузе и ватном кафтане. — Быстро вон за тем экипажем! Шевелись же! Да не трясись, получишь сполна.

Ванька приосанился, с преувеличенным усердием поддел рукава, тряхнул вожжами, да еще и гаркнул, и чубарая лошадка звонко зацокала копытами по булыжной мостовой.

На углу Рождественки поперек улицы влез ломовик, груженый досками, да так и перегородил всю проезжую часть. Эраст Петрович в крайнем волнении вскочил и даже приподнялся на цыпочки, глядя вслед успевшему проскочить фаэтону. Хорошо хоть, сумел разглядеть, как тот поворачивает на Большую Лубянку.

Ничего, Бог милостив, нагнали фаэтон у самой Сретенки, и вовремя — тот нырнул в узкий горбатый переулок. Колеса запрыгали по ухабам. Фандорин увидел, что фаэтон останавливается, и ткнул извозчика в спину — мол, кати дальше, не выдавай. Сам нарочно отвернулся в сторону, но краешком глаза видел, как у опрятного каменного особнячка лиловую даму, кланяясь, встречает какой-то ливрейный немалого роста. За первым же углом Эраст Петрович отпустил извозчика и медленно, как бы прогуливаясь, зашагал в обратном направлении. Вот и особнячок — теперь можно было разглядеть его как следует: мезонин с зеленой крышей, на окнах гардины, парадное крыльцо с козырьком. Медной таблички на двери что-то не видно.

Зато на лавке у стены сидел-скучал дворник в фартуке и мятом картузе. К нему Эраст Петрович и направился.

— А скажи-ка, братец, — начал он сходу, извлекая из кармана казенный двугривенный. — Чей это дом?

— Известно чей, — туманно ответил дворник, с интересом следя за пальцами Фандорина.

— Держи вот. Что за дама давеча приехала?

Приняв монету, дворник степенно ответил:

— Дом генеральши Масловой, только они тут не проживают, в наем сдают. А приехала квартирантка, госпожа Бежецкая, Амалия Казимировна.

— Кто такая? — насел Эраст Петрович. — Давно ли живет? Много ли народу бывает?

Дворник смотрел на него молча, пожевывая губами. В мозгу у него происходила какая-то непонятная работа.

— Ты вот что, барин, — сказал он, поднимаясь, и внезапно цепко взял Фандорина за рукав. — Ты погоди-ка.

Он подтащил упирающегося Эраста Петровича к крыльцу и дернул за язык бронзового колокольчика.

— Ты что?! — ужаснулся сыщик, тщетно пытаясь высвободиться. — Да я тебя… Да ты знаешь, с кем…?!

Дверь распахнулась, и на пороге возник ливрейный верзила с огромными песочными бакенбардами и бритым подбородком — сразу видно, не русских кровей.

— Так что ходют тут, про Амалию Казимировну интересуются, — слащавым голосом донес подлый дворник. — И деньги предлагали-с. Я не взял-с. Вот я, Джон Карлыч, и рассудил…

Дворецкий (а это непременно был дворецкий, раз уж англичанин) смерил арестованного бесстрастным взглядом маленьких колючих глаз, молча сунул иуде серебряный полтинник и чуть посторонился.

— Да тут, собственно, полнейшее недоразумение! — все не мог опомниться Фандорин. — It's ridiculous! A complete misunderstanding![5] — перешел он на английский.

— Нет уж, вы пожалуйте-с, пожалуйте-с, — гудел сзади дворник и, для верности взяв Фандорина еще и за второй рукав, протолкнул внутрь.

Эраст Петрович оказался в довольно широкой прихожей, прямо напротив медвежьего чучела с серебряным подносом — визитные карточки класть. Стеклянные глазки мохнатого зверя смотрели на попавшего в конфуз регистратора безо всякого сочувствия.

— Кто? Зачэм? — коротко, с сильным ацентом спросил дворецкий, совершенно игнорируя вполне приличный английский Фандорина.

Эраст Петрович молчал, ни в коем случае не желая раскрывать свое инкогнито.

— What's the matter, John?[6] — раздался уже знакомый Фандорину звонкий голос. На устланной ковром лестнице, что, верно, вела в мезонин, стояла хозяйка, успевшая снять шляпку и вуаль.

— А-а, юный брюнет, — насмешливо произнесла она, обращаясь к пожиравшему ее взглядом Фандорину. — Я вас еще в Камергерском приметила. Разве можно так на незнакомых дам пялиться? Ловок, ничего не скажешь. Выследил! Студент или так, бездельник?

— Фандорин, Эраст Петрович, — представился он, не зная, как отрекомендоваться дальше, но Клеопатра, кажется, уже истолковала его появление по-своему.

— Смелых люблю, — усмехнулась она. — Особенно если такие хорошенькие. А вот шпионить некрасиво. Если моя особа вам до такой степени интересна, приезжайте вечером — ко мне кто только не ездит. Там вы вполне сможете удовлетворить свое любопытство. Да наденьте фрак, у меня обращение вольное, но мужчины, кто не военный, непременно во фраках — такой закон.

К вечеру Эраст Петрович был во всеоружии. Правда, отцовский фрак оказался широковат в плечах, но славная Аграфена Кондратьевна, губернская секретарша, у которой Фандорин снимал комнатку, заколола булавками по шву и получилось вполне прилично, особенно если не застегиваться. Обширный гардероб, где одних белых перчаток имелось пять пар, был единственным достоянием, которое унаследовал сын неудачливого банковского вкладчика. Лучше всего смотрелись шелковый жилет от Бургеса и лаковые туфли от Пироне. Неплох был и почти новый цилиндр от Блана, только немножко сползал на глаза. Ну да это ничего — отдать у входа лакею, и дело с концом. Тросточку Эраст Петрович решил не брать — пожалуй, дурной тон. Он покрутился в темной прихожей перед щербатым зеркалом и остался собой доволен, прежде всего талией, которую идеально держал суровый «Лорд Байрон». В жилетном кармашке лежал серебряный рубль, полученный от Ксаверия Феофилактовича на букет («приличный, но без фанаберии»). Какие уж тут фанаберии на рубль, вздохнул Фандорин и решил, что добавит собственный полтинник, — тогда хватит на пармские фиалки.

Из-за букета пришлось пожертвовать извозчиком, и к чертогу Клеопатры (это прозвище подходило Амалии Казимировне Бежецкой лучше всего) Эраст Петрович прибыл лишь в четверть девятого.

Гости уже собрались. Впущенный горничной письмоводитель еще из прихожей услышал гул множества мужских голосов, но время от времени доносился и тот, серебряно-хрустальный, волшебный. Немного помедлив у порога, Эраст Петрович собрался с духом и вошел с некоторой развязностью, надеясь произвести впечатление человека светского и бывалого. Зря старался — никто на вошедшего и не обернулся.

Фандорин увидел залу с удобными сафьяновыми диванами, бархатными стульями, изящными столиками — все очень стильно и современно. Посередине, попирая ногами расстеленную тигровую шкуру, стояла хозяйка, наряженная испанкой, в алом платье с корсажем и с пунцовой камелией в волосах. Хороша была так, что у Эраста Петровича перехватило дух. Он и гостей-то разглядел не сразу, заметил только, что одни мужчины, да что Ахтырцев здесь, сидит чуть поодаль и что-то очень уж бледный.

— А вот и новый воздыхатель, — произнесла Бежецкая, взглядывая с усмешкой на Фандорина. — Теперь ровно чертова дюжина. Представлять всех не буду, долго получится, а вы назовитесь. Помню, что студент, да фамилию забыла.

— Фандорин, — пискнул Эраст Петрович предательски дрогнувшим голосом и повторил еще раз, потверже. — Фандорин.

Все оглянулись на него, но как-то мельком, видно, вновь прибывший юнец их не заинтересовал. Довольно скоро стало ясно, что центр интереса в этом обществе только один. Гости между собой почти не разговаривали, обращаясь преимущественно к хозяйке, и все, даже важного вида старик с бриллиантовой звездой, наперебой добивались одного — привлечь на себя ее внимание и хоть на миг затмить остальных. Иначе вели себя только двое — молчаливый Ахтырцев, беспрестанно тянувший из бокала шампанское, и гусарский офицер, цветущий малый с шальными, немного навыкате глазами и белозубо-черноусой улыбкой. Он, похоже, изрядно скучал и на Амалию Казимировну почти не смотрел, с пренебрежительной усмешкой разглядывая прочих гостей. Клеопатра этого хлюста явно отличала, звала просто «Ипполитом» и пару раз метнула в его сторону такой взгляд, что у Эраста Петровича тоскливо заныло сердце.