Елена Семёнова - Собирали злато, да черепками богаты Страница 8

– Что с вами, подпоручик? – спросил Разгромов, продолжая перебирать струны.

– Мне не нравится ваша песня! От неё хочется пустить пулю в лоб!

– В свой или в чей-нибудь? – по губам Разгромова скользнула усмешка.

– Или в ваш!

– Вот оно что… Что ж, я бы предоставил вам такое удовольствие, если бы вы были теперь трезвы, а от пьяных ссор увольте. Это, друг вы мой, моветон!

– Оставьте ваш тон, господин наглец! – вспыхнул Дагомыжский.

– Господин подпоручик, по-моему, вам лучше уйти, – сказал Адя взволнованным голосом.

– Не вам указывать мне на дверь! Вы… вы… Щенок! Какого чёрта вы бегаете за этим франтом, который оказался не достоин даже носить чин офицера?! Это же позор, корнет! Имейте самоуважение! Вам доставляет удовольствие слушать идиотские истории о его любовных похождениях, потому что вам их не хватает самому?!

Дагомыжский был смертельно пьян, но последний укол попал точно в цель. Адя, стесняясь своей слишком юной внешности, всегда робел в женском обществе, и дамы не воспринимали его всерьёз. Побледнев, он вскрикнул, срываясь на фальцет:

– Немедленно возьмите свои слова назад, или я требую сатисфакции!

– Да пойдите вы к чёрту, корнет! – Дагомыжский занёс было руку, но в тот же момент получил мощный удар, от которого рухнул на пол и с изумлением уставился на стоявшего перед ним корнета Тягаева.

– Уходите, господин подпоручик, – сказал Петя ровным голосом. – Ваша выходка позорит полк, и я вынужден буду рапортовать о ней завтра командиру.

– Что-о?.. – глухо зарычал поручик, вращая налившимися кровью глазами. – Это ещё всякое зверьё будет мне приказывать?!

Вскочив, Дагомыжский выхватил саблю, но несколько офицеров схватили разбушевавшегося подпоручика за руки, и Тягаев по приказу старшего офицера забрал у него оружие:

– Вашу саблю возвратят вам с утра, когда вы придёте в себя.

Дагомыжский выругался и, растолкав собравшихся, покинул собрание, исчезнув в безлунной ночи, тишину которой разрывали гулкие раскаты грома.

Офицеры ещё некоторое время обсуждали досадный инцидент и беспардонное поведение Михаила, а затем вновь разошлись к столам продолжать прерванный банкет. Лишь Адя продолжал волноваться:

– Мерзавец! Если он племянник генерала, так думает, что ему всё позволено?

– Брось, – махнул рукой Петя. – Генерал сам недолюбливает его.

– Генерал недолюбливает всех. Но, однако же, я не могу этого оставить так! Я завтра же вызову его на дуэль! Будешь моим секундантом?

– Нет, не буду.

– Но почему?

– Потому что глупо вызывать на дуэль негодяя, который наговорил чёрт знает что в пьяной горячке. Могу поклясться, что завтра утром он насилу сможет вспомнить, что здесь происходило.

– Вы, корнет, рассуждаете серьёзно не по летам, – заметил Разгромов, на протяжении всего происшествия сохранявший свою обычную невозмутимость. – Клянусь рогами вельзевула, что вы очень скоро получите чин поручика, а, не пройдёт и нескольких лет, как станете капитаном. Примите моё уважение: вы выглядели крайне достойно в этой неприятной сцене, и удар был отменный.

– Благодарю, я лишь выполнил свой долг. Счастье, что полковник Дукатов не был свидетелем этой сцены. Он был бы взбешён…

– Вам всё равно придётся докладывать ему о случившемся.

– Увы… – вздохнул Петя и усмехнулся, припомнив любимую поговорку полковника на мотив модной песенки: – Мама, мама, что мы будем делать?

– Пить шампанское и веселиться! – отозвался Разгромов.

– Я всё-таки настаиваю на сатисфакции… – сказал Адя.

– Бросьте, юноша! Я вас понимаю. Я сам в ваши годы изрубил бы этого наглеца прямо здесь, но это неумно, поверьте. Дагомыжский хороший стрелок и фехтовальщик, а вам, простите, ещё надо совершенствоваться в этом. Зачем же спешить подставлять свой лоб холодному свинцу, когда жизнь позаботится предоставить вам для этого множество куда более достойных поводов!

– И это говорите вы, с вашей славой дуэлянта?

– Я – другое дело. Во-первых, я не даю промаха никогда, и сабля – продолжение моей руки. Во-вторых, мне скучно, и дуэль – один из хороших способов хоть немного пощекотать нервы, хотя и он уже мало помогает. Ну, а вам-то скучать рано! Ваша жизнь только начинается, вы ещё столько не испытали в ней! Не торопитесь на тот свет, пока не узнаете этот, – Разгромов вынул дорогой портсигар с не менее дорогими сигарами. – Угощайтесь, господа!

Петя отказался, а Адя с ребяческим любопытством схватил одну из сигар, закурил, закашлялся:

– Прошу простить, господа, – и отошёл от стола.

Тягаев отпил немного вина и сказал:

– Я давно хотел спросить вас, Разгромов. Вы не жалеете о том, что оставили службу?

– Какое это имеет значение? У меня, Тягаев, принцип: никогда не жалеть о том, чего уже не представляется возможным изменить.

– А Дукатов жалеет, что вам пришлось уйти из полка. Он очень ценил вас и до сих пор на занятиях приводит в пример.

– Что и говорить, наш полковник славный человек, хоть и производит впечатление крепостника из какого-нибудь медвежьего угла. Нет, Тягаев, я ни о чём не жалею. Чинолюбие мне не свойственно, да и дисциплина – не моя стезя. Муштра, отдание чести… Не каждому человеку подходит такая жизнь. Я не терплю системы, догмы. Я вольный казак, Тягаев! Родись я двумя столетиями прежде, так, пожалуй, со Стёпкой Разиным или Емелькой Пугачёвым разгулялся бы во всю Ивановскую!

– Так вы бунтарь?

– Ещё какой!

– Так ведь бунтари и теперь есть… – заметил Петя.

– Какие это бунтари! Социалисты? Народники? Террористы? Бог с вами, Тягаев! Учёные люди, группирующиеся в партии, служащие своей догме… Та же дисциплина, та же иерархичность, та же догма, то же навязывание чужой воли! Они ратуют за свободу, но не для всех! А для своих! Мы с вами, Тягаев, в число таковых не входим. Да только и «своим» свободы не будет, потому что над каждым из них будет догма, начальство, партийный устав – и ни единой собственной, не проверенной на верность идее мысли! Вот, их свобода! Конечно, кроме этих господ есть ещё застрельщики, бомбисты, рядовой состав, так сказать. Из студентов-недоучек, обиженных на жизнь, которой и попробовать не пожелали. Этих я презираю. Их бы в Обуховскую больницу всех свезти или драть, как в старые времена, чтобы дурь из головы вышла. Они свою волю подчиняют этим мерзавцам-доктринёрам, смотрящим на них, как на стадо, которому рано или поздно суждено пойти на заклание ради утоления аппетита хозяина. Ничтожные, глупые людишки! А их хозяев я, моя бы воля, перевешал на фонарях… Они власти хотят, своей абсолютной деспотии, а я воли хочу и больше ничего!

– А вы анархист, Разгромов.

– Открещиваться не буду, так и есть. Но анархизм – естественная черта русского человека. Для русского человека нет авторитетов. Не в нигилистическом смысле, нет, а в его вековом, православном. Знаете ли, Тягаев, что однажды изрёк наш знаменитый славянофил Хомяков? «Христос для меня не авторитет, а Истина!» Вот, Тягаев, в чём дело! Авторитет – это не для русского человека. Для русского человека – Правда. Правда единственная, не правда лагеря, а Правда божеская! Любовь! Наш русский человек перед своими героями не преклоняется рабски, а любит их! И Царя русский человек не уважал, а любил, как отца, как некое воплощение Правды на земле. Поэтому я и говорю, что русский человек – анархист, по существу своему. Потому что он Правды ищет, а не хозяина, и любит лишь того, в ком Правда эта ему покажется. Я за того, кого люблю, лютую смерть приму, но не пытайтесь заставить меня целовать ему сапоги – не стану, хоть на куски рвите!

– Вы всё-таки большой оригинал, Разгромов. Не думал я от вас услышать проповедь анархизма и божеской правды. Откровенно говоря, мне всегда казалось, что вы в Бога не веруете.

Разгромов задумался:

– А чёрт знает… Я и сам не разберу, верую или нет. А, вот, вы, Тягаев, образец служивого человека. Быть вам генералом, если только не убьют прежде на войне!

– Так ведь нет войны.

– Вас это огорчает?

– Разумеется, да! Я избрал воинскую службу, чтобы воевать, а перспектива провести всю жизнь в этой казарме меня вовсе не прельщает.

– Не беспокойтесь, корнет… Верьте слову, новый век принесёт нам столько войн и крови, что мы все ещё взмолимся о мирных днях.

– А что станете делать вы, если начнётся война?

– Естественно, отправлюсь на неё. Война – хороший способ разогнать застоявшуюся кровь, размять затёкшие мускулы, развеять из головы дурман нашей мирной жизни… Кстати, куда запропастился ваш приятель Обресков? Ему надоело наше общество?

– В самом деле, пойду поищу его, – Петя поднялся и направился к дверям собрания, слыша краем уха, как Разгромов произнёс, обращаясь к офицерам:

– Прежде здесь было веселее, господа!..

Гомон голосов и гитарные аккорды остались позади, а Петя очутился на улице, где всё ещё свирепствовала гроза, и ничего невозможно было разглядеть в кромешном мраке этой непогожей ночи.